Рассказы о потерянном друге - Рябинин Борис Степанович

4

И вдруг это бесконечное ожидание взорвалось — почтальон принес письмо, в котором Вера извещалась, что муж ее, Алексей Батурин, тяжело раненный, но выздоравливающий, находится в госпитале в ее родном городе. Да, да, здесь, в городе! Командование госпиталя просило ее прибыть для переговоров: Алексей должен был скоро выписаться из госпиталя. С военной точностью в бумаге указывался день и час…

Вера чуть не сошла с ума от счастья, читая и перечитывая это послание. Алексей скоро будет дома! Она даже забыла удивиться, почему он не писал до сих пор.

На радостях она затеяла приборку, чтобы к приезду Алексея все в квартире блестело! Принялась мыть и скрести, плача и смеясь, называя себя дурочкой и глупой, то и дело выбегая из комнаты, чтобы поделиться своей радостью с соседями. Она раздала соседским ребятишкам все имеющиеся у нее сладости, скормила Джери большой кусок мяса, который думала растянуть для себя на несколько дней и который в эту тяжкую военную пору стал деликатесом (ведь теперь все выдавали по карточкам, строго нормированно; и Джери, как высокопородный пес, тоже кормился по карточкам — паек на него выдавали в клубе служебного собаководства). Передвигая столы и стулья, гоняла с места на место попадавшего под руку Джери и кричала ему:

— Папа вернулся! Ты понимаешь, Джери! Дурак ты этакий!

Джери ходил за ней по пятам, стучал хвостом по мебели и следил за хозяйкой повеселевшими глазами.

Вера договорилась с начальником учреждения, что на следующий день запоздает на работу. Смеющаяся, с счастливым лицом, она кричала в телефонную трубку:

— Вернулся! Да, да! Вернулся! Передайте всем, что вернулся! Рада ли я? Что вы спрашиваете?! Я еще ничего не понимаю!..

Она провела бессонную ночь; не знала, как ей дождаться утра. Мысленно она рисовала себе завтрашнюю встречу с Алексеем, пыталась представить, каким он стал за время войны, сильно ли изменился или нет.

К указанному часу она стояла у дверей госпиталя.

Ее провели к замполиту — пожилому бритому человеку с майорскими погонами. Он усадил ее в кресло и стал подробно рассказывать о том, как Алексей был привезен сюда. Потом пришел главный врач — в белом халате, с озабоченным, усталым лицом. Вероятно, у него сегодня было много операций. Вера отметила это почти машинально. Он тоже принялся говорить об Алексее, о том, какое у него тяжелое ранение, что она должна приготовиться к тому, что он потребует много заботы. Вера недоумевала, зачем они все это рассказывают ей, когда все ясно: Алексей здесь и она должна немедленно видеть его.

Их слова как будто через какую-то завесу едва доходили до нее. Она твердила себе: «Алексей здесь! Алексей здесь! Сейчас я увижу его!..» Она с трудом удерживалась от желания прервать этот вежливый разговор, вскочить и броситься по палатам, найти Алексея, прижать его к себе…

— Он очень тяжелый, — осторожно сказал замполит. — Я не хочу вас чересчур обнадеживать. Он перенес несколько сложных операций, и сейчас он, — замполит с явной неохотой выговорил это слово, — инвалид.

Да, да. Вера кивала головой. Она все понимает. Он инвалид. Он потерял на войне, защищая страну, силы и здоровье. Что ж, с тем большей любовью она будет заботиться о нем, о ее дорогом защитнике и супруге. Она все понимает, пусть они не беспокоятся; она окружит его такой заботой, что он забудет, что он инвалид, но только бы — скорей увидеть его! Вся поглощенная мыслью о близкой встрече, Вера не замечала ни странного тона разговора, ни взглядов, которыми обменивались ее собеседники. Она была точно в полусне.

Внезапно, будто только сейчас услышав, что Алексей инвалид, она встревоженно спросила:

— Но сейчас его жизни не угрожает опасность? Он не умрет?

— Нет, — серьезно подтвердил главный врач, — сейчас, в данную минуту, жизни его не угрожает никакая опасность.

Вера облегченно вздохнула.

— Он подорвался на мине, — настойчиво продолжал замполит, словно не замечая ее нетерпения. — Долго лежал в снегу, обморозился… Ему отняли обе ноги…

Как? У него нет ног? Значит, он калека? В груди Веры что-то оборвалось. Ей вдруг стало зябко в этой строгой казенной комнате со скупой обстановкой и двумя портретами на стенах. В первый раз она заметила, что здесь холодно и неуютно, что ей хочется скорей уйти из этого дома. Прежнего, лучезарного настроения как не бывало. Будто схваченная тисками, с помертвевшим лицом и остановившимися, широко раскрытыми глазами, она напряженно ждала следующих слов майора.

— Кроме того, его сильно контузило, выжгло глаза… — майор уже не тянул, он торопился закончить эту тяжелую сцену.

«Так, значит, он еще и слепой?» Вера почувствовала, как комната покачнулась и поплыла у нее перед глазами. Внезапная бледность разлилась у нее по лицу. Главный врач поспешно налил воды в стакан и подал ей.

— Нет, не нужно. — Она отвела стакан рукой. Со страхом смотрела на них. Что еще скажут ей эти два незнакомых человека, которых минуту назад она готова была целовать от радости?

— … И он не говорит. По крайней мере, сейчас, — торопливо добавил майор. — Возможно, что со временем это пройдет…

Так. Вот что скрывала фраза «прибыть для переговоров». Как она сразу не поняла…

Свет померк. Счастье поманило и исчезло. Осталась одинокая маленькая женщина, на которую обрушилось огромное горе. Сгорбившаяся, сразу постаревшая, она сидела в кресле неподвижно, глядя перед собой.

— Вы все мне сказали? — с трудом спросила она и не узнала своего голоса. Будто сказал кто-то другой.

— Да, все. Вы понимаете, что нам нелегко все это говорить, но мы должны были прежде побеседовать с вами. Вы должны решить, сможете ли взять его к себе. Есть дом инвалидов. Для таких, как он, лучше быть там, чем… Это очень тяжело, но вам нужно все обдумать…

Что?! Как они смеют!!!

Она поднялась гневная, возмущенная. Да знают ли они, могут ли понять, что такое для нее Алексей? Если бы они видели ее жизнь — их жизнь! — до войны, они никогда не решились бы сделать ей такое предложение. Отнять у нее Алексея!

— Об этом не может быть и речи, — твердо произнесла она. — Я беру его домой.

5

Ей дали белый больничный халат, посоветовали быть спокойнее при встрече с ранеными. Она надела халат и пошла вслед за сестрой.

В коридорах гуляли раненые; некоторые опирались на костыли, другие держали перед собой в напряженных и неестественных положениях согнутые в локте и загипсованные руки. Раненые, стоящие у окон, о чем-то разговаривали, смеялись. Ей показалось странным, что они могут смеяться.

Алексей лежал на третьем этаже. Они — сестра и Вера — поднялись по лестнице и потом долго шли по длинному коридору, — долго, потому что раненые обращались к сестре с вопросами и она вынуждена была останавливаться и отвечать. У последних дверей с большой черной цифрой «50» сестра остановилась.

— Вот здесь, — сказала она и внимательно посмотрела на посетительницу, словно спрашивая, готова ли та.

Сестра — немолодая молчаливая женщина — уже привыкла видеть человеческие страдания, но сегодняшний случай пробудил у нее какие-то новые чувства. Ей хотелось сказать молодой женщине что-то ободряющее, ласковое, но вместо этого она коротко, по-деловому сказала:

— Вторая койка налево. — И толкнула дверь.

Вера вошла в палату. За минуту до того новая навязчивая мысль возникла у нее в мозгу: сейчас она увидит Алексея, приласкает его — ему так нужна сейчас ее ласка! — и все будет хорошо, все будет, как прежде. Ее обманули: Алексей ранен, но он не калека, и все страшные рассказы об его уродстве — неправда. Неправда, неправда, неправда. Не может быть, чтобы с Алексеем произошло что-то такое, чего уже нельзя поправить ничем. Они просто хотели испытать ее…

В палате было всего три койки. Одна из них была пуста, на другой лежал раненый и стонал. Но Вера вряд ли заметила все это. Она сразу направилась к той, что стояла в углу, — второй слева. То, что лежало на ней, было закрыто пушистым плюшевым одеялом; виднелся лишь круглый стриженый затылок и часть шеи, неестественно белой и тонкой для мужчины. Лица больного не было видно — он лежал, отвернувшись к окну.