Овация сенатору - Монтанари Данила Комастри

Аврелий пожелал в душе, чтобы консул ошибался.

Впрочем, так это или нет, он скоро узнает, осталось лишь подождать до завтра.

II

ЗА ОДИННАДЦАТЬ ДНЕЙ ДО ИЮНЬСКИХ КАЛЕНД

Только около полудня Публий Аврелий в отличном настроении покинул, посвистывая, виллу на Яникульском холме и остановился полюбоваться на Рим, раскинувшийся по ту сторону Тибра подобно женщине, только что разомкнувшей объятия возлюбленного.

И пока взгляд его скользил от цирка к базиликам и Капитолийскому холму, где блестели на солнце позолоченные черепицы храма Юпитера, патриций ещё раз возблагодарил слепую Фортуну за то, что та позволила ему родиться римским гражданином в то время, когда столько люде!?пребывают в варварстве и рабстве.

— Эй, где же вы? — крикнул он своим верным нубийцам, остановившись на площади, — но тут же вспомнил, что отдал их на весь день Антонию Феликсу, и нанял городской паланкин.

Прежде чем отправиться домой, он бросил последний взгляд на свою загородную резиденцию, совсем недорого купленную у министра Нарцисса благодаря хитростям Кастора, своего секретаря, мастера на все руки, непревзойдённого во всех видах мошенничества.

Ремонт, начавшийся на вилле после нашествия пострадавших от разрушительного наводнения из-за вышедшего из берегов Тибра, которым он дал здесь приют, ещё не закончился. Тем не менее, чистая и обновлённая, вилла как нельзя лучше подходит для приёма дам, желавших сохранить инкогнито, и в первую очередь очаровательной супруги консула, которая только что покинула её.

— На Виминальский холм! — приказал патриций, и вскоре носильщики принесли его к острову Тиберина, затем, обойдя театр Марцелла, чтобы избежать хаотичного движения на Форуме, прошли по виа Аргилетум и стали подниматься по викус Патрициус на самый верх холма, где вдали от городской суеты находился старинный домус семьи Аврелиев.

Сенатор вышел из паланкина и сладко потянулся. Он всё ещё ощущал тонкий аромат духов Ко-реллии, с которой провёл долгое и удивительно приятное утро, и когда переступил порог своего дома, почувствовал необыкновенное расположение ко всему миру.

— Поразвлёкся, мой господин? — нагло поинтересовался Кастор.

— Весьма! — весело ответил Аврелий. — Ко-реллия — прелестная женщина, и то, что она замужем за Паулом Метронием, вносит некоторую изюминку в это приключение, делает его, как бы это сказать, более пикантным. Риск действует на меня как хороший стимулятор.

— Однако в поисках ярких впечатлений ты пропустил большое событие. Только что возле Фору, ма Августа напали с ножом на Антония Феликса, когда он выходил из твоего паланкина и в твоей одежде!

— Аврелий, Аврелий, как ты? — вскричала Помпония, вбегая в таблинум и едва не столкнувшись со стражами порядка, уходившими после допроса сенатора.

Только убедившись, что друг цел и невредим, матрона тяжело опустилась на триклиний.

— У меня просто сердце в пятки ушло, когда сказали, что ты убит! — призналась она.

— Не волнуйся, госпожа, ничего не случилось. Хозяину всегда благоволит Фортуна, — утешил её секретарь. — Пошлю слугу успокоить Сервилия, твоего благородного супруга, и приготовлю тебе что-нибудь покрепче.

— Спасибо, Кастор, но я на диете, — заколебалась Помпония, которая стоически держалась, пытаясь сбросить вес. — Врач позволяет мне только чистую воду.

— Вода сильно раздувает желудок, а вино забирает жир! — назидательно поведал александриец, наливая матроне хорошо выдержанное фалерн-ское. — Это поможет тебе расслабиться в ожидании, пока Ортензий приготовит ужин.

Повар Публия Аврелия славился как лучший в городе, и, услышав его имя, любительница поесть испытала сильнейшее искушение.

— Прошу тебя только салат-латук и соус песто из разнотравья… — нерешительно согласилась она.

— Именно эту приправу Ортензий использует, готовя свои знаменитые пирожные! И тебе непременно понравится спаржа под уксусом, тоже прекрасное средство для похудения.

— Лишь бы только в нём не было ничего…

— Конечно, ничего! Всего лишь дюжина желтков и несколько ложек лучшего критского оливкового масла, — заверил Кастор.

Через минуту Помпония, только и ожидавшая, чтобы её уговорили приняться за еду, расположилась рядом с сенатором на триклинии в открытой виноградной беседке.

— Весь Рим переполошился, когда прошёл слух, что покушались на жизнь сенатора. К счастью, убийца ошибся. Нет, я ничего не имела против Антония, однако — между нами говоря — его смерть не кажется мне такой уж большой утратой, — безжалостно призналась матрона, дав себе волю после длительного голодания.

Аврелий чувствовал себя неловко, едва ли не виноватым перед человеком, которого убили вместо него.

— Антоний Феликс был хорошо известен в городе. Безусловно, его смерть опечалит многих женщин, начиная с жены, которая, как говорят, беременна, — сказал он.

— Вдова, а ведь ей не исполнилось ещё и двадцати! Для неё это тяжёлый удар, — согласилась Помпония. — Но скажи мне, ты хоть представляешь, кто мог хотеть твоей смерти?

Сенатор развёл руками:

— Нет, совершенно не представляю… У меня нет врагов в этом мире!

Кастор, подносивший в этот момент кратер[8] с горячим сединским, громко расхохотался.

— А что тут смешного? Ты знаешь кого-нибудь, кто хотел бы убить меня? — в изумлении спросил сенатор.

— Да сколько угодно, хозяин! — ответил грек. — Все, кого ты высмеивал и над кем шутил, прежде всего. Или те, чьих жён ты соблазнял. Спустись с небес на землю, мой господин! — добавил он, видя удивление Аврелия. — Ты прекрасно знаешь, что тебя не всегда радостно встречают. К тому же ты слишком богат, одного этого достаточно, чтобы вызывать зависть. Кроме того, проявляешь слишком мало уважения к тому, что твои сограждане считают или притворяются, будто считают, священным, — к таким ценностям, как семья, религия, старинные обычаи предков и прочие подобные глупости. Если добавить к этому немалую дозу патрицианской гордости и непомерную удачу в любовных делах, согласись, причин ненавидеть тебя предостаточно.

— Кастор прав. Ты не можешь притворяться, будто тебя это не касается и ничего не случилось! — согласилась Помпония.

— Завтра пойду и выражу мои соболезнования Токулу. Сможешь к этому времени добыть какие-нибудь сведения о его семье? — спросил патриций, надеясь, что преступление окажется простым сведением счетов, к чему он не имеет никакого отношения.

Глаза любопытнейшей матроны загорелись.

Собирать сплетни, скандалы и слухи было её любимейшим занятием. Для неё очень редко оставалось секретом даже то, что происходило в опочивальне Мессалины, поскольку сведения Помпонии поставляла целая сеть осведомителей из служанок, рабов, портных и цирюльников, которую она содержала за свой счёт.

— Между тем Сервилий знает обо всём, что происходит в городе, и может сообщить что-нибудь интересное о Пауле Метронии, новом консуле, — подсказал секретарь, который ставил обманутого мужа во главе списка подозреваемых.

— Зачем это? — удивилась матрона.

— Из любопытства, поспешил сбить её со следа Кастор. — И на твоём месте, хозяин, я бы также не сбрасывал со счетов Лентуллия, банкира Корвиния, старейшину Сената Аппия Остиллия, министра Нарцисса и многих других, которым ты наступил на ногу… а также нашу прелестную императрицу.

— Если это кто-то из них, то мне нет спасения, — ответил Аврелий едва ли не со смирением в голосе. — В Риме наёмный убийца стоит меньше роскошной куртизанки!

— В таком случае вооружи рабов и выходи только в сопровождении охраны! — потребовал александриец.

— Нет, Кастор… — покачал головой патриций. — Это всё равно что собственными руками запереть себя в Мамертинскую тюрьму. Есть только один способ, каким я могу защититься: узнать, кто и почему убил Антония Феликса. Так что за работу!

III

ЗА ДЕСЯТЬ ДНЕЙ ДО ИЮНЬСКИХ КАЛЕНД

Дом Токула на окраине Субуры во многом походил на своего хозяина: невысокий и невзрачный, хотя при этом выглядел вполне благополучно.