Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич

— Именно такой человек должен встать во главе Академии и очистить ее, как Геракл авгиевы конюшни.

— Вы, конечно, правы, Иван Иваныч, — согласилась императрица, — но поймут ли нас в свете? Сын крестьянина, хоть и вольного, хоть и жалованный теперь дворянин за его заслуги, но крестьянина, простолюдина, во главе такого ведомства? Нет, боюсь, не поймут и осудят.

— Что же вы намерены предложить ему в таком случае?

За царицу ответила княгиня:

— Я придумала лучший вариант: учредить должность вице-президента. Пусть пока президентом останется Разумовский, больше для афиши, для отвода глаз. А на самом деле распоряжаться всем станет Ломоносов.

Секретарь расплылся:

— Это гениально! Волки, как говорится, сыты и овцы целы. Или по-французски: ménager la chèvre et le chou.

— Soit![9] — подытожила государыня.

Дом Ломоносова находился на набережной грязной Мойки (адрес — Большая Морская, 61[10]); если быть точным — даже не дом, а целая усадьба. Весь участок делился на две неравные части: меньшую (постройки) и бульшую (регулярный парк с крытыми зелеными аллеями, стрижеными деревьями и кустарниками и фруктовым садом). Главное, двухэтажное здание находилось в правом углу за ажурной решеткой. В левом, тоже двухэтажном, располагались лаборатория и мозаичная мастерская. Рядом с прудом высилась обсерватория.

Царская карета, окруженная десятком конных гвардейцев, встала против ворот. Бецкий вышел первым и помог дамам спускаться по ступенькам. На крыльце поджидал гостей Ломоносов в парике и парадном костюме, а из-за спины его выглядывало семейство — дочь, племянница и супруга, по бокам — мастеровые, ученики и прочий люд. Все отвесили низкий, земной поклон. Государыня улыбнулась:

— Здравствуйте, Михайло Василич! Как живете-можете?

— Здравия желаю, матушка Екатерина Алексевна, — вновь склонился ученый. — Да как можем, так и живем.

— Что ж, показывайте, показывайте ваши владения.

Началась неспешная экскурсия: первым ее этапом была лаборатория, где профессор с учениками проводили по будням физические и химические опыты; рядом в комнате находилась коллекция минералов, привезенных из разных мест России; далее шла мозаичная мастерская: Ломоносов по заказу прежней императрицы, Елизаветы Петровны, третий год трудился над украшением храма Петропавловской крепости — сделал эскизы, утвердил и с помощниками набирал первое панно — «Полтавскую битву».

— А обсерватория? — с интересом спрашивала царица; ей как немке нравились люди деятельные, с жилкой рачительности, предприимчивые, настойчивые. — Мы поднимемся на обсерваторию?

— Как прикажет ваше величество, — отвечал хозяин усадьбы. — Токмо звездное небо нынче не видать, это надо ночью.

— А на солнце можно посмотреть через телескоп? — задала вопрос Дашкова.

— Отчего ж нельзя? Через закопченное стекло можно.

Первым по ступеням, опираясь на палку, шел ученый, чувствуя, что невидимые иголочки начали уже впиваться в его икры; вслед за ним беззаботно и без труда восходили обе Екатерины, а четвертым двигался Бецкий, удивленный не меньше дам широтой интересов Ломоносова.

Наверху на площадке стоял телескоп, и профессор взялся крутить небольшую ручку, отворяя щель в куполе, а затем другую — поворачивая купол в сторону солнца.

Дашкова спросила:

— Это правда, что на солнце бывают пятна?

— Совершенная правда, ваше сиятельство — вы сейчас убедитесь сами.

— Что же это за пятна?

— Кто знает! Видимо, какие-то химические реакции, что идут на его поверхности. Солнце — как огромный кипящий котел со смолой, что бурлит и пенится, и несет тепло во все стороны.

— Прямо как монархи, — пошутила императрица: — Пенимся и бурлим, и несем тепло всем своим под данным. Ну, а пятнышки?.. Все мы не без греха — да, Иван Иваныч?

Бецкий рассмеялся:

— О, на вас пятен никаких, вы святая!

— Будет, будет льстить, — чуть наигранно попеняла ему она. — Если уж на солнце бывают пятна, нам, простым смертным, никуда не деться.

Ломоносов прильнул к окуляру, что-то беспрерывно подкручивая в механизме оптического прибора. Наконец, сказал:

— S’il vous plait, je vous prie, madame.

— Merci[11].

Та смотрела несколько секунд и затем, оторвавшись, сделала разочарованную гримаску:

— Фуй, не интересно. Просто светлый кружок, и всё. Кстати, пятен совсем не видно. — Повернула голову к профессору: — Остальные звезды такие же скучные?

Михаил Васильевич усмехнулся:

— Да, на первый взгляд. Но поскольку все они таят в себе удивительные загадки, увлекательно их разгадывать. Например, Венера не так давно двигалась между нами и Солнцем — можно было видеть, как она проходит по его диску. И у края мною замечено яркое свечение. Поразмыслив, я пришел к выводу: так могла блистать только атмосфера сей планеты. Значит, у Венеры имеется атмосфера! Это открытие я и сообщил нашей Академии, а затем еще в несколько университетов Европы. И со мной большинство астрономов согласились.

— Браво, сударь! — хлопнула в ладоши княгиня. — А скажите, есть ли область человеческих знаний или же изящных искусств, где бы вы не прикладывали собственных сил?

Снова посмеявшись, Ломоносов ответил:

— К сожалению, да. Не ваяю скульптур. Не пишу музыки. Не играю на музыкальных инструментах… Не пою в опере, не танцую в балете!.. Ха-ха… Прочие же сферы мне подвластны.

Бецкий крякнул:

— Вы у нас прямо русский Леонардо да Винчи какой-то.

А ученый парировал:

— Я бы предпочел, чтобы гениального Леонардо нарекли итальянским Ломоносовым!

Все расхохотались, оценив удачную шутку.

Завершили экскурсию в кабинете ученого. Сели в кресла при закрытых дверях, и императрица перешла к главному:

— Вы, конечно, понимаете, ваше высокородие, что приехали мы сюда не из праздного любопытства — поглазеть на чудеса этого дома… Мне известно, что Иван Иваныч вам вчера намекал… о некоем предложении… Да? Это всё касаемо Академии наук и ея возрождения… Нужен человек во главе, кто бы смог навести там порядок. И теперь я уверена: вы и есть такой человек, вам и карты в руки.

Встав и поклонившись, Михаил Васильевич задал вопрос:

— Можно ли понять сие предложение, что имеется в виду пост президента Академии?

Визитеры переглянулись. Государыня задумчиво опустила веки и сказала мягко:

— В перспективе — да. Только вы и никто более. Но теперь, по соображениям деликатным, дабы избежать криво-толков и разных козней недоброжелателей, нужен компромисс… некий переходный этап… un époque de transition… n’est pas?[12]

У профессора заиграли желваки на скулах. Помолчав, он спросил:

— А Кирилла Григорич Разумовский — он останется при мне президентом? То есть я при нем?

— Да, так будет лучше, уважаемый Михайло Василич, это же пустая формальность. А реально всеми делами Академии предстоит заниматься токмо вам.

— И смогу, например, упразднить канцелярию вместе с Таубертом?

Дама в неудовольствии сморщила нос:

— Hol’s der Teufel![13] Дался вам этот Тауберт! Только и слышу: Тауберт — мерзавец, Тауберт — каналья!

— Оттого что и есть каналья, — согласился ученый. — Подлый интриган.

— Будет, будет, не об нем нынче разговор. Вы составите мне реляцию о необходимых преобразованиях в Академии. Обоснуете всё. Я подумаю и приму решение. Ежели сочту нужным — упраздним также канцелярию.

Ломоносов погрузился в раздумья. Было слышно, как тикают массивные напольные часы за стеной в гостиной. Паузу прервал Бецкий:

— Надо ли расценивать ваше молчание, сударь, как знак согласия?

Михаил Васильевич вздрогнул, отвлекаясь от мыслей, и ответил грустно:

— Коли бы пораньше — лет хотя бы пять… Я в конце пятидесятых годов предлагал ея величеству Елизавете Петровне — царствие ей небесное! — учредить пост вице-президента. Был здоров и горел желанием навести порядок. Но не смог тогда достучаться… А теперь? Силы уж не те. Согласиться-то несложно. Но достанет ли здоровья принести весомую пользу?