И зеленый попугай - Рустем Сабиров

- Да так, шакал один. Бутылку спер с прилавка. Говорит, не брал. Умрешь с ними.

Ладно, ты подожди еще немного, скоро поедем.

- Да поехали сейчас, чего еще ждать-то, - недовольно протянул неразличимый.

- Сейчас, сейчас. Галку только заберем. Она уже закрывается.

- Галку! - недовольно проворчал голос. Саранцев наконец разглядел его. Это был молоденький милиционер с коротким туловищем и длинными ногами, он немного напоминал паука-сенокосца. - Могла бы и пешочком, жди ее теперь. И тотчас, спохватившись, грозно глянул на Саранцева. - Ты зачем бутылку-то спер, коррозия!

Это если каждый начнет...

- Я не брал, - начал Саранцев.

- Видали? Он не брал! - весело сказал кому-то длинноногий. А кто брал?

Получается, что я брал?

В ответ тоненько, подобострастно захихикали. Саранцев глянул в угол. Там, как оказалось, сидел, весь скрючившись, мальчик лет четырнадцати, какой-то весь сырой и бесцветный, как кусок слипшихся фабричных пельменей.

- Ты сиди, помалкивай! - прикрикнул на него длинноногий. - Мотоцикл хотел угнать, - сообщил он Саранцеву. - На ногах чуть стоит, а туда же.

- Не угонял я! - надрывно выкрикнул мальчик и заплакал, шумно прихлюпывая носом.

- Дяинька-милиционер, отец ты мой, родненький, последним пидором буду, не угонял я! Я поглядеть только хотел, пощупать руками. Дяинька!! У меня судьба трудная, семья неблагополучная, я вообще круглая сирота...

- А ну цыц! - сурово прикрикнул милиционер. - Ты погляди, все, бляха-муха, честные. Всех жалеть да любить надо. А мотоциклы угоняет кто? Пушкин! Вот ты, - он как-то даже уважительно глянул на Саранцева, - такой, бляха-муха, вроде честный. А бутылку с прилавка скомуниздил...

- Поймите, я не брал, - устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера - и про Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.

- Ну вот, - перебил его длинноногий, - Говоришь, не пью, а сам, бляха-муха, лыка не вяжешь.

- Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! - тоскливо запел мальчик.

- Давай, пой, - согласился милиционер, - я время засеку. Сколько минут пропоешь, столько раз по шее получишь. Мальчик издал носом водопроводный звук и смолк.

Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.

- Мальчики! - пропела она, бедненькие! Заждались совсем... Ты давай залазь да поехали, - сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием признал продавщицу винного отдела.

- Тетинька! - снова зарыдал мальчик. - Вот только вам одной правду скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?

- Это еще кто? - удивилась продавщица.

- Да так, сволота, - махнул рукой первый милиционер. - Этого-то узнала, наверное, - он кивнул на Саранцева, - бутылку у тебя спер...

- Так это не он, - усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева крохотных перламутровых глазок. - Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.

- Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, - пробормотал первый милиционер. - Поехали, там разберемся.

- Павлик, - растерянно сказала вдруг продавщица. - Павлик Саранцев. Ну точно!

- Какой такой Павлик? - встревожился второй милиционер.

- Я ж говорю - Саранцев! - вскрикнула продавщица. - Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова... Ба, неужто забыл?

Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое - забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи...

- Еще бы не помнить, - сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.

- Он у тебя бутылку спер, - вежливо напомнил ей первый милиционер.

- Кто, Павлик? - глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. - Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.

- Вообще-то он не пьяный, - осторожно подал голос второй милиционер.

- Конечно не пьяный! - воодушевилась одноклассница. - Я ж говорю... Слушайте, мальчики, отпустите вы его, а? Да чтоб Павлик Саранцев бутылку? Даже смешно.

Ма-альчики!

И потому, как мальчики переглянулись, солидно так, основательно, он понял:

отпустят. Ну, может не сразу, ну помурыжат еще, попереглядываются, похмыкают, а потом отпустят. И тут на радостях опознал-таки Саранцев свою избавительницу. В самом деле, была ведь такая, Галя Решетникова, маленькая, худенькая, ушла, кажется, в восьмом классе куда-то в училище и с той поры бесповоротно всеми позабыта. И никогда бы уж, верно, не вспомнил...

- Ну и что? - первый милиционер говорил медленно так, с растяжечкой, что ли, отпустить мужика?

- Отпустить! - решительно и победно произнесла продавщица.

- Короче, так. Документы какие с собой есть? - столь же медленно спросил первый.

- Есть, - радостно сказал Саранцев, и, порывшись, добыл из кармана величественный, как молитвенник, паспорт. - Вот. Знаете, по чистой случайности с собой. Обычно не ношу. Талоны забирал.

Однако первый, приняв документ, не стал его даже раскрывать, а попросту сунул его в карман. - Короче. За паспортишкой зайдешь завтра в отделение. Знаешь, где?

Зайдешь в триста вторую комнату, к капитану Дорохину. Понял меня? Сейчас иди домой, тут не гужуйся. Понял меня?

- Павлик, кого из наших увидишь, привет от меня огромный! - сказала Галя Решетникова. Ее глаза сияли радостью и добродетелью.

- Передам, - тихо сказал Саранцев, когда очутился на воле, дверца за ним закрылась и "уазик" укатил прочь. - Непременно. Всем, кого увижу. Привет от Гали Решетниковой...

Саранцев брел, не разбирая дороги, отгородившись от мира, как коконом, туманной моросящей влагой, от которой он сам стал тяжелым и рыхлым, как хлебный мякиш.

Звуки плавали в мутноватой жиже суетно и бестолково, сливаясь в неразличимый, ненужный фон. Очень скоро безудержный восторг от нежданного, чудесного избавления расплылся и перерос в горькую обиду непонятно на кого, а потом в невыносимый, тянущий душу стыд. "За что? - задавал он себе глупый, выспренний вопрос. - Что я им всем сделал?" Казалось, он ненароком прогневил кого-то очень могущественного и капризного.

Когда же Саранцев решил осмотреться, дабы определить местонахождение, он обнаружил, что вновь находится на Тамариной улице и даже под стенами Тамариного дома. Оставалось лишь повернуть назад, что он и сделал. И тотчас, на углу столкнулся с веселой компанией. Впереди на несгибающихся ногах, преодолевая какое-то незримое препятствие, шагал Афанасий. Следом, воинственно сцепившись, шли Тамара и Геля. И замыкал процессию Гоша. Он-то и заметил запоздало затаившегося Саранцева.

- Паша! - закричал он нараспев. - Родимай! Живой! А ты, Том, боялась! Я ж говорю, Паша у нас в воде не горит и в дерьме не тонет.

Саранцев пытался было обойти его, но тот прочно ухватил его за плечо. На другом плече повисла Геля.

- Павел, - сказала она сурово и властно, как вдовствующая королева. Нам с вами надо серьезно поговорить.

- Отстань, Гелька, мрачно сказала Тамара, глядя на Саранцева исподлобья. - Ты вообще-то, Паша, куда шел, если не секрет? Уж не ко мне ли?

- Нет, - сконфузился Саранцев, - я так, случайно. Как-то уж получилось... - Видал? - взвился Гоша. - Я не ревную, но предупреждаю.

- Да уйду я сейчас, - взорвался Саранцев, - пошли вы все!

- Да ты не понял, - Гоша залился тихим смехом. - Шучу я, дурак. Мы тут, понимаешь, такси ловим.

- Ловите что хотите. Мне-то что. Попутного ветра.

- Опять не понял. Мы не ехать. Мы хотим у таксиста пузырь прикупить. Нужна гуманитарная помощь. Полтора червонца хватит. Ты мне адресок оставь, я тебе вышлю наложенным платежом.

Саранцев молча толкнул Гошу в плечо и вновь попытался его обойти, но тот повис на его плече, как бульдог.

- Ну-ка не жмись, Саранцев-Засранцев. Так обидеть можно. Афонь, давай-ка тормознем ведущего конструктора. Он сейчас у меня...

Гоша не успел договорить. Саранцев, плохо соображая, что он делает, взял его за отвороты плаща и рывком прижал его к мокрому бетонному столбу. Было ощущение, что внутрь ему плеснули крутого кипятка.

- Пусти, козел, сучий выкидыш, - прохрипел Гоша, тараща порозовевшие белки. - Я маму твою...

И тут произошло нечто вовсе непонятное. Ладони его вдруг ощутили тощую, влажную гошину шею и слегка, словно для пробы, сдавили ее. Обида, ярость, унижение, боль, душившие его, разом улетучились, осталась поразительная, не сравнимая ни с чем легкость. Он спокойно, даже деловито подумал о том, как просто сейчас приложить небольшое, чисто символическое усилие, чтобы напрочь лишить эту слабо трепыхающуюся плоть пакостной, никчемной души, и если он не делает этого, то оттого лишь, что какая-то невесомая и невидимая рука легким дуновением легла на запястье и не хотелось ничего делать, чтобы лишиться этого прохладного, бестелесного прикосновения. Вокруг него что-то происходило, кажется, его кто-то пытался оттащить, а он внимательно, точно в микроскоп , смотрел в задергивающиеся пеленой глаза, не то все еще раздумывая, не то стараясь запомнить, не то намереваясь что-то сказать...