Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

– Джек, ты хлеб в распределителе взял?

– Нет, – огрызнулся я, – не взял.

– Пойди и возьми.

– Не пойду.

Отец поднялся:

– Я схожу.

– Что такое? – мама выключила горелку, выглянула из кухни. – Не понимаю, просто не понимаю… Он не выполняет простейших, элементарнейших обязанностей… Ты уроки сделал?

– Нет. Мне 18 лет – и мне надоело делать уроки. Я хочу жить, а не учиться.

Мама всплеснула руками:

– Ба, ба, какой пафос! Я вот до сих пор учусь, живу и учусь, а этот…

– На повара…

Мама покраснела:

– Да… ну что я могу сказать: дурак и хам…

Она вернулась на кухню.

Папа ушел за хлебом.

Я лег на диван и стал смотреть в стенку, в обои.

Я следил за узором обоев, и мне, как в детстве, стало казаться, что из волнистых обойных узоров складываются смешные и страшные рожи, расплюснутые и вытянутые, вытянутые и расплюснутые.

Пальцем я провел по стене. Закрыл глаза.

Я снова увидел Мэлори.

Папа вернулся с хлебом. Мама позвала:

– Идите ужинать.

Я вошел в комнату. На столе шипела яичница из шести яиц с беконом; кроме того, в глубокой глиняной миске лежали грудой пупырчатые небольшого размера твердые огурчики, ломти свежайшего хлеба, квашеная капуста, спирт в запотевшем графинчике и кроваво-красная наливка в фигурной, искусно выдутой бутылке, изображающей дракончика, стоящего на задних лапах.

Мама разделила аппетитно скворчащую, будто беседующую с кем-то на непонятном языке яичницу на три части, брякнула мне на тарелку мою долю, спросила:

– Ты руки-то мыл?

Я промолчал.

– Понятно…Дженнаро, наливай. Ребенку – наливку, нам – спирт…

– Мне тоже…

– Нет, милый, ты и без спирта… плюешься… Разливай. "Не задерживай движенье", – моряку кричит.

– Ты, – я смотрел на то, как папа разливает сначала спирт, потом вино, – спирт из лаборатории принесла?

Мама подняла свою рюмку:

– А как же! С зеленого дракона хоть спирта литр! За дракошу!

Я оглянулся. Глаз дракона, чуть выпуклый, квадратный, серый, похожий на экран неработающего телевизора, висел в углу квартиры, мирно и безразлично.

Малозначащая деталь городского быта – экран, привинченный на стыке стен и потолка.

Мама аппетитно хрумтела огурчиком, вилкой зачерпывала длинно порубленную капусту.

– Не оглядывайся, – усмехнулась она, – ушей у него нет. Были, да потом – отказались. Дракоша нервничает – люди зря гибнут. Всем нехорошо.

– Понятно, – я все еще смотрел в серый экран.

– Ты ешь лучше, понятно ему… Видали, пониматель какой, – мама уцепила вилкой белый кусок яичницы и отправила его в рот.

Папа ел молча, подбирал хлебушком остатки.

– Погодите, – сказал я, – погодите, я тоже дра-дра поприветствую… чтобы понервничал… старичок. Не все дракоше масленица – будет и постный день, такой поговорки у вас нет?

Мама не успела ответить, я вскочил на стул, высунул язык: "Ээ!", потом повернулся к глазу спиной, стянул штаны и показал дракону зад: "Кушай, приятного аппетита!"

Мама сорвалась с места:

– Джек, уймись, прекрати, Джек!

Она грохнулась на пол на колени перед драконовым багровеющим глазом.

Отец вышиб стул из-под моих ног, поймал меня за шиворот, отволок в другую комнату (словно там не было глаза дракона) и с силой врезал по скуле.

– Застегнись, – прикрикнул отец, – застегнись, идиот, подонок…

Багровый свет наполнял всю комнату. Я подтянул штаны, застегнул ширинку.

Из комнаты я услышал мамин крик:

– На колени, Дженнаро, Джек! На колени!

Отец бухнулся на колени.

Я уселся на диван, потрогал рассеченную скулу.

Такого багрового режущего света я не видел ни разу в жизни.

Папа устало поднялся с колен. Почистился. Багровый сумрак стал рассеиваться.

Я услышал мамины всхлипывания.

– Идиот, – тихо сказал отец, – просто идиот. Ты думаешь, ты – храбрец? герой? Нет, ты просто идиот, не умеющий просчитывать результаты своих действий. Цена твоему геройству – грош. Ты вроде ребенка, который без родительского догляду вышел на балкон, протиснулся сквозь балконную решетку и стоит на карнизе над бездной. Он не понимает, с чем играет; у него нет страха высоты. Ему повезло: он еще ни разу не падал из кроватки, поэтому он не боится упасть с небоскреба. О, идиот, идиот! – отец печально покачал головой.

Глава вторая. Маму надо слушаться

С меня сорвали одеяло.

– О! Герой. Вставай, просыпайся… Пора, пора…

Я плохо соображал и сквозь сон слышал голос мамы:

– Я ордер спрашиваю. Меня не интересуют ваши пропуска, вы не на свой объект пришли, а вломились в мою квартиру, поэтому…

– Эй, парень, – голос грохнул над самым ухом, – ты что ли ж… дракону показывал? Ну, собирайся, дококетничался – ты ему понравился.

Голова у меня кружилась, даже и без одеяла я проваливался в мягкий нежный сон.

– Чувиха, не раздражай ребят, что ты мельтешишь в своем капотике? Ребята из подземки – баб уже год не видели, а ты тут…

– Б… да он снова дрыхнет! Мужик! Тебе же сказали: сна больше не будет. П…ц, приехали!

Резкая боль. И я открываю глаза. Вся комната залита ровным умиротворяющим белым светом. Это сияет глаз дракона. Черные тени людей в зеленой форме. Их много. Тени, черные и четкие, мама в халате, накинутом на ночную рубашку. Холод, неприютность. И страх, омерзительный, ледяной страх, подрагивающий в низу живота. Я начинаю одеваться. Я одеваюсь медленно. Стараюсь одеваться как можно спокойнее, не спешить. Ухо и пол-лица горят, из губы сочится кровь.

Мама указывает на стоящего рядом со мной здоровенного детину.

– Как его фамилия?

Человек в кепи, надвинутом на самые глаза, устало усмехается:

– Чувиха, у нас нет книги скарг та пропозиций. Потерпи… тебе же объясняют, что мы из подземки, все… Жили бы как люди, не рыпались бы – и отношение к вам было бы людское, а так…

Здоровенный детина слышит весь этот разговор и, искоса глянув на маму, с силой лупит меня по затылку, швыряет одежду на пол:

– Ты что, к девке на именины? К бабушке на блины? Собирайся!

Дрянь… Жирная дрянь… Ох, как бы я ему врезал… А что мне мешает ему врезать? Видимо, кое-что мешает, потому что едва лишь я занес руку для удара, как тут же полетел в угол, сшибленный тяжеленным кулаком. Из носа у меня полилась кровь.

Очевидно, я отрубился, отвалился на время, на короткое время меня не было в этом мире, стиснутом четырьмя стенками комнаты и залитом ровным белым светом глаза успокоившегося, блаженствующего дракона.

Детина поднял-подтянул меня за руку вверх, встряхнул как следует:

– Ну ты, тля! Ты будешь, мать твою, одеваться или будешь козики строить?

Он толкнул меня другому охраннику, тот дал мне ногой пинка – я откатился к следующему; следующий долбанул меня в грудь кулаком – слезы бессилия и обиды лились у меня из глаз. Я хрипел и даже пытался сопротивляться, но это только смешило и подзадоривало пинающих, бьющих меня.