Том 1. Тихие зори - Борис Зайцев

«Конечно, в писании моем, – вспоминал он, – остались глухие отзвуки революции. В романе „Дальний край“ они даже явные, явное сочувствие революции (размеров и конечного облика которой никто из нас тогда не представлял). Совсем недавно я получил из России сведения, что меня привлекали даже к суду по серьезной статье Уголовного Уложения. Высшая судебная инстанция отменила заключение прокурора. Но роман во время войны был на несколько времени конфискован».

Осенью 1906 года в Петербурге 3. И. Гржебин и С. Ю. Копельман основали издательство «Шиповник». Открыть издательскую деятельность решили книгой рассказов молодого москвича Бориса Зайцева.

В истории литературы не много отыщется примеров, когда бы первая же книга писателя принесла ему громкую славу. Это случилось с книгой Зайцева – неожиданно и для него самого, и для его издателей. Понадобилось переиздавать его рассказы и во второй (1907), и в третий (1908) раз, чтобы удовлетворить читательский спрос.

Сразу же отозвался на выход книги Зайцева «кандидат в вожди» того времени Валерий Брюсов в журнале «Золотое руно»: «Рассказы г. Зайцева вовсе не задаются целью доказать какой-либо тезис, как то часто бывает у Л. Андреева или г-жи Гиппиус; нет в них и повествовательного замысла, мощной логики событий, которая увлекает в первых рассказах М. Горького; нет, наконец, и попыток, как у Ф. Сологуба, проникнуть в психический мир человека, в тайники души». И далее – точные, ясно сформулированные характеристики оригинальной писательской манеры новичка: «„идея“, „сюжет“, „характеры“ – это три элемента, которые часто считаются самыми существенными для рассказов, совершенно отсутствуют у г. Зайцева. В его рассказах большею частью ничего не происходит», они относятся «к роду не повествований, но описаний», «это лирика в прозе, и как всегда в лирике, вся их жизненная сила – в верности выражений, в яркости образов». Сделав несколько существенных, на его взгляд, замечаний и пожеланий, литературный метр заканчивает словами уверенной надежды: «…вправе мы будем ждать от него прекрасных образцов лирической прозы, которой еще так мало в русской литературе»[7].

Александр Блок, судя по его записной книжке, прочитал «Рассказы» Зайцева в вагоне поезда, возвращаясь из Москвы в Петербург 20 апреля 1907 года. Свое впечатление он записал так: «Зайцев остается еще пока приготовляющим фон – матовые видения, а когда на солнце – так прозрачные. Если он действительно творец нового реализма (в каковые его уже зачислила критика. – Т. П.) то пусть он разошьет по этому фону пестроту свою»[8].

К оценке рассказов Зайцева Блок возвращается еще дважды – в статьях «О реалистах» и «Литературные итоги 1907 года», опубликованных в «Золотом руне». В первой он уважительно замечает: «Есть среди „реалистов“ молодой писатель, который, намеками, еще отдаленными пока, являет живую весеннюю землю, играющую кровь и летучий воздух. Это – Борис Зайцев. Единственную пока книжку его рассказов можно рассматривать как вступление к чему-то большому и яркому»[9].

Эту же надежду высказала и Зинаида Гиппиус: «Борис Зайцев, хотим надеяться, – еще в будущем», предварив этот вывод критическими замечаниями, но и похвальным отзывом. В частности, таким: «Язык простой и круглый, современный – но без надрывных изломов, а действительно живописный, иногда очень яркий. Так видел бы природу современный Тургенев»[10].

Десятки книг выйдут у Зайцева в будущем, сотни похвальных отзывов прочитает он о себе потом, но незабываемым событием останется для него первый скромный сборник из девяти рассказов, оформленный такой же восходящей звездой, как и он сам, – Мстиславом Добужинским.

В годы между российскими революциями, считавшиеся временем «мрачной реакции», «литература, поэзия (в особенности), религиозно-философское кипение – все это находилось в бурном и обильном подъеме, – напишет Зайцев об этом времени. – Возникали „течения“, возникали писатели, поэты, издательства. Напряжение было большое и творческое». Зайцев становится завсегдатаем, помимо «Среды», еще и Литературно-художественного кружка, собиравшегося сперва в скромном помещении в Козицком переулке, а затем переселившегося в роскошные апартаменты дома Востряковых на Дмитровке (зал на шестьсот слушателей, читальни с библиотекой в двадцать тысяч томов). «Это была некая кафедра литературная предреволюционных лет. Сколько бурь, споров, ссор, примирений, сколько ночей наверху в ресторане… – это молодость моя, уже определившаяся, уже литературная и более легкая», – писал Зайцев.

В эти же годы вошел в его жизнь и Петербург, где он бывал теперь довольно часто, главным образом по делам «Шиповника». От переполненности впечатлениями Зайцев спасался в отцовской усадьбе в деревне Притыкино – «что в 70 верстах от Ясной Поляны Толстого». Здесь, в уединении, написаны многие сотни страниц произведений, которые станут событиями литературной жизни: повести «Аграфена» (1907) и «Спокойствие» (1909), пьеса «Усадьба Ланиных» (1911), с успехом ставившаяся в сезон 1915 и 1916 годов в московском театре Корша, рассказы «Студент Бенедиктов» (1912), «Грех» (1914), «Изгнание» (1914), «Мать и Катя» (1914), «Маша» (1916).

Вячеслав Иванов, прочитав «Аграфену», тотчас пригласил гостившего в Петербурге автора к себе. Началось спокойное и благожелательное «учительство». «Тут и почувствовалось, – рассказывал Зайцев, – насколько предан этот человек литературе, как он ею действительно живет, какая бездна у него понимания и вкуса. Я был молод, но не гимназист, а уже довольно известный писатель, но чувствовал себя в этот вечер почти гимназистом. Не таким, однако, кому инспектор долдонит что-то начальственное, а как младший в руках благожелательного, много знающего, но не заискивающего и не боящегося говорить правду старшего. Трудно вспоминать больше чем через полвека, что именно он говорил, но вот это впечатление благожелательного наставничества, не обидного, сочувственного и не дифирамбического, видящего и свет и тени, так и осталось в душе». Впоследствии, готовя «Аграфену» для переиздания в белградском однотомнике «Избранные рассказы» (1929), Зайцев внес в нее существенные исправления. Не под влиянием ли той далекой встречи в «Башне» В. Иванова?

Необычная по замыслу и художественному исполнению повесть первоначально вызвала в печати «и бурные похвалы, и бурную брань». Но победило мнение, что «повесть „Аграфена“ все-таки остается обаятельно прекрасной по своей форме, своим тихим, спокойным, надземным тоном». В ней есть «подлинное мистическое настроение, важное и серьезное, столь понятное и родное для темной крестьянской души» (М. Морозов)[11]. «В грустную историю Аграфены автор как бы вдохнул частицу мировой жизни. Повесть словно раскрывает перед читателем книгу бытия, дает возможность ощутить стихию жизни, вспомнить, а может быть, и увидеть в новом свете собственные переживания»; «это вдохновенная поэма – симфония на тему о человеческой жизни, написанная так свободно, что кажется импровизацией» (Е. Колтоновская)[12].

Остановила читательское внимание и большая новелла (скорее, повесть) «Спокойствие», которой завершался второй сборник (1909). «Философия рассказа – спокойствие, просветленный оптимизм, еще более законченный, чем в „Аграфене“, – справедливо утверждает Е. Колтоновская. – Это рассказ о рыцарской любви, о слабых и тоскующих людях, об одиночестве, от которого страдают даже дети. „Я люблю болеть“, – неожиданно признается отцу умирающий ребенок. „Почему же любишь болеть?“ – Женя взглянул стыдливо. – „Подойди сюда“. – „Ну?“ – Он придвинул его к себе, потом тихо шепнул: „Ты со мной больше бываешь“».

Главный вывод «Спокойствия» оптимистичен: верить в жизнь, где «все мы, родные любовью, соединены нерасторжимо». «Ты думаешь, легко жить? – спрашивает один из героев. И сам же отвечает: – Нет, милый, не думаю, и не надо, чтоб легко было. Кто мы такие? Люди. „Светочи“. И нам дано не тушить себя, пока нас не потушат. Драмы есть, ужасы – да; но живем мы во имя прекрасного; коли так, нечего на попятный». «Чем горше, круче, тем больше он должен жить… человек». «Поэмой Жизни, полной гармонии и музыки», назвали современники этот действительно один из лучших рассказов Зайцева.

В «Спокойствии» многие эпизоды происходят в Италии, в которой Зайцев впервые побывал еще в 1904 году и которая с той поры вошла в его жизнь «голубым своим ликом», оказалась для него «замечательным вдохновителем». Ей посвятит он сотни восторженных страниц, она же подвигнет его на неслыханной сложности труд, который скрасит ему самые трудные годы, наполнит их счастьем творчества – он увлеченно примется за перевод дантовской «Божественной Комедии». Италия обогреет, приютит, ободрит героев первого романа Зайцева «Дальний край» (1912). Этой гостеприимной стране посвятит он также одну из лучших книг о своих земных странствиях – «Италия» (1923).