Тьма, — и больше ничего - Стивен Кинг

— Компания возьмет все целиком, как думаешь? — спросил я. — Все сто восемьдесят акров?

— Откуда мне знать? — Еще глоток. Второй стакан наполовину опустел. Если бы я сейчас сказал, что она выпила достаточно, и попытался отобрать у нее стакан, она бы его мне не отдала.

— Ты знаешь, я не сомневаюсь. Ты думала о ста восьмидесяти акрах, как думала о Сент-Луисе. Ты наводила справки.

Она искоса посмотрела на меня, изучающе так посмотрела, потом хрипло рассмеялась:

— Может, и наводила.

— Наверное, мы сможем найти дом на окраине, — предположил я. — Чтобы видеть поле или два.

— И ты будешь там целыми днями просиживать зад в кресле-качалке на крыльце, отправив жену на работу? На-ка, наполни его. Если уж мы празднуем, так давай праздновать.

Я наполнил оба стакана. В свой только чуть-чуть добавил, потому что отпил всего глоток.

— Я подумал, что смог бы работать механиком. Ремонтировать легковые автомобили и пикапы, но в основном сельскохозяйственную технику. Если уж я поддерживаю в рабочем состоянии наш старый «фармол», — я указал стаканом на темный силуэт трактора, стоявшего рядом с амбаром, — то, пожалуй, сумею починить все, что угодно.

— И Генри тебя уговорил…

— Он убедил меня, что лучше попытаться жить счастливо в городе, чем остаться здесь одному. Это мне радости точно не принесет.

— Мальчик демонстрирует здравомыслие, а мужчина слушает! Наконец-то! Аллилуйя! — Она осушила стакан и протянула мне, чтобы я его вновь наполнил. Схватила меня за руку, наклонилась достаточно близко, чтобы я ощутил запах кислого винограда в ее дыхании. — Этим вечером ты, возможно, получишь то, что тебе нравится, Уилф. — Она коснулась языком — в пурпурных пятнах — верхней губы. — То, что считается непристойным.

— Буду ждать с нетерпением, — ответил я. Если бы все вышло, как мне хотелось, в кровати, которую мы делили пятнадцать лет, произошло бы нечто куда более непристойное.

— Давай позовем сюда Генри. — Она уже начала растягивать слова. — Я хочу поздравить его с тем, что ему наконец-то открылась истина. (Я уже упоминал, что глагол «благодарить» не входил в лексикон моей жены? Наверное, нет. Возможно, теперь это уже и незачем.) Ее глаза вспыхнули, потому что ее осенила новая мысль. — Мы нальем ему стакан вина! Он уже достаточно взрослый! — Она ткнула меня локтем, как делают старики, которые сидят на скамейках по обеим сторонам лестницы здания суда, рассказывая друг другу похабные анекдоты. — Если мы сможем чуть развязать ему язык, то, возможно, выясним, не проводил ли он время с Шеннон Коттери… Маленькая шлюшка, но волосы у нее красивые, это точно.

— Сначала выпей еще стакан, — предложил Коварный Человек.

Арлетт выпила два, и бутылка опустела (первая бутылка). К тому времени она уже пела «Авалон»[2] голосом менестреля и закатывала глаза, как менестрель. Смотреть было противно, слушать — еще противнее.

Я пошел на кухню за второй бутылкой вина и решил, что самое время позвать Генри. Хотя, как и говорил, особых надежд не питал. Это можно было сделать лишь при условии, что сын согласится помочь, а я сердцем чувствовал, что он даст задний ход, когда от разговоров придется действительно переходить к делу. При таком раскладе мы бы просто уложили ее в постель, а утром я бы сказал ей, что передумал насчет продажи земли моего отца.

Генри пришел, и его бледное, несчастное лицо однозначно позволило мне заключить, что об успешной реализации плана лучше забыть.

— Папка, я думаю, что не смогу, — прошептал он. — Это же мама.

— Не сможешь, так не сможешь. — И это говорил я, а не Коварный Человек. Я смирился: будь что будет. — В любом случае она счастлива впервые за последние месяцы. Пьяна, но счастлива.

— Не просто навеселе? Она напилась?

— Не удивляйся. Для счастья ей нужно только одно: чтобы все было, как она хочет. Ты провел рядом с ней четырнадцать лет, но так ничего и не понял.

Нахмурившись, Генри прислушался к звукам, доносившимся с крыльца, где женщина, которая дала ему жизнь четырнадцатью годами раньше, запела — не так чтобы мелодично, но не пропуская ни слова — «Грязного Макги». Генри хмурился, слушая эту разухабистую, непристойную песню, возможно, его коробил припев («Она хотела помочь ему вставить / Ей нравился грязный Макги»), а может, раздражало, что она, напившись, растягивала слова. Годом раньше, в День труда, на собрании общества молодых методистов сын дал слово воздерживаться от употребления спиртных напитков. Шок, который он испытывал, у меня, конечно, вызывал смех. Пока подростков не начинает мотать, как флюгер при порывистом ветре, они очень похожи на несгибаемых пуритан.

— Она хочет, чтобы ты присоединился к нам и выпил стакан вина.

— Папка, ты же знаешь, я обещал Господу, что никогда не буду пить.

— Это тебе придется улаживать с ней. Она хочет праздника. Мы продаем землю и перебираемся в Омаху.

— Нет!

— Что ж… посмотрим. Решать тебе, сын. Пошли на крыльцо.

Арлетт, пошатываясь, поднялась, когда увидела сына. Обхватила его за талию, прижалась к нему, пожалуй, слишком уж плотно и начала покрывать лицо чересчур страстными поцелуями. Дурно пахнущими поцелуями, если судить по тому, как он при этом кривился. Коварный Человек тем временем наполнял ее стакан, который опять опустел.

— Наконец-то мы все вместе! Мои мужчины прозрели! — Она подняла стакан, словно произнося тост, и выплеснула немалую часть вина себе на грудь. Тут же рассмеялась и подмигнула мне: — Будешь хорошо себя вести, Уилф, позже я позволю тебе высосать это вино из материи.

Генри смотрел на нее в замешательстве, на его лице отразилось отвращение, когда она вновь плюхнулась на кресло-качалку, вскинула юбки и зажала их между колен. Арлетт заметила его взгляд и рассмеялась:

— Нечего быть таким ханжой. Я видела тебя с Шеннон Коттери. Маленькая шлюшка, но у нее красивые волосы и аппетитная попка. — Она допила вино и рыгнула. — Если ты ее еще не пощупал, то дурак. Только тебе лучше быть осторожным. В четырнадцать уже можно жениться. У нас в четырнадцать можно жениться даже на кузине. — Она рассмеялась и протянула мне стакан. Я наполнил его из второй бутылки.

— Папка, ей хватит. — Генри говорил осуждающе, как священник. Над нами появились первые звезды и принялись подмигивать, зависнув над бескрайней равниной, которую я любил всю жизнь.

— Ну, не знаю, — ответил я. — «In vino veritas»,[3] — так сказал Плиний Старший… в одной из книг, которые презирает твоя мать.

— Рука на плуге весь день, нос в книге всю ночь, — фыркнула Арлетт. — За исключением того времени, когда он кое-что другое совал в меня.