Невозможная книга. Пропущенная страница - Михаил Иванов

перед непреодолимыми трудностями, как не запутаться, сохранить ясное видение цели и не стать одержимым собственной одержимостью? Возможно ли…»

«…Измотан неимоверно. Почему я решил, что очищение даст мне лёгкость? „Мне“… „Я“… Слова о словах… Видно, не настолько далеко забралось „я“, если оно ещё владеет „мной“… А что останется там, в конце? Кто или что станет творцом… или всего лишь свидетелем финала?.. Нет, нет, нет… Нет… Невозможно…»

«И всё же… Всё же… Всё же я почему-то вижу эту невозможную Книгу. В ней нет ничего наносного, обусловленного „конъюнктурой рынка“ (а значит – ослеплённости этим „конъюктивитом“) и потугами переплюнуть всех остальных авторов. В ней нет и следа гордыни – стремления к славе и деньгам. В ней отсутствует убивающее творческое начало попытка выжать из себя насильно нечто значимое – шедевр, „нетленку“… И это очень короткая книга. В ней всего одна фраза. А если присмотреться внимательнее – одно слово. То самое, что „было в начале“…»

Я отложил собранную пачку исчёрканных правками страниц. На улице было уже темно. Я подошёл к умывальнику и, словно бесов изгоняя, плеснул в лицо водой, промыл щипавшие глаза. Вода неожиданно громко отгремела об металлический таз, но мне было плевать на потревоженных соседей. Я посмотрел в зеркало, закреплённое тут же, над умывальником, через пыль и разводы вгляделся в одутловатое лицо лысеющего, потрёпанного жизнью пожилого увальня с покрасневшими веками и ошалелым взглядом. Огонёк одержимости разгорался в распахнувшихся до невозможности зрачках…

Михаил Иванов

Июль, 2023 г.

e-mail: [email protected]

Пропущенная страница

«Я пишу эти строки для тебя, друг. Хочу всё объяснить и этим попросить прощения…»

Я перечитал и скомкал лист, отбросил на пол, к другим таким же бумажным могилкам примитивной бездарщины. Банальнейшее начало. Вот он смог бы, несомненно, в первую же фразу вложить особый, глубокий смысл. Он – мой друг…

Тяга ко всему таинственному укрепила переросшее в дружбу школьное знакомство: от привидений и прочей мистики до насколько загадочных, настолько же и недостижимых космических объектов. Мы смотрели, слушали, читали, проглатывая всю подобную информацию «не жуя», без разбора… и мы придумывали, рисовали, писали – всё, чем были полны наши детские головы, не утвердившие в себе пока что взрослых рамок возможного, невозможного и дозволенного. И, пожалуй, оба мы не являлись «командными игроками» (я-то уж абсолютно!) – наша дружба оказалась не только такой же загадкой, от которых нас было за уши не оттащить, но и счастливейшим, на мой взгляд, исключением!

Я считал его блаженным. Не в издевательском смысле обывателя, с младых ногтей привыкшего бояться до усрачки и тут же, инстинктивно, поспешно перемазывать собственными испражнениями всё, что хоть немного выше и чище его болотного разумения, нет – блаженным в лучшем смысле, духовном. У него было то, чего не имел я – особый дар. Я мог разобрать и собрать, а он, блаженный духом своим, вдохнуть в созданного мной голема, да и вообще в любой кусок холодной бесформенной глины, – жизнь! Мы часто сочиняли истории, по-детски наивные и неуклюжие, и когда, изложив на бумаге идею в обрамлении незамысловатого сюжета, я уже радовался захватывающей оригинальности добытого мной невзрачного и мутного «самоцвета», он – несколькими штрихами буквально! – заставлял его заиграть бриллиантовыми гранями целого спектра смыслов! Я вдохновлялся этим даром!

Я очень скоро заметил, что его способности гораздо выше тех, которые он готов был показать. Он был застенчив, и мало кто мог по достоинству оценить его скрываемые от всех таланты. Он любил приключения, однако не имел той своего рода наглости, что свойственна прирождённым авантюристам, и оттого ему часто не хватало толчка для старта, начального импульса, который направил бы к воплощению распиравших мальчишеское воображение невероятных идей. По той же, наверное, причине, он мог бросить начатое, если кто-нибудь высмеивал (по глупости ли детской, или такой же детской безжалостности) его начинание.

Я был благодарен ему. Когда в третьем классе я попал в его школу, этот спокойный и улыбчивый парень окружил меня дружелюбием и даже заботой, которые оказались так важны для меня – ребёнка, потерявшего равновесие в покачнувшейся лодке семьи. И, желая отплатить, я пытался помочь ему преодолеть его нелепую робость. Я как мог подталкивал его, становясь инициатором большинства наших проектов и затей. Когда-то получалось, а иной раз…

Однажды, помню, мы забрались на территорию какой-то заброшенной то ли котельной, то ли чего-то вроде: не слишком высокая четырёхугольная труба из побуревшего от сажи, уличной пыли и времени красного кирпича, будто донжон средневекового замка торчала там, окружённая сараюшками и общим забором, – такая обшарпанная, избитая, древняя на вид, словно и вправду пережила не одну осаду. Мы начали с первой ступеньки – ржавой металлической скобы, ряд которых был натыкан до самого верха трубы. Дальше, по очереди, ступень за ступенью – кто заберётся выше. Я не заметил, как оказался на самом верху, где заглянул за выщербленный край: практически полностью засыпанная чем-то вроде угля или камней, внутренность сказочной башни напоминала поросшую тонкими деревцами железнодорожную насыпь, однако пара пустых бутылок, множество пивных пробок и скукоженных, как раздавленные червяки, окурков превращали заслуженную боевую цитадель в обычную помойку. Да, именно помойкой – вот чем там пахло и чем это было по сути.

Только спустившись, я понял, что друг мой не преодолел и половины пути и мямлил теперь, краснея, что-то о шатающихся скобах. А я смотрел, и не мог решить, хорошо ли то, что он всё-таки не добрался туда, где фантазия уже нарисовала едва ли не сундук с сокровищами или площадку для посадки инопланетных кораблей…

Детские радости, горести, обиды… Мы были разными и в то же время невероятно похожими. Что-то мы разделяли (тайны и приключения манили нас, изобретательство вызывало восторг), что-то делили (найденный за школой на пустыре бинокль мы разобрали, чтобы каждому досталось по половине), в чём-то одновременно и сходились, и расходились (первая робкая любовь – девочка из параллельного класса понравилась нам обоим – заставила испытать и первое чувство ревности, не разбив, однако, дружбы)… Как бы то ни было, наши характеры притягивались подобно разноимённым зарядам, в то же время дополняя друг друга и образуя в совокупности нечто большее: не разлей вода в течение нескольких лет – это что-нибудь да значит. В конце восьмидесятых непреодолимые обстоятельства развели нас территориально, затем свой вклад внесло время.

Мы увиделись снова спустя довольно солидный срок: встреча выпускников свела наши пути. Первое чувство, которое я испытал, увидев