Самый длинный месяц - Олег Игнатьев

— Успокойтесь, пожалуйста.

Казнясь и проклиная свою самую мужественную профессию, которая имела мало преимуществ, но зачастую делала его как бы сообщником беды, Климов налил в стакан воды и протянул его Елене Константиновне.

— Выпейте и не волнуйтесь. Я вам верю.

В такие минуты он ловил себя на том, что, привыкая к множеству людей, с которыми его сводила вечная необходимость что-то выяснять, отыскивать и спрашивать, к чередованию лиц, привычек, жестов, он начинал воспринимать свою работу, как некую игру, если не символов, то преходящих образов, почти бесплотных теней, устойчиво теснящихся в его мозгу, чему он всячески пытался воспротивиться. Истина всегда конкретна, и без четкости ощущения нет точности мысли.

Легостаева взяла стакан, но, подержав его у рта, поставила на стол.

— Спасибо. Я пойду.

— Нет, нет! — удержал ее за руку Климов. — Давайте ваше заявление. Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Вы его найдете?

Климов подколол заявление к составленному протоколу и ничего не ответил. Отыскать человека в густо населенном городе, даже при самых благоприятных условиях, куда как сложно, не говоря уже о том, чтобы найти его на территории области или страны. Где гарантии, что тот, кого Легостаева сочла своим сыном, не транзитный пассажир и не залетный бомж?

— Будем искать, — достал новую папку из сейфа Климов и, как бы невзначай, спросил: — А синяк у вас откуда, на виске?

— Заметили?

Она потрогала ушибленное место.

— Профессия такая.

— Ничего серьезного. Ударилась, когда пыталась сесть в троллейбус. Вслед за сыном.

Голос прозвучал довольно твердо.

— Сели?

— Да.

— И что?

— Он выскочил на следующей остановке. Через водительскую дверь.

— А вы?

— Я не успела.

— Номер троллейбуса помните?

— Нет. В глазах круги поплыли, так расстроилась…

— Ну что ж, будем искать.

Климов записал на бумажке номер своего телефона и встал из-за стола.

— Вот вам мои координаты. Звоните, если что. Быть может, вы его еще раз встретите.

С неожиданной для ее подавленного состояния легкостью Легостаева одернула на себе плащ и протянула руку:

— До свидания. Надеюсь…

— Всего доброго.

Глава 3

— Кто это? — полюбопытствовал Гульнов, когда за Легостаевой закрылась дверь, вернее, это он прикрыл, дождавшись окончания беседы в коридоре.

— Да так, — прогнулся в спине Климов, — одна из тех несчастных матерей, чьи сыновья ушли и не вернулись.

— Откуда?

— Из Афганистана.

— А-а… — понимающе протянул Андрей, и Климову пришлось пересказать суть дела.

— Мистика! — загорячился Андрей.

— Не веришь?

— Нет!

Синие его глаза смотрели непреклонно.

Выбравшись из-за стола, Климов прошелся по кабинету, остановился у окна. Пора бы и домой, рабочий день кончался. Он посмотрел на улицу и, как бы размышляя вслух, сказал:

— Конечно, факт сам по себе дурак. Все зависит от того, кто и как его оценит.

Обернувшись и заметив тень недоумения в глазах Андрея, пояснил:

— Я говорю о мистике. И вот в связи с чем. Лет пять назад, да ты садись, исчез один мужик. Сообщила нам его жена, мы ее знали, поскольку не однажды возвращали в дом «ее защиту и опору». Вся прелесть в том, что драгоценнейший супруг имел обыкновение под этим делом, — Климов щелкнул себя согнутым пальцем по горлу, — цепляться на товарняки и ехать на край света. Память детства.

— Послевоенное сиротство?

— Безотцовщина! Мать скурвилась, попал в детдом, а там ведь хуже, чем на воле…

— Ясно: хуже.

— Ну, так вот. Мы всякий раз искали, находили, возвращали. Дважды принудительно лечили в ЛТП. И вот он исчез снова.

— В очередной раз.

— Само собой. Стали искать. Ни тпру, ни ну! Как заколодило. Был человек и нет. Учитывая, что бичей и так шатается без счета, розыск вынуждены были прекратить. И что ты думаешь? — сунув руки в карманы, Климов развел локти, так что хрустнуло между лопаток, и несколько раз резко мотнул головой взад-вперед. — Два года спустя безутешной жене на башку вспрыгнула кошка. И не чужая, не приблудная — своя.

— Как это вспрыгнула?

— А так, когда хозяйка нежилась в постели.

— Ну и что?

— А то, что стала драть ее когтями, грызть черепушку.

— Почему?

— Ну… я сообщаю факт.

— И все это, наверное, ночью?

— Разумеется.

— С ума сойти!

— И я о том. Тихо-мирно почивает человек, и вдруг такой кошмар! Понятно, что ее душераздирающие вопли разбудили весь квартал. А кошка — та просто зашлась от злобы и остервенения.

— Картинка…

— Жуть. Едва оборонили бедную от взбеленившегося зверя.

— А что дальше?

Гульнов с заинтересованным недоверием подался вперед, и его пальцы плотно обхватили подлокотники кресла. Предчувствие чего-то необычного сделало его нетерпеливым.

Не вынимая рук из карманов, Климов посмотрел на носки своих туфель и подумал, что, если где и много желтой глины, так это в районе новостроек, на месте бывшего рыбного рынка. Надо будет начать поиск Легостаева оттуда.

— Понимаешь, — вернулся он к описываемому событию, — после ночного ужаса та бабочка маненько тронулась, пошатнулась умишком. Начала нести какой-то вздор про мужа: дескать, тот вылазит по ночам из-под земли» Ее лечили, кстати, занимался ею сам профессор Озадовский, но она кричала про сарай, который душит ее Колю. Соседи что-то заподозрили, пришли ко мне. Когда проверили, все подтвердилось.

— Что?

— На глубине одного метра, под сараем, нашли разложившийся труп ее мужа. Вот тебе и мистика.

Андрей пораженно молчал. Брови чуть вскинуты: это же надо!

— Ладно, — махнул рукой Климов, — вернемся к нашим кражам.

Гульнов пружинисто поднялся, но глаза еще были отсутствующими. Он явно находился под гипнозом услышанного. На Климова в свое время эта история тоже произвела впечатление.

— Начнем с первой. Что мы по ней имеем?

Андрей стал загибать на руке пальцы:

— Значит, так. Второго октября или в ночь со второго на третье обворовали Звягинцевых.

— Соседей стоматолога?

— Ну, да. Правда, брать у них особо нечего, люди живут на зарплату, но все же… Похитили золотые серьги, десять облигаций по пятьдесят рублей каждая, и две небольшие картины.

— Размеры известны?

— Трудно сказать. Хозяева не знают.

— Хотя бы приблизительно.

Андрей развел перед собою руки и попытался показать величину картин.

— Одна примерно вот такая…

— Тридцать на сорок, — предположил Климов.

— А другая, — Андрей рывками развел руки на ширину плеч и выпрямил ладони, — может, чуть побольше.

— Ясно. Где-то девяносто пять на шестьдесят. Работы чьи?

— А бог их знает! Звягинцевы говорят, что приобрели эти картины двадцать лет назад, когда женились. И то лишь потому, что какой-то алкаш просил за них всего-то навсего червонец.

Климов усмехнулся.

— Если невежда платит за картину деньги, она должна быть или гениальной или пошлой. Что там, на картинах этих было изображено? Целующиеся голубки?

— Звягинцева говорит, что цветовые пятна.

— Уже веселее. Будем думать, что украдены шедевры.

Уловив в его голосе иронию, Гульнов сказал:

— А что? Плохую лошадь вор не уведет.

— Да, это верно. Есенин прав.

— Еще бы! Гениальный человек.

— Никто не спорит.

— Спорят, спорят! — запротестовал Андрей. — В газетах пишут, что его убили…

— Правильней сказать, предполагают.

— Теперь должны расследовать.

— Будем надеяться.

— Эх! покопался бы я в этом деле, — погрозил кому-то кулаком Андрей и как-то весь взъерошился. — Такого поэта… Помните, Юрий Васильевич?

— Что?

— Какую-то хреновину в сем мире…

— Большевики нарочно завели?

— Здорово, правда?

— Ну, мы отвлеклись. Давай о деле.

— Такого поэта…

— Кто Звягинцев по специальности?

— Оператор вычислительных машин.

— А кто она?

— Работает в аптеке.

— Круг друзей, знакомых?

— У Звягинцева, в основном, филателисты, а у его жены… трудно сказать. Со временем узнаю.

Климов постучал пальцами по подоконнику.

— А тебе не кажется, что человек, собирающий марки, должен понимать, по крайней мере, любить живопись? Филателисты — народ дотошный. Основательный.

— Я как-то не подумал. А действительно…

— Вот и копни. Лишним не будет. Кстати, — Климов подошел к столу, полистал протоколы, нашел нужный лист. В этом же доме, только в другом подъезде, живет бабка Звягинцева, Яшкина Мария Николаевна. Ты наводил о ней справки?

— Узнавал.

— И что о ней соседи говорят? Чем занимается?

Самому ему она показалась странной, запуганной и нелюдимой. Хотя, чего он от нее хотел? Бабке девятый десяток. Пережила две революции, три жуткие войны, всех дочерей, похоронила мужа… Такие всегда имеют странности, причуды… словом, малость не в себе.