Черное колесо - Ханнес Бок

По пути на клипер я рассмотрел их. Леди Фитц-Ментон была женщина высокая, стройная, со своеобразной угловатостью, свойственной многим англичанкам. Волосы её были насыщенного золотисто-каштанового цвета, короткие и вьющиеся, – я решил, что тут не обошлось без хны. Лицо маленькое и скуластое, зелёные, очень чистые и яркие глаза, прекрасный лоб, маленький нос и рот хорошей формы, хотя и тонкогубый: внешность не броская, но, несомненно, привлекательная.

Не знаю почему, но мне казалось, что Бурилов должен выглядеть женственным. Ничего подобного. Никогда не видел такого мускулистого человека; добрых шести футов ростом, подвижный и длинноногий. Своеобразные золотисто-карие глаза с густыми ресницами, в разрезе их читалось полускрытое высокомерие. Ширина лица, разворот скул были типично славянскими. У него были полные, чувственные подвижные губы – рот певца или актёра. Я не понимал, почему Мактиг счёл его склонным к нарциссизму, но решил, что он употребил это слово не в медицинском смысле. Единственной неприятной чертой его были уши, маленькие, плотно прижатые к голове и явно заострённые. Волосы – коротко остриженные, чёрные. На первый взгляд Бурилов был весьма симпатичен, и я удивился, почему Пен испытывает к нему физическое отвращение… и физическое ли?

Я снова повернулся к клиперу. С близкого расстояния он выглядел ещё более прекрасным, чем издалека – более человечным и дружелюбным.

Едва я ступил на палубу, кто-то проревел:

– Встретили его, Майк?

В пятидесяти футах от нас на мостике стоял высокий худой человек, крепко сжимая руками штурвал. Его лысая голова блестела в свете прожекторов. Наклонившись вперёд, он рассматривал нас. У него был длинный тонкий нос, широкий рот с тонкими губами и заострённый, как у Пен, подбородок, но более длинный, который никто не назвал бы изящным.

Мактиг крикнул в ответ:

– Да, сэр, – и, повернувшись ко мне, добавил: – Это Бенсон.

Но ещё до слов Мактига я понял, что это и есть Бенсон. Мне пришла в голову мысль, что это мог бы быть и янки, капитан старого клипера, прадед нынешнего владельца, и что реставрация «Сьюзан Энн» – вовсе не простой каприз.

Бенсон снова взревел:

– Как он?

– Всё в порядке. Хотите поговорить с ним?

– Позже.

Мактиг улыбнулся и сказал мне:

– Вам придётся привыкнуть к отсутствию формальностей на этом корабле. Сейчас отнесём вещи в вашу каюту. Можете спуститься и распаковать их, а можете остаться на палубе и понаблюдать за отплытием. Бенсон ещё около часа не отойдёт от штурвала.

Я решил остаться на палубе. Мактиг кивнул:

– Хорошо. Тогда идёмте, я познакомлю вас с остальным цирком. Вокруг Пенелопы уже собралась небольшая группа, и Мактиг отвёл меня туда. Коренастая, серьёзная женщина что-то торопливо говорила леди Фитц-Ментон. Двигалась она как откормленный голубь, лицо спокойное и безмятежное, как яйцо. Это явно была шотландка. Взяв свёртки у Бурилова, она ушла.

– Дебора, – подтвердил Мактиг мою догадку.

Меня представили собравшимся. Круглый, розовощёкий, улыбающийся маленький священник англиканской церкви оказался преподобным доктором богословия Сватловым. Рядом с ним стоял высокий, худой и очень смуглый человек, примерно ровесник Мактига, – Тадеус Чедвик, второй из младших партнёров Бенсона.

Преподобный доктор Сватлов казался типичным священником для богатых: вежливый, терпимый, из тех людей, что способны разъяснить маленькую дилемму насчёт того, что легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому – на небо.

Сестра его Флора оказалась красавицей, меланхоличной брюнеткой, умеющей пользоваться своими глазами, с пышными чёрными волосами, собранными вокруг маленькой головки, с роскошной грудью и ртом, которого явно не было среди искушений святого Антония. У неё было мягкое хрипловатое контральто, такое приятное, что не сразу поймёшь, что в самих словах нет никакого смысла. У меня возникла мысль, что чересчур привлекательная внешность иллюзорна и во Флоре нет внутреннего огня, что теплота её лишь внешняя, а за ней скрывается трезвый, расчётливый ум. Хорошо изолированный холодильник в тропическом оформлении.

Никто не обращал на меня особого внимания, все оживлённо болтали друг с другом. Команда поднимала якорь, ставила паруса, и вскоре «Сьюзан Энн» развернулась в сторону открытого моря. Некоторое время я слушал и наблюдал: до сих пор мне не встречались за пределами больничной обстановки люди этого круга. Когда корабль закачался на волнах открытого моря, все разошлись. Мактиг отвёл меня в мою каюту.

– Бенсон пошлёт за вами, но не знаю, когда. Если он ведёт клипер, часы ничего для него не значат. Обычно я переодеваюсь и сплю, пока меня не позовут.

У двери он остановился.

– Странное общество на борту, но не более странное, чем сам Большой Джим. И я такой же, как все остальные. Надеюсь, вы привыкнете.

И ушёл.

Я распаковал багаж, надел пижаму и выкурил сигарету, вспоминая первые впечатления знакомства. Подумал о Чедвике: возможно, тут было какое-то соперничество из-за Пенелопы, но я чувствовал, что дело серьёзнее. Мне показалось, что Флора Сватлов испытывает явный интерес к Мактигу и не очень доброжелательно настроена по отношению к Пенелопе. И что Бурилов находит Флору очень привлекательной, чем и вызваны холодные замечания, адресованные ему леди Фитц-Ментон.

«Странное общество», – вспомнил я слова Мактига. Но, по подсказке Кертсона, больше всего меня интересовал сам Бенсон; он стоит за штурвалом своего корабля, как некогда стоял его прадед; думает так же, как его предок. Правитель крошечного мирка на «Сьюзан Энн». Его правосудие… Подумав об этом, я понял, почему Кертсон испытывал такие предчувствия.

Но долго размышлять мне не пришлось. Корабль мягко раскачивался на волнах, и вскоре я уснул.

Проснувшись, я увидел Бенсона. Он сидел в кресле, скрестив длинные ноги, курил сигарету и разглядывал меня. Его холодно-серые глаза под густыми бровями были окружены густой сетью морщин. Такие морщины оставляют солнце и солёная вода в уголках глаз старых моряков. В глазах светился юмор, как и в разрезе тонких губ. Я сел и сказал:

– Простите, если заставил вас ждать. Я думал, вы пошлёте за мной.

Он ответил:

– Я люблю наблюдать за человеком, который может оказаться для меня важным, когда он спит. Тогда человек утрачивает бдительность. Раскрывается. И я могу кое-что увидеть.

Я удивлённо смотрел на него, не понимая, шутит он или нет, и следует ли рассмеяться. Он повторил:

– Да, я могу кое-что увидеть. То, что не выявить при самом напряжённом перекрёстном допросе. Этой хитрости я научился у своего прадеда, капитана Джеймса Бенсона. Слышали о нём?