Пеле. Исповедь влюбленного в жизнь - Пеле

Сначала я пришел в восторг – думаю, я тогда впервые увидел мертвое тело – но потом работник морга или доктор, или кто он там был, попытался подвинуть труп, с которого еще не сняли одежду, для чего ему пришлось сильно потянуть руку пилота, которая, должно быть, уже начала коченеть. Из-за этого на пол хлынула кровь. Это было жуткое зрелище, как в кино, и этот образ не покидал мою голову еще много дней и ночей. Из-за увиденного мне снились кошмары. С тех пор я больше никогда не возвращался в клуб «Аэро».

Я взрослел, а Бауру стал моим городом. Там была моя семья, моя школа, футбол (еще больше футбола ждало меня в будущем), но также и игры. Я подружился со многими детьми по соседству – черными, белыми, даже несколькими японцами. И я хотел только играть. В саду нашего деревянного дома росли виноградные лозы, манговое дерево и немного сахарного тростника. И тогда, и сейчас я страшно любил манго. Мои друзья приходили в сад, и мы вместе придумывали игры, даже устраивали мини-цирк! Ветви деревьев были нашими трапециями, и мы ужасно рисковали. Маме с бабушкой совсем не нравились эти игры. Я страстно требовал пространства, и в саду мне было тесно. Я вышел на улицу – но затем дороги перед нашим домом мне тоже стало мало, и я отправился дальше.

Еще мы очень любили плавать. Порой погода в Бауру была очень жаркой, и тогда мы шли к реке, протекавшей вблизи Северо-западной железнодорожной станции (Нороэсте) – компании, спонсировавшей конкурента папиного клуба. Самым прекрасным там был маленький водопад. Мы постоянно дурачились: прогуливали уроки, чтобы насладиться рекой и купанием, в те дни это было нормально. Но однажды мне это дорого обошлось. Я купался с друзьями, и один крупный мальчик по имени Зиньо попытался перетащить меня через всю реку. Я пинался, а он бил меня кулаками. На середине реки мы крепко сцепились: я держался за его ноги – и мы начали тонуть – а ведь при этом мы еще изрядно вымотались. В итоге мы наглотались воды и почти пошли ко дну. Другие мальчишки на берегу ничего не могли поделать и кричали до тех пор, пока не подошел мужчина, который протянул палку и вытащил нас. Я помню, что с тех пор чувствовал, что Господь присматривает за мной, так же, как когда он приглядывал за мной, когда я почти вывалился из поезда.

Какое-то время мы не купались, но соблазн был велик. Правда, мы сделали выводы и с тех пор вели себя очень осторожно. Мы плавали в школьной одежде, а потом развешивали ее на деревьях и ждали, пока она высохнет. Мы не хотели, чтобы кто-нибудь увидел нас голышом, а также так я скрывал от мамы то, что мы купались. Даже так порой нам не хватало времени поиграть, высушить вещи и вернуться домой, так что я получал от мамы за то, что приходил домой в мокрой и грязной одежде. Я доставлял ей много проблем – чего я не мог понять, пока сам не стал родителем. Она была замечательной матерью, хрупкой, но очень сильной женщиной, и хотя однажды она назвала меня «примерным сыном», я знаю, как это далеко от правды. По крайней мере, пока я был маленьким.

Мама понимала, что для того, чтобы я лучше учился, меня нужно было заставлять оставаться дома и делать уроки и не давать мне убегать играть. Это была настоящая пытка – я не только был лишен удовольствия гулять с друзьями вроде Рауля и Ракель Лавико, чьи бабушка с дедушкой тоже жили на нашей улице, так я еще должен был выполнять домашние задания под бдительным взором доны Селесте. Однажды, правда, я смог ускользнуть, чтобы поиграть в убежище, которое мы построили в большой норе рядом с улицей – там было много таких нор, дороги были не слишком хороши, а после сильных ливней из-за эрозии всегда появлялись новые.

Это укрытие было очень хорошим, и я обрадовался, что мне удалось ускользнуть от мамы и пойти поиграть, даже несмотря на то что уже на протяжении нескольких дней постоянно шли дожди. Правда, вскоре мама поняла, что произошло, и мне пришлось вернуться домой, поджав хвост. Я умолял ее разрешить мне вернуться к своим друзьям, но ничего этим не добился. Моя мама была непреклонна. Я еще немного поучился, а потом все мои мысли снова заняла игра, и я представлял, как хорошо проводят время мои товарищи… А злосчастная математика мне досаждала и не давала присоединиться к ним. И именно тогда произошел один из незабываемых случаев моего детства. К нам домой прибежал один из мальчишек. Он задыхался, едва мог говорить, но передал, что мне надо прийти к нашему убежищу, потому что случился обвал или все разрушилось, а один из наших приятелей еще был там! Когда я туда бежал, я побил все мыслимые рекорды скорости, так я хотел добраться до своего друга и спасти его. Когда мы пришли, там уже было много народу. Виновником несчастного случая был дождь – земля размягчилась, и все развалилось. Все наши друзья и соседи усердно копали и старались спасти мальчика, оказавшегося в этой западне. Но было слишком поздно. Мальчику всюду – в ноздри, рот и глаза – забилась земля – я никогда не забуду это зрелище. Он не был из нашей компании; никто не заметил, как он вошел. Опять же, я мог погибнуть, я мог быть на его месте – но Господь продолжал присматривать за мной.

Учеба и мама предотвратили трагедию. Я все еще помнил мертвого пилота, наш поход в морг, а теперь кошмары совсем замучили меня, потому что я вспоминал еще и того невинного мальчика. Из-за этих снов я часто просыпался от собственного крика, и дома, и даже позже, когда я уже переехал в Сантос. Я никогда не любил темноту – она меня пугала. После произошедшего я даже и не думал о том, чтобы копать такие норы. Какое-то время я чувствовал себя виноватым. Тяжело вспоминать такие вещи, не думая о том, что ты мог быть на его месте. Если бы это произошло со мной, я бы не прожил столько лет, и, конечно, я не смог бы рассказать вам эту историю.

Второй год в Эрнесто Монте был ужасным, и, возможно, все стало еще хуже из-за того, что я очень много прогуливал. Я сдружился с плохой компанией и изменился. Также появились новые учителя: дона Лурдес и дона Лауринда. И вскоре я потерял всякую охоту к учебе. Дона Лауринда очень сурово меня наказывала; я все еще много болтал, и она засовывала мне в рот шарики из смятой бумаги, чтобы я замолчал. Из-за них у меня болела челюсть. Через некоторое время я начал тайком жевать бумажные шарики, чтобы они стали поменьше и причиняли мне меньше неудобств. Еще она использовала старый прием доны Сиды и заставляла меня стоять на коленях на кучке сушеных бобов. Дона Лауринда была строгой, но, хотя это наказание и считалось суровым, и я должен был стоять перед всем классом, я все же смог приспособиться к этой ситуации. Говорят, что если наказание повторяется снова и снова, или длится очень долго, провинившийся начинает извлекать из него выгоду. Так и было в случае со мной. Я превратил худшее в своеобразное развлечение. Каждый раз, как дона Лауринда забывала обо мне и продолжала вести урок, я убирал один из бобов из-под коленей, чтобы облегчить боль.

У нее был еще один любимый метод наказания. Учительница ставила меня в углу класса спиной к одноклассникам, и я должен был держать руки раскрытыми наподобие статуи Христа-Искупителя в Рио-де-Жанейро. Это было очень утомительно. Когда я сильно уставал и отвлекался, я невольно опускал руки, и тут же получал шлепок и возвращался в ту позу, в которую она меня поставила. Но стоило моей энергичной учительнице отвернуться, как я снова опускал руки. Много перемен я провел в классе, будучи наказанным. Но я не прекращал плохо себя вести! Каждый день я что-нибудь выкидывал. Помню, как однажды взобрался на манговое дерево в соседнем саду, чтобы достать фрукты мальчишкам. Когда все поели, я придумал игру с использованием манго; длилось это недолго, плод попал в мальчика, который начал плакать и привлек всеобщее внимание – ведь этот фрукт достаточно тяжелый и может больно ударить, – и он отомстил, наябедничав на всю компанию. Нас отправили к директору, и я не смог избежать очередного наказания.

Но когда я сейчас вспоминаю то время, то вижу некую невинность в тех играх, даже несмотря на то что иногда мы влипали из-за них в неприятности. Сегодня мало детей могут играть на улице, забираться на деревья и есть манго, наслаждаться им, сидя на земле, не заботясь о том, что по рукам течет сок. У малышей почти нет обязательств, их разум работает не так, как у взрослых. Ребенок доволен своим маленьким мирком, он проще относится к бедности. Унять голод, получить маленькую игрушку, быть рядом с мамой – в ранние годы всего этого достаточно. И жизнь кажется поистине прекрасной!

Хотя меня и много наказывали в школе, это вовсе не означало, что я был плохим. В то время много говорили о грехах, но не знаю, может ли ребенок грешить. Что такое грех для маленького мальчика? Я залез в чужой сад с хорошими манговыми деревьями, чтобы достать спелый фрукт. Это грех? Не думаю – много плодов все равно бы упало и пропало, потому что их не стали бы собирать. Фрукты падают с деревьев и на улицах. Думаю, со мной всегда было приятно общаться – хотя учился я не очень хорошо, как я уже сказал. Я боролся и защищал свои интересы. Я был неугомонным мальчишкой и просто фонтанировал идеями. Думаю, именно поэтому мне так часто снились кошмары, и, возможно, с этим как-то связаны мои приступы лунатизма. Мальчиком я много говорил во сне; я даже вставал с кровати – ничего не разбив – и ложился спать обратно. Позже в Сантосе, в пансионе доны Жоржины и сеньора Раймундо, в ходе поездок и даже во время моего пребывания в сборной мне всегда рассказывали, что я говорю во сне. Мой товарищ по команде Пепе любил историю о том, как я однажды встал посреди ночи, прокричал: «Гол!», а потом снова улегся спать. Но сам я не могу ручаться за правдивость этой байки…