Счастье рядом - Николай Вагнер

— Вас, наверное, наш кандидат интересует? — спросила Тоня. — Вот она, наша Валентина Григорьевна.

Андрей не ошибся.

— Вы и есть Вербова?

— Все мы, чай, Вербовы, — вступила в разговор краснощекая с белесыми бровями и ресницами Наташа.

— Одна Тоня Подъянова, и то потому, что нездешняя.

— Да, здесь вся деревня — Вербовы, — сказала Валентина Григорьевна. Она пригласила сесть на скамью, которую предупредительно освободили девчата.

Многое узнал в этот вечер Андрей. В глухой таежной деревушке работал государственный сортоиспытательный участок. На нем испытывалось восемь сортов мягкой пшеницы. Острый глаз нужен был для того, чтобы выбрать лучший сорт!..

— Вообще-то не просто, — согласилась Валентина Григорьевна, — но у нас хороший коллектив. Вон Наташа, Вера — настоящими агрономами стали.

— Понапрасну славите нас, Валентина Григорьевна,— встрепенулась белесая Наташа. — Кабы были агрономши, давно бы замуж повыходили.

— Давно бы в МТС переехали на казенные харчи, — хихикнула Вера, — а то вон как отощали, — и она так наклонила голову, что сразу образовались три тугих подбородка.

Вспыхнувший смех заглушила вьюга, которая ворвалась в открытую дверь. Все повернулись к порогу. Там добела запорошенная снегом стояла Тоня. Она несколько раз хлопнула рукавицами по тулупчику и направилась к Наташе. Шепнув ей несколько слов, Тоня подошла к Вере, потом к другим девушкам. Они встали и, затянув потуже платки, одна за другой исчезли за дверью.

— Что случилось? — спросила Валентина Григорьевна.

— Ничего страшного, — отозвалась Тоня, — на дороге щиты повалило...

Потом погас свет. Вместе с Валентиной Григорьевной Андрей вышел на улицу. Мрак и свист ветра встретили их. Вдоль домов и плетней, где вилась глубоко протоптанная тропа, выросли гребни снега. Они курились поземкой, а из мутного неба яростно обрушивались все новые снежные лавины.

Пригнув голову, Андрей шел вперед, протаптывая дорогу Валентине Григорьевне. Около ее дома они встретили колхозного избача Гришу. Крича и размахивая руками, он объяснил, отчего погас свет.

— Возле красного уголка замкнуло. Не впервой их захлестывает, а натянуть некому. Монтер-от в Холмы ушел. Было сам полез на столб, да меня как шабаркнет — так я башкой в сугроб. Во-мясо с пальца вырвало. — Гриша стянул рукавицу и показал черный палец.

— Пошли! — сказал Андрей. — Где столб?

— Нешто вы полезете?! Убьет!

— Не убьет! Дело знакомое...

Здесь мысли Андрея оборвались: в репродукторе послышался голос Жизнёвой, объявившей о начале местных передач. Ее сменил густой баритон диктора Казанцева. Передавались репортажи о встречах кандидатов в депутаты с избирателями, о трудовых успехах в честь предстоящих выборов. Произносилось много фамилий передовых людей, цифр, процентов.

«Скучно, — подумал Андрей. — О живом деле — и так по-казенному».

Еще больше огорчился он, когда услышал свою информацию в числе других, объединенных рубрикой «В честь выборов».

Причем тут выборы, когда речь шла о снежной стихии? Разве это дело — формально приклеивать к фактам ярлыки и девизы? Разве не лучше, когда факты сами говорят за себя? Андрей вскочил с топчана и дослушал свою информацию, расхаживая по комнате. Последнее, что окончательно расстроило его, было досадное сокращение переданной им заметки. Диктор ничего не сказал о летчике Иване Фролове. Замолчать о таком геройском поступке, по мнению Андрея, было недопустимым делом!

Он натянул пальто и пошел в правление звонить Бурову.

В красном уголке столкнулся с Гришей.

— Слыхали, Андрей Игнатьевич, как про наших ребят радио говорит? Вся деревня в курсе. Еще бабы не успели раззвонить, как уже всем обо всем известно. Бабам осталось говорить о том, что вечор корреспонденты приехали, радиостанцию привезли и теперь каждый день будут славить на весь мир наших ребят.

Андрей улыбнулся, слушая забавные Гришины речи и сказал только:

— Плохо, брат, славим!

— Да нет, вроде бы правильно, — возразил Гриша, подувая на перетянутый тряпицей палец. — И ребят всех по имени назвали, и про дело точь-в-точь описали. А главное — быстро. Об Антонине-то уже по радио говорят, а она со своей группой все еще в поле...

На улице, идя по снежной целине, Андрей немного успокоился. То ли от свежего морозного воздуха и тихого деревенского утра, то ли от Гришиных слов — горечь досады улеглась. В общем-то Гриша был прав. Факт сыграл свою роль. В конце концов, главное в агитации — факты.

И все же телефонный разговор с Тихоном Александровичем Буровым он заказал.

6

 Маргарита Витальевна Бессонова пригласила Бурова в обком к двенадцати часам дня, поэтому он торопился начать летучку. Еще не все работники успели занять места, а Буров уже стоял в конце стола, покрытого зеленым сукном, и стучал карандашом по графину.

— Товарищи! — говорил он безразличным скрипучим голосом. — Давайте привыкать к порядку. Летучки у нас проводятся по понедельникам, ровно в девять часов. Мальгин, Петр Петрович, что у вас там за базар? Нельзя ли побыстрее?

Петр Петрович Мальгин, корреспондент промышленной редакции, никак не мог уместиться на диване и, изрядно прижав к валику маленькую Ткаченко, сморщил лицо в плутоватой улыбке.

— Все собрались? — с ноткой раздражения спросил Буров и, не получив ответа, предоставил слово дежурному обозревателю Лидии Константиновне Ткаченко.

Она встала, и этим не замедлил воспользоваться Мальгин. Он расселся на диване поудобнее и хитро заулыбался всем лицом. Ткаченко поправила на коротком курносом носу пенсне и начала подчеркнуто деловым тоном:

— Мне как литературно-драматическому редактору, возможно, трудно будет проанализировать передачи, поднимающие вопросы не моей компетенции, но я все-таки постараюсь их разобрать.

Ткаченко четко формулировала мысли и методично, как будто она всю жизнь только и делала, что рецензировала передачи, высказывала свои соображения по вещанию за прошедшую неделю.

Говорила Ткаченко нарочито официальным тоном, бесстрастно. Почти в каждой ее фразе звучала нотка назидания. Ее не слушали. Александра Павловна смотрела в окно и думала о чем-то своем. Мальгин то и дело подмигивал Плотникову и, вытягивая губы, пытался изобразить важное лицо Ткаченко. Даже главный редактор Хмелев, который всегда внимательно следил за выступлениями товарищей и записывал их замечания, собрал над переносицей складки и чертил на листе бумаги причудливые фигуры.

— Тихон Александрович просил меня подчеркнуть, — продолжала тем временем Ткаченко, — как редакции выполняют план освещения избирательной кампании. Что же, я должна сказать, что в количественном выражении это выглядит неплохо. За неделю переданы пятьдесят информаций, рассказывающих о подготовке к выборам, и четыре специальные передачи. Однако, на мой взгляд, мы имеем явные отступления от плана. Редакция промышленных передач вместо того, чтобы говорить о выполнении предвыборных обязательств, дала передачу о какой-то ценной инициативе, проявленной молодыми шахтерами. Единственное, что сказано здесь на тему, предусмотренную планом, — это то, что все шахтеры — молодые избиратели. Ведь это же смешно!

— Ничего смешного здесь нет, Лидия Константиновна! — вставил реплику Хмелев. Он отбросил карандаш, которым испещрил уже весь лист, встал и, чеканя каждую фразу, сказал:

— Каждый шахтер третьей Комсомольской дает в смену по две тонны сверхпланового угля. Вслед за донецким забойщиком Мамаем, а может быть, одновременно с ним начали это важное дело уральцы. Речь идет не о рекордах одиночек, а о массовом росте производительности труда. И это передовая, высокосознательная молодежь — завоевание Советской власти. Я считаю, что в передаче «Шахтерская инициатива» выражена сама суть нашей жизни, сам дух предвыборного соревнования.

— Но причем здесь дух? — съязвила Ткаченко. — Ведь мы же с вами, Леонид Петрович, материалисты...

— Мало быть материалистами, — ухмыльнувшись, ответил Хмелев, — надо еще быть марксистами. Прошу извинить, продолжайте.

— Да, да, — вставил Буров, — продолжайте, Лидия Константиновна. Мы ограничены во времени. И давайте, товарищи, — без реплик. Леонидо Петрович, наберитесь терпения. Неужели трудно подождать и выступить позже?

— Все это правильно, Тихон Александрович, однако действительно трудно, когда пропаганду сводят к арифметике.

— Можно продолжать? — несмотря на установившуюся тишину, спросила Ткаченко и, не дожидаясь ответа, начала перечислять передачи, в которых, по ее мнению, предвыборная тема была решена недостаточно полно. Как ни старался Тихон Александрович Буров быстрее закончить летучку, это ему не удавалось. Желающих высказать свое мнение оказалось больше, чем обычно. Основной спор разгорелся вокруг вопроса: какие передачи следует считать предвыборными? Масла в огонь подлила обычно молчавшая на летучках Жизнёва. «Вообще нельзя делить передачи на предвыборные и непредвыборные, — сказала она, — все они должны дополнять одна другую, рассказывать о многогранности жизни». Стараясь заглушить возникшую разноголосицу, Татьяна Васильевна добавила: