Аляска, сэр! - Юрий Шестера

Капитан отвел глаза в сторону.

– Когда вестовой изловчился и поймал-таки ее, то выбросил по моему приказу за борт, – буркнул он.

Резанов тяжко вздохнул.

– Верно говорят, что гнев – не лучший советчик. Именно эту истину и внушала всегда своим приближенным Екатерина Великая, царство ей небесное! Впрочем, другого решения я от вас, честно говоря, и не ожидал, – с плохо скрываемым чувством неприязни добавил он.

И тут случилось непредвиденное.

Крузенштерн вдруг резко вскочил с кресла и срывающимся голосом выпалил:

– Вы, Николай Петрович, видимо, забыли, что по документам Морского министерства именно я числюсь начальником экспедиции?! И что, в соответствии с этим, именно я отвечаю за все происходящее на вверенных мне судах! Вы же позволяете себе по каждому случаю, являющемуся, с вашей точки зрения, непозволительным, учинять мне разносы, как провинившемуся школьнику!

Резанов, явно не ожидавший от капитан-лейтенанта столь дерзкого выпада, посмотрел на того с неподдельным интересом. Потом, выдержав должную паузу, размеренно, чеканя каждое слово, произнес:

– Если бы вы, Иван Федорович, обратились ко мне сейчас официально, то были бы вынуждены титуловать меня, в соответствии с моим чином, «вашим превосходительством». Тогда как сами вы, согласно тем же самым чинам, титулуетесь всего лишь как «ваше благородие». Я ничего не путаю? – Крузенштерн молча потупился. – Это во-первых. Во-вторых, моя должность полномочного посланника России в Японию гораздо выше должности начальника экспедиции. Надеюсь, вы и здесь возражать не станете? Ну и, наконец, в-третьих, в инструкции, врученной мне самим государем императором, именно я называюсь главным начальником экспедиции. Вы разве не знали об этом?

– Знал, – недовольно ответил Крузенштерн. – И посему неоднократно обращался в Управление Российско-американской компании[9] с донесениями, в коих писал, что только я, по высочайшему повелению, призван командовать экспедицией и что оная вверена вам без моего ведения. Другими словами, открыто выражал свое несогласие с вашим назначением. В конечном счете, моя должность состоит ведь не только в том, чтобы смотреть за парусами!

– Почему же тогда вы, сударь, вышли в море, так и не дождавшись официального решения относительно нас с вами – двух руководителей, приписанных к борту одного судна? – снова усмехнулся камергер.

– Меня очень торопили, – огрызнулся Крузенштерн.

– Лукавите, Иван Федорович! Торопили не столько вас, сколько меня, ибо это именно мне надлежит как можно быстрее установить торговые отношения Российской империи с Японией. Так что вам, любезнейший, надо бы поумерить свои амбиции! Ибо при дворе его императорского величества никому бы и в голову не пришло, чтобы «его превосходительство» камергер Резанов оказался в подчинении у «его благородия» капитан-лейтенанта Крузенштерна! Смиритесь, сударь, это аксиома. Тем не менее наши разногласия, поскольку уж они возникли, будут теперь разрешаться официальными властями.

Крузенштерн язвительно рассмеялся:

– Учитывая ваш предстоящий визит в Японию, Николай Петрович, в Кронштадт мы вернемся только года через два…

– С чего бы такой скептицизм, Иван Федорович? Камчатка, к вашему сведению, тоже является территорией Российской империи. Вот там и будем разбираться, кто из нас прав в толковании инструкции государя императора.

Начальник экспедиции бросил на невозмутимого полномочного посланника настороженный взгляд.

Явившись по вызову Резанова, Воронцов твердым шагом вошел в его каюту и встал перед письменным столом, по другую сторону которого восседал, как обычно, в своем кресле начальник. Камергер внимательно посмотрел на подчиненного и без предисловий резюмировал:

– Не вижу на вашем лице раскаяния, Алексей Михайлович.

– В чем именно, Николай Петрович? – невинно ответил вопросом на вопрос Воронцов.

Резанов невольно улыбнулся.

– Да уж, в чувстве собственного достоинства вам не откажешь, граф.

– Стараюсь брать пример с вас, ваше превосходительство.

– Отчего же так официально, ваше сиятельство? – Камергер намеренно подчеркнул принадлежность подчиненного к аристократическим кругам. «Пожалуй, следует перевести разговор в более спокойную плоскость, – подумал он. – Как-никак, а все-таки передо мной – представитель одной из самых известных в России фамилий». Даже здесь, за многие тысячи верст от Петербурга, Резанов продолжал оставаться придворным вельможей.

– Оттого что я отнюдь не мальчик для битья, ваше превосходительство.

«Породу не спрячешь, – восхищенно усмехнулся про себя Резанов, в душе даже немного позавидовав независимости собеседника. – Это, небось, не Крузенштерн, у которого за душой нет ничего, кроме амбиций».

– Присаживайтесь, Алексей Михайлович, – уже вполне миролюбиво предложил он.

– Благодарю, Николай Петрович.

– И все-таки позвольте полюбопытствовать: как вы сами оцениваете свою затею с обезьянкой? – спросил камергер, когда Воронцов уселся в кресло.

– Положительно. Я остался весьма доволен тем, что две недели упорных ежедневных тренировок с Макакой не пропали даром. – Увидев, что Резанов вопросительно вскинул брови, Алексей Михайлович пояснил: – Считаю, что с помощью обезьянки я убил сразу двух зайцев. Во-первых, отомстил своему обидчику самым неожиданным и явно очень болезненным для него образом, а во-вторых, избавил его от гнева моего отца. Ведь вряд ли вы станете возражать, Николай Петрович, что отец, в случае моего бездействия, не воспользовался бы своими связями при дворе и не подверг бы Крузенштерна суровому наказанию.

«Ох, и умен!» – снова мысленно восхитился камергер, в который раз убедившись в незаурядности мышления графа. Вслух же спросил:

– Однако мне-то что теперь прикажете с вами делать? Я, признаться, не имею ни малейшего желания расставаться с вами, но вы своим… хм… поступком решительно лишаете меня возможности нашего дальнейшего сотрудничества…

– Моя честь и честь моего рода для меня превыше всего! – отчеканил Воронцов и протянул камергеру исписанный убористым почерком лист гербовой бумаги розового цвета, используемой исключительно для официальных документов дворянского сословия.

Николай Петрович прочел вслух:

– «Докладная записка»… Хм… – Затем, молча пробежав глазами остальной текст, задумчиво проговорил: – Сим документом вы, Алексей Михайлович, вроде как облегчаете мне жизнь…

– Исключительно из уважения к вам, Николай Петрович.