«Ты должна это все забыть…» - Елена Кейс

Мама страшно скучала и делала все возможное, чтобы облегчить Анечке учебу и быт. Дело доходило до абсурда — в Москву скорым поездом отправлялись обеды. Но истины ради надо сказать, что отправлялись не регулярно — только в период экзаменов и концертов. Думаю, что Анечке это было не нужно. Мама делала это для себя, и с ней никто не спорил. У нас вообще было не принято перечить маме.

Отъезд Анечки я также переживала безумно тяжело. Это была моя первая разлука в жизни с дорогим и любимым человеком. Наш жизненный путь разделился, оставив в моем сердце щемящее чувство пустоты, которая заполнялась счастьем в редкие наши встречи, всегда бурные и радостные, но с самого начала омраченные неизбежным расставанием.

Итак, я закончила школу и поступила в ЛЭТИ им. В.И.Ульянова (Ленина). Это был один из ведущих электротехнических институтов Ленинграда. Училась я на радиотехническом факультете. В нашей группе я была единственной девочкой и единственной еврейкой. Факультет этот отличался особой строгостью по отношению к евреям. «Известная» квота о пятипроцентной еврейской норме, о которой нигде не было написано, но которую все прекрасно знали и принимали как нечто само собой разумеющееся (в том числе и я), выполнялась на этом факультете с удивительным рвением и значительным ее уменьшением. До сих пор не понимаю, что меня побудило пойти именно на этот факультет. Очевидно, я решила доказать всем и себе в первую очередь, что в любую квоту пролезу.

Вообще «еврейский» вопрос, как таковой, меня в молодости не очень волновал. Я считала, что главное — знать правила игры. А дальше все будет зависеть от того, насколько ты искусный игрок. Впервые я столкнулась с этой проблемой в одиннадцать лет. Дело было в 1953 году и жили мы еще на 8-ой Советской. Как-то раз я вышла во двор, и мои подружки, с которыми я проскакала на скакалке, наверное, полмира, вдруг закричали мне в лицо: «Жидовка, жидовка, вы Сталина убили». Помню, я тогда обомлела, но совсем не от того, что меня жидовкой обозвали. Для меня «жидовка» звучало вроде «жила». А так я и сама обзывала тех, кто нечестно играет, «жилит». А больше всего меня обидело то, что мы, якобы, Сталина убили. Я тогда Сталина очень любила и в день его смерти горькими слезами плакала. Жутко расстроенная, в слезах, я прибежала домой. И был тот редкий случай, что мама дома была. Выслушав меня, она посадила меня рядом и сказала: «Прежде всего запомни: евреи никого не убивали, а Сталина тем более. И это уже всем известно и в газете об этом напечатано». Ну, а потом, когда я немного успокоилась, она мне про правила игры и рассказала. Конечно, первые только ходы, для детского возраста. В общем, с этого и начались мои познания в сложном предмете «Как выжить еврею в России». И до поры до времени меня такая ситуация вполне устраивала.

Студенческая жизнь с походами, вечеринками и кратковременной любовью проходила мимо меня. В тот момент я не задумывалась над причинами своей пассивности к окружающей меня веселой и беззаботной жизни. Сейчас, по прошествии многих лет, когда я смотрю на свою юность отстраненным и непредвзятым взглядом, я понимаю, что поведение мое было естественным и органично вытекало из моего домашнего воспитания. Отношение к учебе было заложено во мне с детства и являлось одним из основных правил той игры, которой я была обучена еще в раннем детстве. «Запомни, — говорила мне мама, — если ты хочешь хоть чего-нибудь добиться в жизни, ты, еврейка, должна быть на голову выше, чем окружающие тебя неевреи. Если они учатся на пять, ты должна учиться на десять. Это первый необходимый залог успеха». И я училась. Мои подружки шли в кино, а я брала задачник и решала все задачи подряд с первой до последней. Делала я это с удовольствием, не объясняя моим соученикам причину такой усидчивости, будучи уверенной, что я посвящена в тайну, секрет которой известен только мне.

Вторая причина моей некоторой отчужденности была более прозаическая и в корне своем тоже была связана с мамой, хотя она об этом и не догадывалась. Так получилось, что Анечка, сестричка моя, была внешне похожа на папу. А это значит, что была она красивой и знала это. Я, в свою очередь, была похожа на маму, которая особой красотой не отличалась, но и не придавала этому особого значения. Очевидно, из самых добрых побуждений, обнимая меня и лаская, она часто повторяла: «Ты у меня маленькая пуговочка, — имея в виду мой курносый нос, — но ничего. Это не главное. Не родись красивой, а родись счастливой». Результатом такого успокоительного разговора было то, что я прежде всего усвоила — до красавицы мне далеко. И глубоко-глубоко в подсознании развился у меня маленький, но устойчивый и колючий, как заноза, комплекс неполноценности. И не хотела я, показав кому-нибудь свое расположение, получить щелчок по своему курносому носу. И избавляться мне от этого комплекса пришлось самой. И не всегда это было безболезненно как для меня, так и для того, кого я выбирала себе в компаньоны. Ну и нельзя не упомянуть еще одно маленькое замечание, которым мама напутствовала меня всякий раз, когда я время от времени выбиралась с подружками на танцы или вечеринку. «Конечно пойди, доченька, развлекись. Но учти, что я тебе доверяю». Эти последние слова всегда сидели во мне, и я не могла определить для себя, где та граница, переступив через которую, я потеряю доверие своей мамы. Поэтому когда все мои подружки наперебой рассказывали о своих поцелуях с мальчиками, я этим похвастаться не могла. С моей точки зрения мои поцелуи уже входили в сферу маминого доверия.

Таня поступила в тот же институт, но на другой факультет. Сделала она это абсолютно независимо от меня. Подавая документы, мы решили не говорить друг другу, какой институт выбрали, чтобы наша дружба не повлияла на наши профессиональные интересы. Каковы же были наши радость и удивление, когда мы обнаружили друг друга в стенах одного и того же учебного заведения. Группа, в которой я училась, была в меру дружной и доброжелательной. Выезжая летом на полевые работы, что являлось обязательным дополнительным летним трудовым семестром, мы, естественно, сплачивались, и это помогало дальнейшему общению во время учебы.

Был у нас в группе один студент, Боб. Я вообще его не замечала, кроме тех немногочисленных случаев, когда я просила его помочь мне разобраться в некоторых сложных для меня практических радиоэлектронных схемах. Он с детства был радиолюбителем, и практика для него была намного понятнее, чем теория. У меня как раз все было наоборот. Однажды зашел он ко мне с очередным объяснением (по моей просьбе, конечно), и так случилось, что в это время гостила у нас Анечка. Это, наверное, странно звучит, но она именно погостить приезжала. Боб увидел ее и влюбился с первого взгляда. Это был не исключительный случай для Анечки. В нее очень часто влюблялись именно с первого взгляда. Но помню в тот раз меня почему-то это страшно задело. «Как же так, — подумала я с оскорбленным самолюбием, — он видел меня каждый день в течение трех лет и не обращал на меня внимания. Но стоило ему увидеть Анечку мельком, и он потерял голову». Заноза моего комплекса больно кольнула меня, и я решила ее вытащить. Анечка уехала в Москву, они стали переписываться, а я обдумывать свой план выхода из душевного кризиса. Я поставила перед собой задачу — оставалось найти решение: каким образом «отбить» Боба у Анечки и влюбить в себя. Не скажу, что это было легко. У каждой девушки есть свои приемы, и я выпустила свои щупальца. Конечно, борьба была неравной, что и говорить. Анечка была далеко, а я встречалась с Бобом ежедневно на лекциях, в лабораториях и в библиотеке. Я обхаживала его по спирали, верно приближаясь к центру. Наступил день, когда он признался мне в любви и написал об этом моей сестре. Я вошла в свою роль и упивалась победой. Никаких чувств, даже похожих на любовь, у меня к нему не было. Но я купалась в волнах его преклонения и наслаждалась своей властью. Так закончился четвертый год моей учебы.