Непрощенные - Владимир Кельт

— Факел! Жюль, тащи сюда еще один факел!

Здесь тоннель резко забирал вправо, и что за поворотом — не разобрать. Прильнув к стылой влажной стене, и аккуратно ступая по камням, чтобы не выдать себя случайным шорохом, я двинулся дальше. Следом тихо, будто призраки, крались Витор и Николас.

За поворотом тоннель расширялся, плавно перетекая в просторный зал с высокими каменными сводами. Взору открылась странная и одновременно пугающая картина. Четыре рослые фигуры в черных балахонах выстроились полукругом у дальней стены. Лица культистов скрывали маски с длинными вороньими клювами и темными стеклами окуляров, такие маски обычно носят чумные доктора. У стены, скрючившись, лежали трое крестьян. Один из них седой, перепачканный в грязи, со спутанными космами. Второй намного моложе, насколько я смог рассмотреть — совсем еще мальчишка, третьей оказалась дородная женщина. В тусклом свете факелов можно было увидеть начертанные на земле пентаграммы, судя по всему, тут проходит зверский сатанистский ритуал.

Витор положил ладонь на рукоять меча, готовясь сразить черных служителей. Но я остановил его жестом. Было здесь кое-что еще…

Кое-что странное.

Посреди зала возвышалось громадное нечто из серой плоти, походившей на студень. В этой непонятной массе с трудом угадывался человек. Маленькая лысая голова на короткой шее, которая терялась в сальных складках, плавно переходящих в большое пузо. Руки торчали по сторонам — непропорционально худые и короткие, ноги прятались где-то в складках живота. Из спины и груди «человека» к каменным сводам тянулись тонкие прозрачные трубки, которые что-то всасывали, какую-то темную склизкую субстанцию. Жуткое порождение Ада, к тому же побывавшее в чьей-то лаборатории. Я смотрел на это чудовище и никак не мог понять, что же это такое и как его убить.

— Е-е-е-сть! Хочу е-е-е-сть! Я голо-о-о-ден! — взвыл монстр.

Культисты засуетились, заканчивая приготовления к ритуалу. Они выстроились вдоль границы круга, и принялись нараспев читать заклинание. Затем женщина скинула с себя балахон. Она была абсолютно нагой, лишь маска чумного доктора скрывала лицо, да черные, как ночь волосы струились по спине. Культисты подняли с земли перепуганных крестьян и поставили перед ведьмой на колени.

— Отец наш! Сатана! — воззвала ведьма, подняв над головой ритуальный кинжал. — Услышь детей своих, слуг своих верных!

— Услышь! Услышь! Услышь! — вторили ей потусторонние голоса.

— Мир ждет! — голосила ведьма. — Прими эту жертву!

С этими словами она разрезала бедро старику, пустив кровь, и толкнула его в круг. Чудовище взвыло:

— АГРРР!

Из пупка монстра вырвалось щупальце, которое впилось в тщедушное тело старика и ловко подбросило. Голова чудовища, такая маленькая и несуразная, вдруг увеличилась и обзавелась громадной челюстью с тремя рядами клыков. Эта страшная, клыкастая пасть перемолола старика за пять секунд.

С хохотом ведьма ударила кинжалом юнца и отдала монстру на поживу.

— Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий! — хохотала она.

Витор не выдержал. Рванул меч из ножен, зло захрипел и ринулся вперед. Но я оказался быстрее: прыгнул вдогонку и повалил его на землю.

— Не сейчас! — прошипел я, прижимая клирика к земле. — Не сейчас! Надо уходить. Быстро! Нам не одолеть эту тварь!

Витор зыркнул на меня недобро, но все же поднялся и, увлекая за собой шепчущего молитву Николаса, поспешил обратно в тоннель.

Ведьма еще хохотала, когда послышались крики и жадное чавканье. А затем женский, полный боли визг. Чудовище не пощадило дьяволовых слуг.

***

Отряд мы собрали к полуночи. В основном то были крестьяне, чьи делянки пшеницы изъела черная мерзость, и кто решил, что лучше сгинуть в бою с нечистью, нежели от голода или чумы. А вот флорентийские церковники помогать не рвались. Не имей я письма кардинала, наделяющего меня особыми полномочиями, они бы вовсе не стали слушать. Пять мечей — это все, кого флорентийцы снизошли выделить. Паладин и четверо стражников присоединились к нашему отряду у старой мельницы в последний момент.

Тоннель все усложнил. Но даже не будь этих извилистых подземных ходов, мы бы все равно потерпели поражение. Тогда я не мог знать, чем все обернется. Не мог даже предположить, сколь сильным окажется порождение Ада.

Тварь не брало серебро. Молитвы и сильнейшие ритуалы экзорцизма оказались твари не страшны. Чудовище не боялось стали — мечи крошились в пыль от ударов о серую плоть. Даже мой горящий меч, смазанный святым маслом, не нанес твари ощутимого вреда. Лишь святая вода причиняла ему нестерпимые муки. Но чтобы убить порождение Ада, нам нужно было его утопить в каком-нибудь священном озере.

Почти все, кто спустился с нами в тоннель, были жестоко убиты. Тварь рвала на куски отчаянных крестьян, закидывала в свою огромную пасть и глотала не жуя. Тварь с легкостью разделалась со стражниками и растерзала закованного в тяжелый доспех паладина. Выпила его, словно паук муху.

Николас был серьезно ранен, а я едва уцелел. Отступали мы так быстро, насколько позволяли тоннели, которые к тому времени заполонили смертоносные щупальца вечно голодного монстра.

Мы проиграли. И боль тех потерь навсегда останется со мною.

***

В Часовню Прокаженных я влетел подобно урагану. Следом Витор и Михаэль внесли раненного Николаса. Лицо экзорциста побледнело, скулы и нос заострились, как у покойника, с пересохших губ слетали фразы молитвы. Нам на встречу тут же бросились двое лекарей лепрозория.

— Прочь! — гаркнул я, и заорал во всю глотку: — Гюго!!!

Лекарь выскочил из кельи и поспешил на помощь. От Гюго разило вином, но на ногах француз стоял крепко.

— Скорее, несите его сюда, — бормотал Гюго. — Да, вот так. Кладите на стол. Сейчас, брат Николас. Сейчас все сделаем…

Не отвечая на вопросы клириков, ни с кем не разговаривая, злой, будто черт, я ворвался в свой кабинет. Швырнул на затертый стол сумку с записями и со всей силы ударил кулаком по столу. Костяшки пальцев пронзила боль. Она напомнила, что я еще жив. Те крестьяне… Упокой Господь их души.

Меня бил озноб, а внутри, в душе, разгорался лихорадочный огонь. Как одержимый, я принялся раскладывать на столе свои заметки и карту местности. Руки дрожали, сердце колотилось, подгоняемое внутренним пламенем. А перед взором все еще стояло подземелье и картины жутких смертей.

— Что же это за тварь? — снова и снова задавался я вопросом. — Как это убить?

Я в очередной раз просмотрел записи, сверился с картой и нанес новую отметку с почерневшими полями и подземельем у старой мельницы. Если добавить еще две отметки, то получится искаженная пентаграмма. И тут что-то проскользнуло… Мысль, догадка.

— Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за