Чудо в ущелье Поскоков - Анте Томич

— Значит, она еще на гарантии?

— Думаю, да.

— Ну, тогда ерунда, отвези ее на сервис, они должны бесплатно устранить проблему. Но только поскорее. Ты, конечно, можешь на ней пока покататься, но долго она не протянет. Что еще скажешь? — спросил Крешо, поставив локти на стол и сплетя пальцы.

— Да ничего, я вот приехал сказать, что месса за упокой вашей матери будет в следующий четверг.

Крешимир слегка опустил голову и серьезно кивнул, как оно и полагается, если упоминают покойника.

— Я спросил у вашего папы, как вы без нее обходитесь, он говорит, что все у вас хорошо, — продолжил дон Стипан. — Рад был это услышать.

— Да какое там! Какое хорошо, Стипан мой, — возразил Крешо.

— Посмотрите-ка на него, — подал голос Йозо. — А что же тебе не нравится?

— Все, — сказал Крешимир горько. — Все не нравится. Вот, пожалуйста, дон Стипан, например, трусы. Резинки растянулись, все трусы у нас вот такие, — он развел руки в стороны, чтобы показать, и развел он их ого-го как. — Если иду, извините за выражение, отлить, мне их и снимать не надо: так растянуты, что можно просто высунуть.

— Эх, трусы ему мешают, — с издевкой сказал Йозо в адрес старшего сына.

— Не только трусы! — возмутился Крешимир. — Посмотри на рубашки Домагоя.

— А что не так с моей рубашкой?

— Оторвалась пуговица, и он пришил фиолетовую, с маминого жакета. Хорошо хоть нужного размера, — продолжал Крешимир.

Домагой стыдливо прикрыл ладонью обтянутую фиолетовой тканью пуговицу размером с монету в одну куну — она и правда колола глаз на сине-белой клетчатой рубашке.

— А посмотри на Бранимира. Со дня маминых похорон носит черные суконные штаны.

— Да вы чего, хорошие штаны, что тут такого, — примирительно сказал Йозо.

— Одни и те же штаны, папа, — подчеркнул Крешимир. — Нельзя носить целый год одни штаны.

— Да, пожалуй что так, — согласился все-таки Йозо и обратился к Бранимиру: — Правильно тебе брат говорит. Елки зеленые, Бране, ты бы мог и переодеться.

— В этом доме ничего ни на что не годится с тех пор, как мамы не стало, — взволнованно продолжил Крешимир. — Ходим во всем мятом, грязном, небритые, как звери в этих горах.

— Ну ладно, можно и без оскорблений, — сказал папа тихо.

В кухне Йозо Поскока повисла неприятная тишина. Было очевидно, что его старший сын сказал что-то, что всех их давно мучило и в чем им было стыдно признаться.

— Кхм! — тихо кашлянул наконец дон Стипан и тоном знатока обратился к Поскокам: — Боюсь, что из ситуации, в которой вы оказались, есть только один выход. Кому-то из вас придется жениться. Если хоть один приведет сюда жену, всем станет легче.

Услышав такие слова, Поскоки испуганно переглянулись, утратив от потрясения и недоверия дар речи. Бранимир нервно хохотнул, но тут же замолк, сообразив, что всем сейчас не до смеха. Никто не ожидал, что священник может сказать нечто столь ужасающее. Никто, кроме, наверное, Крешимира, который, с отсутствующим видом глядя перед собой, подушечками пальцев собирал по столу крошки.

— Хочу, чтоб ты знал, дон Стипан, — наконец произнес он, — я тоже об этом думаю.

— Крешо, сын мой… — произнес Йозо умоляющим тоном.

— Никогда не верил, что скажу это, — продолжал Крешимир, не обращая внимания на отца, — но, может, действительно нужно жениться. Нельзя так дальше, отче. Нельзя жить без женщины.

Священник молча кивнул.

— Крешо, подумай еще, — предупредил его отец. — Подумай, не надо повторять мою ошибку.

Крешимир задумчиво кивнул, но выглядел при этом как человек, который принял трудное для себя решение и не собирается от него отказываться.

— Я до сих пор ничего вам не говорил, потому что и сам не был уверен, — сказал он, — но я уже давно думаю о том, чтобы поехать вниз, в город, и найти себе жену.

Это заявление всех потрясло, но никто ничего не сказал. Один только Домагой, самый младший и чувствительный из них, любимец покойной матери, которая растила его почти как девочку, раз уж дорогой наш Бог не дал ей дочку, стыдливо спрятал лицо в грязную оконную занавеску и безутешно зарыдал.

Вторая глава

описывает нехватку женщин, в том числе и в городах, а также предупреждает о зараженных невестах, предлагающих себя через компьютер; кроме того, выплывает на поверхность тот факт, что сербы не умеют проигрывать, а под конец начинается дождь, и это совсем не плохо

Звонимир прислушался к шуму воды в ванной, потом к шагам по коридору, шороху ткани, скрипу двери и сухому кашлю старшего из братьев. Думал, что слышит его только он, однако Бранимир, его близнец, лежавший на соседней кровати, тоже не спал.

— Он уедет, — шепнул Бране.

— Уедет, — согласился Звоне, и ему вдруг стало так тяжело, как будто кто-то сел ему на грудь.

— Если найдет жену, может, и не вернется.

— Он вернется.

— Думаешь?

— Да сто процентов, — тихо сказал Звоне, хотя, вообще-то, не был в этом уверен.

Солнце должно было вот-вот выглянуть из-за зубцов гор, по камням разливался румянец, а двое пленников печально смотрели через зарешеченное окно подвала, совершенно не замечая всей этой красоты. В лесочке над домом запел щегол, Крешимир как раз в это время ставил в машину сумку. Захлопнув багажник, он замер, вслушиваясь в веселое пение. Окинул взглядом деревню, в которой провел почти всю свою жизнь. Тридцать восемь лет. Если отнять войну, то он едва ли хоть раз ночевал не в Змеином ущелье. На кухне загорелся свет, в окне появился папа. Несколько мгновений он мрачно смотрел на сына. Крешимир хотел как-то с ним попрощаться, но стоило ему поднять руку, как Йозо отошел от окна, оскорбленно задернув занавеску. Крешо почувствовал себя глупо и сделал вид, что собирался пригладить волосы на затылке. Потом сел в «гольф», включил зажигание и с тяжелым сердцем тронулся в путь.

— Крешо, братан, счастливого пути! — крикнул ему вслед Домагой, дежуривший на смотровой площадке над ущельем, и он, не оборачиваясь, махнул ему рукой.

Была середина апреля, и первые ростки шалфея уже украсили склоны фиолетовыми цветами.

Когда Крешимир спустился на главное шоссе, на перекресток возле развалин бывшего придорожного ресторанчика, рядом с которым росла дикая смоква, уже совсем рассвело. Поле в низине напоминало пестрое лоскутное покрывало из остатков разных тканей: коричневые трапеции вспаханной земли, зеленые луга, желтые поля пшеницы, продолговатые заплатки виноградников. Крошечный трактор полз по змеившейся между полями белой дороге. Лужи, оставшиеся после дождя, сверкали как жидкое золото, и весь край трепетал в утреннем зное.

Крешо ехал и ехал через множество гор, через долины и села, мимо окруженных кипарисами церквей и набитых всякой всячиной придорожных магазинов, перед которыми на перевернутых ящиках сидели мужчины с пивом, мимо дворов, где среди высокой травы ржавела сломанная сельскохозяйственная техника, мимо грязных овец, пасшихся на каменистых склонах, мимо женщин с тачками, полными клевера, и сгорбившихся под школьными рюкзаками детей, а потом за очередным поворотом перед ним открылось синее море с сероватыми очертаниями островов вдалеке. Движение стало гуще, после того как Крешимир добрался до примитивных белых кубиков пригородных торговых центров, предприятий и складов. В густой череде грузовиков и фур он чуть не проскочил поворот к городу, а потом еще целый час кружил по улицам, один раз даже проехал по встречной полосе, пока не нашел бледно-желтый шестиэтажный дом, который смутно помнил с каких-то давно прошедших времен.

Тетя крепко обняла его и расплакалась, а дядя взял у него куртку и принес тапки. Извинения и уверения в том, что он не голоден, как и обычно, не были приняты всерьез. Не успел Крешимир оглядеться, как уже сидел за столом в кухне и набивал рот жирной яичницей с колбасой, а тетя с дядей сидели рядом и смотрели на него влюбленными глазами.