Как море подарило нам брата - Зинаида Канониди

Мама стала беспокоиться: Микина нога всё пухла, из коленки потекла какая-то водичка, и на ногу нельзя было ступить. Мама привела доктора из госпиталя. Доктор так и пришёл в белом халате — ведь госпиталь был под горой. Доктора звали хирург. Он посмотрел Микину ногу и сказал как-то странно:

— Резать не будем.

Тут на подоконник взлетел Эсси. Перья его переливались на солнце золотом.

— Это ваш? — спросил хирург.

— Наш, — ответила мама.

— Вот кого надо резать! — сказал хирург и ушёл.

В тот день на обед тётя Муся сварила нам чудесный суп. В супе не было ничего — ни крупы, ни картошки, только один лавровый лист плавал — куст лавра рос у самой двери — рви сколько хочешь, но мы не рвали, потому что не знали, что суп из этого листика так вкусен.

Ели мы суп и на второй день, и на третий. А ещё тётя Муся дала нам мяса — маленькие белые кусочки. И котлеты жарила из этого мяса. Как они пахли! Не то что дельфиний жир. От таких обедов Мика стала поправляться. Нога у неё уже не так болела, и она встала, чтобы поискать Эсси в саду — он уже несколько дней не приходил к ней на подоконник.

Мика кричала:

— Эсси, Эсси!

Но он не летел к ней, как всегда, растопырив крылья.

— Эсси ушёл в Эстонку, — сказала Мике мама.

Мика немного успокоилась, но когда нашла у костра зелёные перья от Эссиного хвоста, стала плакать и кричать на всех:

— У, людоеды противные, съели Эсси!

— Если бы ты не ела супа, то бы до сих пор лежала с больной ногой, — уговаривала мама Мику, но сестрёнка так плакала, что мне её было жаль больше, чем Эсси, из которого получился хороший суп. Мы, ведь, правда, не людоеды, зачем же мы его съели?

Сирень расцвела в день Победы

Мы уже стали забывать о налётах и бомбёжках. Теперь начались салюты. Как возьмут наши солдаты новый город, так вечером — салют. Очень это красиво, когда над морем летят красные, синие, жёлтые «салютики». Мы смотрим с балкона, и мама говорит:

— Ну, скоро войне конец, скоро папа вернётся.

Но папа наш далеко-далеко заехал, в Болгарию. Мама говорит, что Болгария — по ту сторону Чёрного моря. А море такое большое, что другого берега не видно.

Мика по-прежнему любит петь песни. Теперь уже не «Аби доришки», а взрослые: «Расцветают яблони и груши» и «Хороша страна Болгария».

Мы обе уже говорим правильно. Мика твёрдо выговаривает «Ш», а я «Р». Даже так: «Хорроша стррана Болгар-рия, а Рроссия лучше всех».

Мама учит Фелю писать, готовит прямо во второй класс, и мы тоже понемножку учимся. Читать я умею лучше Фели, но стихи помнит лучше всех Мика. И папины письма она тоже помнит от слова до слова.

Приехала тётя Муся — она уезжала в деревню, а Мика ей:

— Давайте я вам, папино письмо прочту!

— А ты умеешь? — удивилась тётя Муся.

— А вот послушайте.

И читает — всё правильно, слово в слово.

Только когда тётя Муся разглядела, что письмо Мика вверх ногами держит, поняла, что она его наизусть выучила, как стихи.

— Ах ты, Милочка, ах ты, умница, — говорит тётя Муся. — Вот папа вернётся, а ты, и правда, читать научишься!

И папа вернулся!

Я хорошо помню то утро. Всю ночь по крыше стучал дождь, а утром из-за горы встало солнце. Море было голубое-голубое, и на нём белая дорога — течение.

Мама нарезала целый сноп сирени — сирень только что расцвела под тёплым дождём — и поставила на стол прямо в ведре.

Сирень была мокрая, и с неё падали большие прозрачные капли.

Все мы уже знали, что скоро войне конец, но вот настало это утро — утро Победы.

Тётя Муся плакала, обнимая маму, мама тоже плакала, а сама утешала тётю Мусю:

— Теперь и ваш сын вернётся!

Вдруг внизу хлопнула калитка. Никто не услышал, потому что рядом в полку играла музыка. Я одна услышала и глянула с балкона.

Смотрю, по тропинке бежит какой-то офицер. Я подумала, что это за мамой из госпиталя прислали, и закричала ему:

— А мамы нет!

Мне хотелось, чтобы в это утро никто не уходил из дому.

Но офицер посмотрел на балкон и, наверное, ничего не увидел, потому что весь балкон был увит глицинией.

Первым по ступенькам бросился Феля:

— Папа!

Значит, это был Фелин папа?

Но почему и мама кинулась к нему, к Фелиному папе? Я ничего не понимала.

— Сыночек! — офицер взял Фелю на руки, прижал к себе крепко-крепко. — Вот ты какой, оказывается! — И обернулся к нам с Микой: — Ну, а вы, мои маленькие доченьки, что стоите там? Идите же сюда!

Только тут я его узнала по-настоящему:

— Папа! Наш папа!

А Феля думает, что это — его родной папа. Ну и пусть думает, пока его папа не приедет за ним.

Вот как мы встретили утро того дня — дня Победы.

Я хорошо помню, как цвела сирень и с неё падали крупные прозрачные капли, и в них была радуга.