Скажи «Goodbye» - Мария Амор

Рано утром позвонила Сара, секретарь редакции, зачитала пресс-релиз Сохнута, в котором красочно живописалось предстоящее посещение президентом государства школы-интерната, в которой учатся дети из России, и передала Муре поручение редактора посетить сие мероприятие, и сделать заметку в несколько строк: «Шмуэль просил вытянуть из Вайцмана что-нибудь интересное для нашего читателя».

Мура тяжко вздохнула. Подразумевалось, что читателю, естественно, никоим образом не интересно читать про учебу еврейских мальчиков и девочек, прибывших из России, а надо ухватить президента за рукав, и крепко держа его за пуговицу, выведать у него все, что он думает по поводу мирных переговоров и предстоящих выборов в Кнессет. В общем, обычное — пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. С одной стороны, Мурка гордилась тем, что печатается не в русскоязычном листке, тираж которого держится только на программе российских телепередач, а в настоящей, и к тому же «высоколобой» газете, зато здесь уж поганей ее был лишь редакторский кот. Немножко спасало то, что она — все еще экзотика среди журналистов-сабр, поэтому ей многое сходит с рук, и член совета директоров газеты Арнон взял над ней шефство. Она пришла в газету по его рекомендации — он был полковником в штабе разведки, где она служила после офицерских курсов. Благодаря ей, никто не может упрекнуть «Га-Ам» в надменном снобизме — о делах репатриантов в Израиле рассказывает читателям сама репатриантка. Правда, описывая новую жизнь в Израиле бывших российских граждан, приходится вынести немалое количество скучнейших торжественных приемов, но эти страдания немного облегчаются сознанием того, что их делит с тобой все руководство государства.

Мурка бегом бежала от остановки автобуса до самого входа в кампус молодежной деревни, и ей повезло: президент еще не прибыл, но уже царила всегдашняя суматоха, сопровождающая великих мира сего. Охранники установили воротца металлоискателя, оцепили территорию по периметру, газовый баллончик у Мурки, как всегда, отобрали, переполоханная девушка из пресс-секретариата Сохнута опознавала русскоязычных бедолаг, не имевших журналистских удостоверений, оживление царило вокруг Керен, бешеной корреспондентки «Последних известий» — самой крупной израильской газеты. Керен, сознавая свою важность, истошно требовала, чтобы никто другой из ивритских газет к президенту даже не подходил, а иначе, мол, ее газета не будет печатать этот материал. Мурка робко переминалась за ее спиной, сохнутские уже готовы были уступить припадочной корреспондентке, но тут возникла величавая дама из свиты президента и категорически отказала Керен в монополии на главу государства, удержав тем самым Иегуду из конкурирующих «Вечерних новостей», который был уже готов психануть в ответ и демонстративно покинуть мероприятие. Что касается русскоязычной пишущей братии, то на них израильским журналистам было наплевать. Керен поманила рукой Мурку, и приказала:

— Будешь переводить. Приведи мне пару детей, желательно не из Москвы.

Пока Мура соображала, как поставить на место зарвавшуюся коллегу, кто-то подволок к Керен интернатскую училку, так что Мурка сумела оглянуться по сторонам. Дети обсели каменные ступени амфитеатра, и Мура решила использовать идею поднаторевшей Керен. Выбрав пару великовозрастных юнцов и стараясь держаться поувереннее, она стала расспрашивать, как им живется в Израиле. Подростки смущались, хихикали и поминутно сплевывали, а потом пожаловались, что еды мало. Керен бы обрадовалась, тоскливо подумала Мурка, но сама бывшая выпускница школы-интерната, она знала, что в этом возрасте голод — обычное состояние подростка, и не спешила ухватиться за эту сенсацию.

— А вообще как вам здесь?

— Вообще хорошо.

— А после школы вы думаете здесь, в Израиле, остаться, или вернетесь в Россию?

— А чего ж мы вернемся, там надо в армии служить.

— Здесь тоже.

— Так мы уж лучше здесь. Это совсем другое дело, — ответствовали новоиспеченные сионисты.

Мура мысленно ликовала. Заметка обретала плоть и кровь.

В это время публика подалась назад, фотографы — вперед, Керен истошно на кого-то заорала, и стало ясно, что президент прибыл. Мурка едва успела крикнуть фрилансеру Фиме, чтобы тот прислал несколько снимков к ней в редакцию, как ее оттеснила свита президента. Когда все расселись, чтобы слушать приветственные речи, Мурка оказалась рядом с военным атташе президента, красивым полковником с усталым чайльд-гарольдовским лицом. Мурка улыбнулась ему — ей нравились немолодые военные. Молодые, правда, тоже, но у них чины были пониже. В ранней молодости приходилось взвешивать, что лучше: 20-летний лейтенант или 38-летний полковник, но теперь, когда 20-летние лейтенанты западали на нее только по ошибке или возвратясь после особо долгого пребывания на базе, эти мучительные колебания сами собой решались в пользу полковников. «Еще чуть-чуть, дозрею до генералов, тогда и замуж будет пора», усмехнулась про себя Мурка. Атташе улыбнулся ей в ответ, наверное, ему, в свою очередь, нравились молодые красивые журналистки, и пока руководство Сохнута и интерната приветствовало собравшихся, у Мурки с Одедом (так звали полковника) завязался легкий флирт. В то время как дети исполняли обязательные номера непременной самодеятельности, гулко притоптывая еврейско-славянскими пятками в наскоро выученных сиртаках хоры, полковничье колено рекогносцитировало район Муркиного колена. Но вскоре все встали и потянулись обходить классы и дормитории. В этот момент особо решительный представитель крайне правого русскоязычного листка «Наш путь», мятый, нечесаный Цви, бывший Гриша, сумел-таки оттеснить пихающуюся Керен и дорваться до президента.

— Господин Вайцман! Господин Вайцман! — закричал он на своем недовыученном иврите. Президент, пораженный наглым опусканием титула, остановился, а напористый Цви прорвавшийся в свет юпитеров первого и второго каналов, продолжал:

— Как вы относитесь к то, что может подписать мирный договор?

Глава государства только сморгнул, поскольку успел размякнуть в облачке благодарных за светлое детство российских девочек, но Цви напористо продолжал:

— Если ты участвовать — это предавать Великий Израиль!

Тут в горле у президента заклокотало, лицо побагровело и рука невольно поднялась, как для оплеухи. Может, Эзер Вайцман вспомнил, как геройски сражался за существование Израиля в рядах Эцеля и Хаганы, может, подумал о своем историческом вкладе в создание израильских ВВС, может, перед ним пронеслась атака на египтян в Синае, а может, лица павших товарищей заслонили на миг самодовольную рожу Цви…

Вайцман оттянул ворот рубашки, окинул косноязычного патриота ненавидящим взором и спросил:

— В армии служил?

— Нет, — обалдел Цви. — Я про мирные договор, что он — плохо.

— Почему не служил? — прошипел президент.

— Н-не взяли, — немного смутился Цви.

Президент поднял подбородок и выискал взглядом поверх толпы своего военного атташе, который мигом забыл о существовании молодых и красивых журналисток.

— Одед, позаботьтесь, чтобы этому молодому человеку не было отказано в праве служить в израильской армии и защищать свое государство! — с отвращением сказал Вайцман, развернулся и пошел дальше, но настроение было явно испорчено.

Президент небрежно заглянул в пару-другую классов и, рассеянно похвалив учительниц, направился к своей машине. Красный как рак, гордый учиненным дебоширством, хоть и струсивший от перспективы призыва Цви стоял перед Одедом, который записывал номер его удостоверения личности. Мурка поняла, что по замыслу редактора это она, Мура, должна была выступить подобным образом, и призналась себе, что она совсем не из того теста, из коего пекутся знаменитые репортеры.

Прямо на полянке она присела, открыла лэптоп и бойко застучала по клавишам:

«Сегодня президент страны г-н Вайцман посетил молодежную деревню-интернат в Иерусалиме, где учатся 218 юношей и девушек из стран СНГ. Встреченный благодарной молодежью, президент отметил, что подобные программы Еврейского Агентства, по которым в Израиль только в минувшем году приехали 569 ребят, заслуживают всяческого содействия и поощрения…»

Сашка торопилась в Неве-Илан, на телестудию, где ей предстояло дать интервью русской программе, но все-таки свернула к заправочной. Оттягивать с заправкой не имело смысла — никаких чеков или получений в ближайшие дни не ожидалось. Надо будет зайти в банк и попросить Таля в очередной раз увеличить разрешенный минус. Процедура довольно унизительная, но в виду неопределенности ее заработков неизбежная. Последний раз, когда она просила ссуду на покупку машины, Таль был настолько суров, что страшно было снова идти к нему на поклон. С тех пор, правда, Александра вложила три солидных чека, но тогда же окончательно осознала, что достигла того возраста, когда женщине просто неприлично не иметь бриллиантов. Сомнительные украшения, надаренные ей Фимкой — не в счет. Хоть она и говорит всем небрежно, что браслет от него бриллиантовый, но в глубине души подозревает, что если действительно настанут тяжкие времена, эта бижутерия ее не спасет. Нет, настало время купить действительно настоящую качественную вещь, которую можно носить всегда и всюду. Тем более, что это будет даже неким вложением на крайний случай. Мама и Мура твердят, что она должна откладывать, вот она и отложит, ведь деньги разойдутся в любом случае. А так останется солидная вещь, имеющая абсолютную ценность! Ехидная Мурка заметила, что таким украшением должно быть кольцо от по-настоящему любящего мужчины. Но такого не нашлось, и поэтому Александра купила кольцо сама. Золото восемнадцатикаратное и бриллиант чистой воды — огромный, светящийся. Мерилин Монро правильно говорила, что бриллианты — лучшие друзья женщины. Теперь это кольцо всегда поддерживает и ободряет Сашку как символ ее союза с самой собой. Но Таль из банка А-Поалим всего этого не понял бы.