Спринт до начала гимна - Рэй Брэдбери

— Мы на тебя надеемся, Дун, — шепнул я.

— Что? — отозвался он. Он глядел на экран и улыбался. — Посмотри только, до чего хороша! Слышишь, как поет?

— Мы на тебя поставили, Дун, — напомнил я. — Готовься!

— Ладно, — проворчал он. — Дай кости расправлю. Господи помилуй!

— Что такое?

— Как же я раньше не заметил? Правая нога! Пощупай. Нет, не здесь. Омертвела она, вот что!

— Ты хочешь сказать, онемела? — с отчаянием в голосе спросил я.

— Омертвела или онемела, черт возьми, из игры я выхожу! Бежать придется тебе. Бери мою кепку и шарф!

— Твою кепку?

— Когда побежишь, ты их покажешь, и мы объясним, что бежишь ты из-за моей дурацкой ноги!

Он нахлобучил на меня кепку, повязал шарф.

— Но послушай… — запротестовал было я.

— У тебя получится! Помни только — не трогаешься, пока не увидишь на экране: КОНЕЦ! Песня кончается! Боишься, наверно?

— А как ты думаешь?

— Побеждает слепая страсть, сынок. Бросайся вперед очертя голову, наступишь на кого-нибудь — не оглядывайся. Вот, уже! — Дун подобрал ноги, чтобы не загораживать мне проход. — Песня кончилась. Он ее целует…

— КОНЕЦ! — закричал я.

Я выскочил в проход между креслами и помчался вверх, и на бегу думал: «Первый! Впереди! Не может быть! Дверь!»

В миг, когда раздались первые звуки гимна, я уже распахнул дверь.

Вылетел в фойе — наконец-то!

«Победа!» — подумал я, с трудом в это веря. Кепка и шарф Дуна на мне были как победные лавры. Победил! Победил за свою команду!

Ну а кто второй, третий, четвертый?

Я повернулся к двери как раз, когда она захлопнулась.

И тут я услышал за ней вопли и выкрики.

Боже, подумал я, видно, шестеро кинулись не к тому выходу, кто-то споткнулся, упал, кто-то на него повалился. Вот почему я первый и единственный! И теперь там идет беззвучная, яростная схватка, две команды сплелись в смертельной борьбе, кто навзничь, кто верхом, кто на сиденьях, кто под сиденьями — наверно, так!

«Я победил!» — хотелось мне закричать, чтобы остановить свалку.

Я распахнул дверь.

Я вперил взгляд в темную бездну, откуда не слышно было никаких звуков.

Подошел Нолан и заглянул через мое плечо.

— Вот вам ирландцы, — сказал он, кивая. — Как ни дорог им спорт, искусство еще дороже.

Ибо что доносилось теперь оттуда, из мрака?

— Прокрути снова! Еще раз! Ту, последнюю песню! Фил!

— Никто не трогайтесь с места! Я прямо на седьмом небе. Дун, ты был прав!

Мимо меня прошел Нолан, он тоже хотел сесть.

Долго глядел я вниз, на ряды, где гимновые спринтеры, из которых ни один даже не поднялся с места, сидели и вытирали глаза.

— Ну так повторишь еще, Фил, дружище? — донесся из передних рядов голос Тималти.

— Будет сделано! — отозвался из будки Фил.

— Только без гимна, — добавил Тималти.

Бурные аплодисменты.

Тусклый свет погас. Огромным раскаленным очагом засветился экран.

Я выглянул наружу, в здравомыслящий, ярко освещенный мир Графтон-стрит, «Четырех провинций», отелей, магазинов и гуляющей публики. Я не знал, что мне делать.

Потом зазвучал «Прекрасный остров Иннисфри», и под его звуки я снял кепку и шарф, сунул эти лавры под соседнее сиденье и медленно-медленно, стараясь продлить наслаждение до бесконечности, опустился в кресло…