Кто предавал Россию - Виталий Каравашкин

В сознании людей, живущих эсхатологическими ожиданиями, особое значение приобретает чувство ответственности за свое поведение, его соответствие христианскому идеалу. Пренебрежение этим идеалом означало неготовность ко Второму Пришествию Христа, погубление своей души и тем самым — вольный или невольный союз с Антихристом, дьявольскими силами. Второе и считалось изменой. Таким образом, термин «измена» имел, прежде всего, религиозное происхождение.

Именно в таком контексте он впервые встречается в «Повести об убиении в Орде князя Михаила Всеволодовича Черниговского и боярина его Федора», описывающей события 1246 г. Явившись к Батыю за ярлыком на Великое княжение, князь согласился поклониться хану и признать его власть: «А царю вашему кланяюся, понеже поручи ему Бог царство света сего». Это отражало понимание нашествия как Божьей кары, противление которой было бы бунтом против Божьей воли. Но Михаил наотрез отказался участвовать в унизительных языческих обрядах, которым обычно подвергали в Орде русских князей: поклонение идолам, кусту и прохождение между зажженных костров, при этом в огонь бросались атрибуты православной веры. Черниговский князь заявил, что «не хощю именем хрестьян зватися, а дела поганых творити». При обосновании данной мысли звучит и термин «измена»: по словам Михаила, какая польза в обладании всем миром при погублении своей души, и «что дасть человеку измену на души своей».[20]

Во второй половине ХIII — первой половине XV в, на Руси присутствует двоякое осмысление изменничества. Первое — как преступное сотрудничество с иноземными захватчиками (см, ст, Плоскиня), С другой стороны, с развитием феодальных отношений приобретает актуальность проблема отъезда дружинника (вассала) от князя (сюзерена). Дружинник сохранял еще право отъезда, несмотря на присягу.

В русских землях такой акт назывался «отдать» или «отложить» крестное целование, а в литературе подобные действия обычно называют «правом отъезда»» В договорные грамоты князей обязательно вводилась статья: «А боярам и слугам межи нас вольным воля: кто поедет от нас к тобе… или от тобе к нам, нелюбья не держит»,[21] т. е. гарантировалось их право выбирать себе господина по своему разумению.

Право отъезда обеспечивало личные права представителей феодалитета, но подрывало политические силы княжеств и земель, т. к. не было никаких гарантий, что в самый ответственный момент бояре и служилые люди не покинут своего господина и на совершенно «законных основаниях» не присоединятся к его врагам. Поэтому довольно рано отмечаются попытки ограничения самовольства «отъездчиков». Одно из первых свидетельств этого установление в 1368 г. Новгородом Великим — правила конфискации земель отъехавших бояр.[22]

К этому времени относятся и попытки князей запретить право перехода для служилых людей, получавших свои земли за обязанность пожизненной военной службы. Осуждению отъездчики подвергались и со стороны Церкви, прямо связывающей поступки перебежчиков с изменой: «Аки кто от своего князя отъидет, а достойну честь приемля от него, то подобен Июде, иже любим господом ти умысли продати е ко князем жидовьскым… Да и вы, сынове мои милии, не мозите приятии чюжему князю, дане в то же зло впадете» (Поучение ко всем крестьянам XIV–XV вв.).[23]

Во второй половине XV–XVI вв. проблема «отъезда» дружинников обретает особую остроту в условиях образования Русского централизованного государства. Аристократия стремилась сохранить за собой привилегию выбора господина, независимо от его национальной и государственной принадлежности (например, князья пограничных земель не считали зазорным переходить в Литву вместе со своими вотчинами).

В связи с этим Иван III (1462–1505) вводит практику взимания с «отъездчиков» клятвы на верность. Первая известная нам такая присяга была взята 8 марта 1474 г. с князя Данилы Дмитриевича Холмского, ранее эмигрировавшего из Литвы на Русь.

Подобный документ назывался «укрепленой грамотой». При этом приносилась на кресте клятва никуда не отъезжать, служить до конца жизни («до своего живота») государю и его наследникам. Приносящий присягу обязан был сообщать о всех услышанных им «помыслах» «добра» или «лиха» на великого князя. При нарушениях виновный подвергался церковному проклятию и казни. Поручителями тех, от имени которых возбуждалось принесение клятвы, выступали митрополит и освященный собор (собрание высших церковных иерархов страны).

Одновременно с укрепленой грамотой взималась поручная запись (она называлась «поручная кабала») с представителей аристократии, которые ручались своими деньгами, что их конфидент не сбежит. Например, за Д.Д. Холмского дали такие записи восемь человек, оценив свое доверие в две тысячи рублей.

Кроме того, Иван III широко практикует присягу на верность (крестоцелование) всех жителей покоренных земель, присоединенных к России. В соглашения с ними вносятся статьи, ограничивающие их возможности к «изменным поступкам». Например, Коростынский договор с Новгородом 1471 г. содержал положения, запрещавшие новгородцам сношения с Литвой, «кто на Литве не буди, от вас, от великих князеи, нам, вашеи отчине Великому Новугороду, мужем вольным не отдатися никоторою хитростью, а быти нам от вас, от великих князеи, недоступным ни к кому». Бывший вольный город также отказывался принимать перебежчиков — «лиходеев великих князеи».

Уголовное преследование политических преступлений в XVI–XVII вв. до принятия в 1649 г. Соборного уложения осуществлялось по царским судебникам, дополняемым уставными и другими царскими грамотами.

Особенностью законодательства XVI в. было то, что государственные преступления еще не отделялись от обычных уголовных и объединялись в категорию «лихих дел».

В Судебнике 1497 г. в эту категорию включались: поджог, убийство господина, воровство, вооруженный грабеж, крамола, кражи из церкви, подбрасывание «подметных» писем. В судебник 1550 г. была введена и особо выделена новелла — «градский здавец», т. е. намеренная сдача города противнику.

На практике политические дела подпадали под правовое понятие «крамола», которая включала в себя государственную измену, заговор, восстание, мятеж. Все эти преступления карались смертной казнью.

Если судебные власти попадали в затруднение при квалификации преступления, они обращались к верховной власти, указания которой создавали прецедент для решения аналогичных дел в будущем. Складывалась судебная традиция, породившая правовое понятие «государево слово и дело», применяемое для рассмотрения государственных преступлений. «Государевым делом» рассматривались преступные действия против государственной власти. Под «государевым словом» понимались словесные выпады против верховной власти, причиняющие ущерб авторитету царя. В начале XVII в. эти правовые понятия уже повсеместно применялись в судебной практике. В результате постепенно вытеснялось употребление юридического термина «крамола».

Особо следует подчеркнуть, что под определение «слово и дело» входили не только измена, восстание и заговор, но и самозванство, которому придавалось значение первостепенной важности. В то же время рядом с ним фигурировали дела о критике царя и его семьи, словесное порицание политики властей, неповиновение указам, употребление царского имени при ссорах, искажение полного царского титула, колдовство или ведовство, направленное против царя и высших должностных лиц.

Принятое в 1649 г. Соборное уложение, в основу которого легли судебники, царские указы и решения Боярской думы, явилось важным шагом в дальнейшем развитии уголовного законодательства, в том числе и по государственным преступлениям. Впервые произошло разделение государственных уголовных правонарушений от «татиных и разбойных дел». Появилась глава «О государьской чести и как государьское здоровье оберегать». Как особо опасными преступлениями считались посягательства на жизнь, здоровье и власть царя («хотя Московским государством завладеть и государем быть, и для того злого умысла начнет рать собирать», ст. 2), а также с этой же целью тайно вступил в контакт с «царского величества недруги». Кроме того, сюда добавлялись преступления, связанные с намеренной сдачей неприятелю городов (ст. 3, 4), а также грабежами и убийствами должностных лиц. Все эти преступления квалифицировались как измена и карались смертной казнью.

Большинство дел о государственных преступлениях возбуждалось по доносу. Под стражу брался не только обвиняемый, но и «изветчик», в обязанность которого входило доказательство правдивости доноса. К ним обоим применялись пытки. Пытали до тех пор, пока обвиняемый или доносчик не признавали своей вины. Нередко пыткам подвергались и свидетели.

Во всех приказах имелись пыточные комнаты, где производились допросы «с пристрастием», а также колодничьи палаты, где содержались государственные преступники, чаще всего вместе с обычными уголовниками. Нередко «слово и дело» объявляли уголовники, услышавшие от своих «сокамерников» антиправительственные высказывания. В приказах содержались так называемые заплечные мастера, т. е. палачи, проводившие казни и пытки, а также костоправы, вправлявшие суставы после пыток.