Прибавление семейства - Воронова Мария

Густые брови вразлет, длинный крючковатый нос, тонкие, прихотливого рисунка губы, все атрибуты дьявольской силы были на месте, только глаза немного подвели, не горели темным адским огнем, а были серые, как у обычного человека.

Под рубашкой угадывалось сильное худощавое тело, и Ирина вдруг почувствовала странное волнение. Даже голова закружилась, поэтому, когда она, дочистив последнюю букву, стала спускаться, то пошатнулась, но незнакомец сразу подхватил ее за талию.

– Осторожнее, дорогой товарищ, – сказал он, ставя Ирину на пол.

Сердце забилось сильнее, и Ирине сделалось немножко жутко и в то же время радостно, как бывает на американских горках.

Убедившись, что она на земле и в безопасности, мужчина накинул пиджак и пробежался по залу, легко перебирая длинными и стройными ногами. Вероятно, ему понравилось увиденное, потому что он зычным и хорошо поставленным голосом поблагодарил студентов за работу и отпустил по домам.

Любопытство снедало ее, но Ирина побоялась выдать свой интерес к незнакомцу и не спросила, кто он такой.

Долго мучиться, впрочем, не пришлось, тайна разрешилась на следующее же утро, когда хмурые студенты собрались на набережной, чтобы стройной колонной прошествовать по Дворцовой площади, выражая таким образом свой восторг и солидарность.

Стояло промозглое осеннее утро, под ветром и дождем Нева зябко подергивалась мелкой рябью, безнадежно серые тучи лежали так низко и так густо, что восходящее солнце с трудом угадывалось в них.

Ребята шли по трое под одним зонтом, прижимаясь друг к другу, как пингвины, кому не хватало места, поднимали воротники, сутулились, дышали на озябшие пальцы и прятали их в рукавах. Хуже всего было то, что Дворцовая площадь не могла сразу вместить все народные массы, кои в добровольно-принудительном порядке выгнали на демонстрацию, перед нею скопился довольно серьезный затор, и приходилось двигаться медленно или вовсе стоять на месте, отчего холод и сырость пробирали до самых костей.

«Неужели надо обязательно всем трудящимся простудиться, чтобы коммунизм наконец победил, – желчно думала Ирина, с трудом шевеля онемевшими пальцами ног, – или хоть делали бы революцию летом, когда погода хорошая. Нет, надо было обязательно в ноябре…»

Тут ее мрачные размышления были прерваны появлением вчерашнего незнакомца. Он, в темной куртке с капюшоном еще больше похожий на черта, лавировал среди студентов, выкрикивая: «Ребята, не толпимся, не напираем, держим строй!»

Оказалось, что это Илья Максимович Чернов, новый секретарь парторганизации университета. Ирина изумилась, так не похож он был на типичного партийного функционера, толстомясого, величавого, с тусклым взглядом. «Сбой системы» – усмехнулась она, а Чернов, как истинный коммунист, наскучив смотреть на сизые от холода носы и унылые лица, решил поднять народный дух песней.

«Давайте, ребятки, запевай, – крикнул он и начал: – «Угрюмый лес вокруг стоит стеной…»

Голос у него оказался низкий и сильный, и студенты подхватили сначала нехотя, поневоле, но быстро воодушевились, и песня зазвучала неожиданно стройно и хорошо.

Через несколько мгновений Ирина с удивлением поняла, что вместе со всеми выводит «вперед друзья, вперед, вперед, вперед!», хотя мало что в жизни нравилось ей меньше, чем хоровое пение.

Люди из других колонн весело оглядывались на них, махали, подмигивали, какой-то дядечка, с лицом обветренным и морщинистым, как печеное яблоко, от избытка чувств протянул Ирининой подружке флажок, и она стала энергично им размахивать, отбивая такт.

Холод вдруг отступил, и вообще у Ирины возникло странное ощущение, что она сейчас делает что-то важное и полезное для людей, и от этого на сердце стало легко и спокойно. Умом Ирина понимала, что это не более чем стадный инстинкт, но чувство единства оказалось очень приятным… Так день, от которого Ирина не ждала ничего хорошего, подарил ей одно из самых светлых воспоминаний.

С песней «Маленький трубач» колонна подошла к Дворцовой, но тут их голоса были заглушены фальшивыми криками ура и лозунгами из репродуктора.

Нет, Ирина не влюбилась в Чернова в полном смысле этого слова, но иногда позволяла себе помечтать. Даже не совсем мечтать, а как будто сочинять роман с собой и с Черновым в главных ролях. Всякие там были сцены, и романтического признания, и первой ночи… Чего только девушка не вообразит себе, когда знает, что никто не заглянет в ее мысли! И надо ли уточнять, кого Ирина представляла в роли мистера Рочестера, в сотый раз перечитывая «Джейн Эйр»?

Невинные романтические мечты оставались мечтами, она не искала встреч, но сплетни и слухи о секретаре парторганизации впитывала как губка, благо недостатка в них не было. Чернов сразу сделался в универе фигурой заметной и даже слегка одиозной, о нем судачили больше, чем обо всем руководстве, вместе взятом. До назначения в университет он был первым секретарем крайкома где-то на Севере, и знающие люди утверждали, что столь существенное понижение в должности бедняга схлопотал за нелады с коммунистической моралью. Вроде бы имел роман на стороне, что является отличным поводом убрать человека, если его хотят убрать.

Другие возражали, что ничего подобного, роман, конечно, может быть, и был, кто без греха, в конце концов, но Чернов оказался в универе не поэтому. Надоело человеку задницу морозить, потянуло в цивилизацию на склоне лет, вот и согласился на нижестоящую должность.

Третьи говорили, что любовные похождения ни при чем, просто терпеть кипучий идиотизм Чернова оказалось не под силу даже чукчам.

Действительно, вступив в должность, Илья Максимович тут же принялся совать свой крючковатый нос во все сферы университетской деятельности, в том числе и те, где до сих пор прекрасно обходились без него.

Интеллигентные профессора вздрагивали при одном только упоминании Чернова, который строго следил за идеологией учебного процесса, кидаясь на любое проявление вольнодумства, как бык на красную тряпку. В университете обязаны воспитывать в первую очередь коммунистов, а специалистов далеко потом, – вот каким было кредо Ильи Максимовича. За это ему дали кличку Комиссар, и, в общем, неясным оставалось только одно – действительно он такой истовый дурак или просто притворяется лучше других. Особенно ярко Чернов проявил себя в конфликте с профессором Зиновьевым, прекрасным ученым и блестящим преподавателем. На его лекции собирались, как на спектакль, студенты со всех факультетов, сидели на подоконниках и на полу. Зиновьев умел увлекательно подать самый скучный материал и сам был человеком очень обаятельным и интересным, с богатым прошлым. Отсидел несколько лет в лагере по ложному доносу (говорить об этом вслух в те годы было не принято, но все знали), воевал, много путешествовал с археологическими экспедициями, бывая в самых отдаленных и опасных уголках мира. В общем, биография, достойная приключенческого романа. Много выпало на его долю опасностей и лишений, но на склоне лет судьба наконец дала ему то, чего он был давно достоин, – высокую должность, международное признание, известность, искреннее уважение коллег и студентов. Казалось бы, самое время наслаждаться жизнью, но не тут-то было. Профессор разработал свою теорию развития общества, которая, если Ирина правильно поняла, заключалась в том, что смена общественно-экономических формаций происходит не от производительных сил и производственных отношений, а в результате взросления человечества и его духовного развития. В рамках партийной бдительности Чернов присмотрелся к теории Зиновьева и обнаружил, что данная концепция слегка отличается от марксистско-ленинской, а значит, в корне неверна. Илья Максимович категорически потребовал, чтобы идиотский схоластический бред профессора не выходил за пределы его письменного стола. Дома, наедине с собой, ради бога, пусть изобретает любую чушь, а на службе следует придерживаться общепринятых концепций, учебного плана и пятилетнего плана работы кафедры. Нельзя в старейшем университете страны пудрить всякой ересью неокрепшие студенческие мозги, не говоря уже о соискателях и аспирантах, которые должны заниматься научной, а не антинаучной работой. Что будет, если неопытные ребята попадут под тлетворное влияние Зиновьева, и, вооружившись ложными идеологическими предпосылками, напишут диссертации, от которых поседеет ученый совет? Получится, что люди зря потеряют три года жизни, оттого, что начальство потворствовало некомпетентному специалисту?