И тут случилась война - Вячеслав Ворон

Матроне помыть посуду. И, уже лежа в кровати, Лида вдруг шёпотом спросила:

– Матреша, не спишь? Скажи, ты и вправду любишь его?

Матрона не спала, от внезапно навалившегося счастья сердце девушки вырывалось из груди.

– Нет, Лид, не сплю. Очень люблю его, девчат, вот с первого дня, как увидала, так он мне в душу и проник. Ни дня не было, коли б я о нем не думала.

– Матреш, в народе говорят про таких, как он, что бабы к нему льнут, сами на шее виснуть будут. Не боязно?

– Отчего ж не боязно? Боязно, только не могу я без него. Люблю его. Да разве все мои душевные тайны вам расскажешь. Чему быть – того не миновать. Кажись, так ещё в народе говорят. Все, девчат, давайте спать. Утро вечера мудренее.

Матрона отвернулся к стене, обняв подушку руками.

– Ох, и счастливая ты, Матреша. Первый парень на районе – и сразу твой. А мне этот кучерявенький приглянулся, дружок его. По мне так тож хорош, – добавила Лида.

– Это Сашка, что ли? – переспросила одна из подруг.

– Да, он самый, – ответила Лида.

– Ну, ты, подруга, не промах, смотри, влюбишься.

– А что, и влюблюсь, сколь мне в девках-то сидеть?

– Сашка – парень видный и толковый. Гляди, за год уже помощник мастера участка, того глядишь начальником станет.

– Девчат, давайте спать, сосватаем мы тебя Сашке. Только не сегодня, – пробасила Матрона.

Лида согласилась с Матроной и замолчала.

Лежа на животе и обнимая обеими руками подушку, Матрона незаметно для себя погрузилась в глубокий сон. Ей снилась её деревня под Орлом, её мать и отец в военном кителе, при орденах. Они сидели за большим столом, по правую руку отца расположились её братья и сестры, а рядом с матерью – бабушка. Матрона вместе с Фёдором стояла на пороге и пыталась рассказать родителям про него. Но голос был беззвучным, словно она говорила, а её никто не слышал. Отец переспрашивал её после каждого слова, мать разводила руками, не понимая её, и только бабушка все слышала и понимала. Она кивала головой, когда Матрона представляла Федора. По её просветленному лицу было видно, что она одобряет выбор внучки. Отец показал жестом, чтобы она присела с Федором напротив, но бабушка запричитала и указала ей на выход. Она махала руками и что-то причитала себе под нос. По отрывкам её фраз, Матрона услышала, возможно, то, что впоследствии определило ее дальнейшую судьбу: «Ты иди, внучка, не надо с нами за стол, не время ещё. Иди, рожай детей, и расти их. Это твое житие. Мы тут сами по-семейному управимся». Стол стал удлиняться, и мама, отец, братья и сестры, и бабуля – вместе с ним. Внезапно появившаяся дверь перед столом вдруг резко захлопнулась с характерным стуком. Матрона от испуга вздрогнула и проснулась. За окном было раннее утро, а на пороге у двери стояла Лида с полотенцем наперевес и взъерошенными после мытья волосами.

– Извини, подруга, что разбудили тебя, сквозняк, вот и не удержала дверь. – оправдываясь сказала Лида.

Матрона одобрительно моргнула, но ничего не сказала. Странный сон ещё оставался в ее памяти, и она прокручивала его в голове бесконечно. Ей хотелось все рассказать подругам, но что-то глубоко внутри ее запрещало это делать. Так, не вставая с кровати и уткнувшись в подушку, она пролежала до обеда. Как раз к этому времени пришёл Фёдор. Узнав, что Матрона ещё отдыхает, присел на лавочку во дворе общежития ждать её.

Ждать пришлось долго. Но любовь умеет ждать. Через пару часов, Матрона, в новом платьице из синего льна в крупный белый горох, в туфлях-лодочках на каблучках, с пышными начесом на голове, вышла из общежития. В лучах летнего солнца она ступила на дорожку, утопающую в зелени акаций, и её походка была столь грациозна, а фигурка тонка, что Фёдор застыл, в изумлении приоткрыв рот.

– Федя, что с тобой, милый? – спросила Матрона, подходя к Фёдору.

– Да со мной приступ от твоей красоты, – проокал Фёдор. – Ты, Матрон, неземна, ты – моя богиня.

Он взял её за руку и поцеловал в щечку. Подруги, все это время торчавшие в окне, дружно захлопали в ладоши. А Лида ещё и прикрикнула:

– Федь, ты это, смотри, не проморгай нашу Матрешу, и Саньке от меня привет передай.

– Не проморгаю, не боись, я её крепко держу.

Он сжал её руку в своей с силой. Матрона посмотрела на него с улыбкой.

– Сашка мой приглянулся тебе, да, Лидок? – спросил Фёдор.

– Ну, не знаю, поживем увидим, – пококетничала Лида.

Он махнул рукой в сторону окна, где была Лида, и обратился к Матроне:

– Ты как, Матреша? Как спала?

В её голове снова возникла немая сцена сна. Но та же сила не позволила ей рассказать свое сновидение.

– Нормально, Федя, о тебе все думала.

Она прижималась к его руке своим плечом и вся светилась от счастья. Её походка была легка и непринуждённа, каблучки отрывались от земли и словно по ветру несли её к этому счастью.

Фёдор жил у самого завода, можно сказать – прямо за воротами. И чем ближе они подходили к его калитке, тем сильнее она ощущала дрожь в коленях, которая постепенно передавалась всему телу. Фёдор успокоил её:

– Не дрейфь, Матрон, я рядом, а если я рядом, то что?

–.. То я ничего и никого не должна бояться, – продолжила Матрона дрожащим голосом.

– Дык и не бойси. Чего дрожишь, будто осиновый лист. Поди, не съедят тебя там, а токмо накормят, – пошутил Фёдор.

– Ага, Федь, тебе легко говорить, то ж твои родичи, а мне каково?

Они вошли во двор дома. На улице их встречала женщина с распущенными иссиня-черными волосами, вьющимися от природы, щеки её были слегка впалые, с заметными ямочками, глаза – черные-пречерные, даже зрачков не видно. Фёдор походил лицом на неё. Не поднимая взгляда, женщина пригласила их в дом. Войдя внутрь, Матрона слегка опешила: картина, представшая перед её глазами, уж больно напомнила ей ночной сон.

Во главе стола сидел отец Фёдора, по левую руку его – две сестры, место матери было свободно, и для полноты картины не хватало только бабушки. Отец заговорил первым:

– Что, Федор, усаживай гостью, бум знакомиться.

Фёдор ловко отодвинул из-за стола стул и указал на него Матроне. Она послушно присела, рядом разместился он сам.

– Вот, батя, это и есть моя Матрёша, – не дожидаясь вопроса, выпалил Федор.

Мама Федора начала подавать на стол всевозможные кушанья, приготовленные ею заранее. Сестры умело управлялись с ложками и половниками, да так, что тарелка Матроны вмиг наполнилась разносолами. Батя открыл бутыль вина, разлил себе и Федору.

– Традиционно в нашей семье женщины не пьют, поэтому, барышня, вам не наливаю. Наши женщины воспитаны хранить очаг и рожать детей.

Говорил он строго, и в его словах присутствовал небольшой акцент.

– Меня зовут Андреас Анастасович, род наш берет начало от греческих переселенцев, пришедших вначале на Азов, а уж после переехавших сюда, на Орловщину. Отца моего, то бишь деда оного, – он указал на Федора пальцем, – служить направила сюда страна. Жена моя, Анна, тоже

гречанка. Ты присядь, Аннушка.

Она, повинуясь предложению Андреаса Анастасовича, покорно присела по его правую руку.

– А вы, Матрона, чьих будете? – задал вопрос отец.

– Я… – неловко начала Матрона. – Сама-то из местных, здеся мы жили, под Орлом, родители мои рано померли (она намеренно скрыла семейную трагедию, уж больно строго в нее впились глаза матушки Федора), я росла с бабушкой, а когда и она померла, я приехала на завод и работаю здесь, в отделе кадров.

Мама Федора наклонилась к отцу и что-то прошептала ему на ухо.

– А живешь-то где?

– Здесь, недалече, на Комсомольской, в общежитии.

Матушка опять, что-то прошептала на ухо отцу.

– Фёдор нам сказал, что хочет тебя взять в жены, мы противиться его решению не станем, не в наших это традициях, коль решил он, то его это ноша будя. Токмо жить где будете? У нас вон ещё две девки, а комнат, сама вишь, негусто, зала и спальня.

Матрона приободрилась и почувствовала некое облегчение в нелёгком, похожем на допрос, знакомстве.

– Я, Андреас Анастасович, в отделе кадров тружусь, попрошу начальство, выдадут нам комнату в общежитии, как молодой семье.

Отец перевел взгляд на Фёдора и обратился к нему:

Ну, а ты, Федя, что молчишь, словно воды в рот набрал, расскажи мне и матери, как с семьёй будешь управляться? Барышня, как я погляжу-то, не промах, за себя постоять может.

– Чё, бать, как? – робко переспросил Федор. От этой робости Федор походил на неоперившегося птенца. – Я же работаю, неплохо зарабатываю, попервости хватит, а там посмотрим, на очередь встанем на квартиру или дом начну строить, пора мне, батя, и это… – он понизил голос. – Люблю я её, батя, никто мне окромя Матреши не нужон.

Отец посмотрел на Матрону, потом на своих дочерей-подростков, на жену свою, Анну, взял стакан и сказал:

– Коли любишь, то мы, Федя, с матерью даем добро, парень ты уже самостоятельный, с шестнадцати годков трудишься, и работы не чураешься, женись.

Он протянул стакан к Фёдору, они чокнулись ободками, и выпили залпом. Затем, не говоря ни слова, словно по команде, все дружно принялись есть. До вечера отец ещё часто обращался с вопросами, то к Матроне, то к Фёдору, выпивал вина, закусывал. Потом пили чай с конфетами и пряниками, но ни мать Феди, ни сестры так за все время знакомства и не проронили ни слова. Иногда