Трансфер на небо - Анна Литвинова

– А, может, он и не мертв вообще, – задумчиво, как бы самому себе, сказал Карпов.

Покуда Снежана с Нычкиным выясняли отношения, он стоял на пороге и тщательно рассматривал внутренности номера.

– Надо пульс хотя бы проверить, – продолжил он. – А ты, Нычкин, давай в милицию звони. И Старшому.

Вялый, негромкий голос Карпова всегда оказывал магическое действие на партнеров по команде. Его слушались беспрекословно – капитан он и есть капитан. Вот и сейчас Нычкин тут же перестал пререкаться со Снежаной. Отступил на пару шагов в глубь коридора. Пошарил по карманам тренировочных, видимо, в поисках мобильника. Не нашел. С горечью бросил в адрес модельки:

– Коза ты драная!

Снежана заплакала еще пуще.

Нычкин вздохнул и потопал по коридору – очевидно, за телефоном.

И в этот момент Карпов оказался рядом с номером практически в одиночестве – зареванная Снежана отвернулась и пыталась бумажным платочком промокнуть свои слезы. Тогда Карпов осторожно вошел внутрь комнаты. Мягко, неслышно ступая, он приблизился к кровати. Дотронулся до безжизненно откинутой руки Кондакова. Попытался нащупать на ней пульс. Долго его искал, а потом махнул рукой и тихо пробурчал себе под нос:

– Мертвее не бывает…

Затем он обогнул кровать и подошел к распахнутому окну. Вгляделся в темноту. Комната находилась на первом этаже. Внизу, под окном, расстилалась асфальтовая дорожка. На ней стояли лужицы. Поверхность луж рябили острые и мелкие капли дождя. Ни единого огонька не было видно из окна. Ни малейшего шороха не раздавалось в ночи.

Карпов внимательно рассмотрел подоконник. Пробормотал про себя:

– Похоже, убийца убрался из номера через окно…

Развернулся, пошел к выходу из комнаты. Потом вдруг остановился, бросил вороватый взгляд на Снежану: не видит ли она. Но девушка стояла отвернувшись.

Тогда Карпов быстро нагнулся, поднял что-то с пола и сунул себе в карман. Снежана как раз промокала лицо платочком и манипуляций Карпова не заметила.

Не успел Карпов вернуться к порогу комнаты, как к номеру, где лежал убитый, снова явился Нычкин. Доложил Карпову:

– Я позвонил в милицию. И Старшому.

– Ну, как он?

– В шоке, ясное дело, – пожал плечами Нычкин.

– Когда он приедет? – поинтересовался Карпов.

– Не скоро. Он уже в Словакии.

– Что он там делает? – удивился Карпов.

– Отсматривает наших будущих соперников по подгруппе. Но он обещал позвонить министру спорта и в Министерство внутренних дел. Чтобы менты лучше копали.

– Чтоб лучше копали, говоришь… – усмехнулся Карпов. – А зачем? Может, им, наоборот, лучше поменьше копать? – Испытующим взглядом он окинул товарища по нападению с ног до головы. – Как ты думаешь? А, Нычкин?

Тот побледнел:

– Ты на что это намекаешь?

– Да так…

– Нет, ты уж договаривай! Думаешь, это я Кондакова убил?!

– А почему нет? – дернул плечом Карпов. – Все знают, как вы с ним любили друг друга. – Слово «любили» Карпов иронически выделил.

– Не любить – это одно, – с едва сдерживаемой яростью произнес Нычкин. – А убить – совсем другое.

– Ясное дело, – саркастически хмыкнул Карпов.

Диалог двух форвардов, рискующий перерасти в ссору, а то и в потасовку, прервало появление вратаря сборной команды Галеева. Он возник на пороге нычкинского номера в тапочках, в спортивном костюме. Вид Ренат имел весьма заспанный. Он заглянул внутрь комнаты, увидел мертвого Кондакова и только присвистнул. Карпов внимательно наблюдал за его лицом и был готов поклясться: то, что питерский центрфорвард убит, Галеева нисколько не удивило.

И тут наконец появился последний из числа игроков, что оставались на базе, – второй вратарь футбольной сборной Овсянников. Его вечно застывшее лицо не переменило выражения, когда он увидел, что его товарищи среди ночи собрались у дверей ярко освещенного номера с мертвым телом Кондакова на кровати. Овсянников был, как и Карпов, одет в тренировочный костюм на голое тело. Волосы его были мокрыми, словно он только что вышел из душа. Ладони и кисти рук красные – будто долго белье едким порошком стирал.

– Да, дела-а… – протянул Овсянников, оглядев всех собравшихся. – Кто ж это Игорька-то нашего, а?

Он смотрел на ее фотографию.

Все его тело пронизывало томление.

У него было много ее фотографий. Все, которые он смог достать. И в Интернете, и в журналах, и у знакомых фотографов. Но этот снимок он любил больше всего. Он его обожал.

Как хорошо, что перед чемпионатом в Португалии девчонки придумали сняться обнаженными!

И ее фотка получилась откровенней всех. И лучше всех. Она вообще была прекрасней, чем кто бы то ни было. Самой прекрасной на свете.

Фотограф запечатлел ее в футбольных бутсах и гетрах. Больше на ее теле ничего не было – если не считать крошечных стрингов. Волосы были уложены в изящный, намеренно взлохмаченный хвостик. В руках, запрокинутых за голову, она держала футбольный мяч – словно бы аут выбрасывала. Тело ее напряглось и выгнулось. Обнаженные груди дерзко торчали. Ни на животе, ни на бедрах не было ни жиринки. Рот дерзко и сексуально улыбался.

О, как бы он хотел налететь, наброситься, подмять ее под себя, навалиться на нее всей своей тяжестью! Она должна принадлежать ему! Он хотел обладать ею. Он хотел вдвинуть ей между бедер свой мощный, твердый стержень. (Даже сейчас, когда он просто рассматривал ее фото, эрекция была сильнейшей, спину крутило от желания, дыхание перехватывало.) О, как бы он хотел облегчить в ее тепло свою мощь! Выпустить в нее свой заряд! Измотать ее, загонять, расслабить. Добиться, чтоб она царапала ему спину. Чтобы из ее горла рвались всхлипы и вскрики «Еще!».

Она должна быть его. Реальная, живая, а не фотографическая. Он хочет ее. Хочет обладать ею, как никакой другой женщиной в целом мире.

И ради этого он готов на все. Готов на безумства. Готов расстелить перед ней коврами все богатства мира. Готов похитить ее, как это делали поколения его предков.

Но у их союза, у их любви есть препятствие. Это Он. Он сейчас с ней, и она, кажется, любит Его и не уйдет от Него. Она принадлежит другому.

А если Его – этого другого – не станет? Если Он вдруг уйдет, испарится, исчезнет? Погибнет? Тогда…

«Только тогда у меня есть шансы», – вдруг впервые со всей ясностью понял он.

Он снова глянул на ее портрет. Как хороша! Как свежа! Как юна и упруга!

И после этого мысли его стали ясными и отчетливыми.

Да, Он должен исчезнуть. «Он мешает мне – значит… Значит, надо поступить так, как поступали сотни, и тысячи, и миллионы моих предков. Они убивали того, кто им мешает. Значит, и мне Его надо убить», – сформулировал он и сам содрогнулся всей ясности и безжалостности того, что ему придется совершить.

Он отбросил портрет оттого, что понял. Все понял. Оттого, что решение было принято и оставалось только воплотить его в жизнь. Составить план, дождаться удобного случая – и убить. Убить Его. Своего соперника.

Глава 3

– Вставай, Варвара!

Варя дернулась и проснулась. Она только-только начала засыпать: в одежде, в кресле, в неудобной позе. Но сон ей снился сладкий: море, парус, солнце, сосна на скалистом берегу.

Варя открыла глаза. Перед ней стоял оперативник. Он легонько похлопывал ее по плечу.

– Вставай, Варвара! – еще раз повторил он и добавил: – Опергруппа – на выезд.

– А сколько времени? – Варвара потрясла головой, отгоняя остатки сна.

– Четверть четвертого, – откликнулся оперативник.

– О, господи, – выдохнула она. – А что случилось?

– Случилось то, что мы в полном дерьме.

– А что такое?

– Убийство.

– Бывает, – с напускным, нехарактерным для нее цинизмом проговорила Варя. Цинизма она успела поднабраться от коллег по оперативно-следственной бригаде.

– Но ты еще не знаешь, кого убили, – вздохнул Опер.

Варя рывком поднялась. Оперативник уже выходил из дежурки. Времени, чтобы умыться и привести себя в порядок, у Варвары не было. Она поспешила вслед за майором. Тот уже спускался по тихой лестнице областного управления. Звук его шагов гулко разносился по пустым пролетам. Все остальные члены дежурной бригады, видимо, уже ждали их в машине. Варя нагнала Опера на первом этаже.

– Ну, и кого убили? – спросила Варя.

– Угадай с трех раз.

– Депутата?

– Нет.

– Министра?

– Тоже нет.

– Тогда не знаю. Даже страшно подумать, кого.

– Футболиста.

– И только-то! – вырвалось у Варвары.

Они усаживались в машину, черную «Волгу». Опер открыл перед Варей заднюю дверцу и галантно пропустил ее вперед. В машине уже сидели следователь – на переднем сиденье и эксперт – на заднем. Варвара поместилась сзади в центре, рядом с экспертом. С другой стороны плюхнулся Опер.