День пирайи (Павел II, Том 2) - Евгений Витковский

Четыре основных страны, с которыми граничил Сальварсан, были: Северо-Западный Сосед, страна имени Великого Адмирала, лишь недавно лишившаяся своего доисторического диктатора и ныне нелегальными каналами поставляющая Сальварсану знаменитые пятигранники; Северо-Восточный Сосед, гнилая страна, томящаяся под властью не то поэтов, не то годо; Юго-Западный Сосед, с которым не имелось почти никаких отношений, ибо естественную его границу с Сальварсаном образовывал один из величайших в мире горных кряжей, Сьерра-Путана; наконец, Великий Восточный Сосед, в просторечии Бразилия; все они традиционно не проявляли к Сальварсану ни малейшего интереса с конца прошлого века, когда по порядочному куску болот и ущелий все четверо от него отхватили, а ныне, когда Сальварсан стал одной из богатейших стран мира, попали из-за этого давнего к нему интереса в щекотливое положение, ибо к любой из них могли быть у республики серьезные территориальные претензии, и, продиктуй тихий голос Романьоса первым трем соседям какие угодно требования о возврате захваченной земли, их пришлось бы выполнить, счастье всех трех держав было в том, что Сальварсану и нынешней своей территории было более чем достаточно, более чем хватало республике и хлопот с вечным подниманием из руин города Эль Боло дель Фуэго, а Северо-Западный сосед был озабочен своими делами, прежде всего форсированным экспортом расцветшей после смерти диктатора литературной продукции; Юго-Западный Сосед был вообще почти не в счет, ибо для него сообщение с Сальварсаном лежало вокруг мыса Горн; отношения с Северо-Восточным Соседом были относительно приличными, во всяком случае государственный долг этого одичавшего в аристократизме соседа Сальварсану никогда не превышал ста пятидесяти миллиардов долларов, что в масштабе сальварсанской экономики составляло государственный доход за часы полуденной сиесты в какой-нибудь из дней жаркого, сухого сезона. Великий же Восточный сосед попробовал с высоты своего величия раз или два что-то вякнуть о необходимости не то тесной дружбы, не то сотрудничества, но очень скоро к временному поверенному в делах Бразилии на острове Доминика, в прохладный холл посольства в Розо, явился довольно плохо побритый посол-ресторатор Доместико Долметчер и в совершенно секретном порядке предъявил временному поверенному нотариально заверенные копии двадцати трех контрактов, тайно заключенных двадцатью тремя футболистами Бразилии с правительством Сальварсана, по которым все они обязывались по первому требованию принять звания почетных граждан Сальварсана со всеми вытекающими отсюда привилегиями, а пока что состояли уже много лет у Сальварсана на жаловании, что немедленно лишало Бразилию какого бы то ни было серьезного футбола; временный поверенный спешно доложил своему правительству обстоятельства, и больше Бразилия загребущую руку дружбы к сальварсанской нефти не тянула. Наконец, где-то на границах Сальварсана располагался и пятый Сосед, загадочная держава Тлён, возможно, не имевшая места в действительности, во всяком случае, территориальные претензии к Сальварсану в данном случае не имели места, да и по целому ряду сведений государство это располагалось вообще в Малой Азии и никакого отношения к Сальварсану не имело, хотя именно оттуда пришла к Романьосу идея о том, что зеркала прекрасны, ибо увеличивают население, да и вообще все, что увеличивает народ, замечательно.

Переваливающейся походкой северных диктаторов бродили в государственных заповедниках Сальварсана экспортные армадильо, цвели кофейные деревья на обширных плантациях вокруг всего побережья Плайя Пирайя, окаймляющего озеро Сан-Хорхе, булькали котлы в государственных бесплатных трапезных по всей стране, где по случаю очередного Рыбного Дня готовилось главное и любимейшее национальное блюдо сальварсанцев, уха из пирайи, била чудовищными фонтанами керосиноподобная нефть из скважин в котловине Педро-ди-Гранде, чтобы тугой струей дотянуться до нефтехранилищ на родном острове посла-ресторатора Доместико Долметчера, потом деться неведомо куда и вернуться золотым дождем в подвалы государственного банка Сальварсана, макали в моржовый жир тонкие сухарики загнанные на ветви фламбойянов во дворе посольства Демократической Гренландии государственные преступники, по большей части члены семьи прежнего, изгнанного много лет назад президента, кровопийцы, аристократа и пакистанского шпиона, ждали своей очереди, когда их по одному в неделю под видом дипломатической почты, тщательно упакованными, не перевезут самолетами в холодный Нуук, щелкали и лязгали щеколды на железных ящиках, приготовленных для отлова пятисот сегодняшних, назначенных взамен образовательного ценза броненосцев, ибо из любой нежелезной клетки армадильо вырывался в считанные секунды и на много метров уходил в самую твердую почву, готовили какой-то очередной, столь же бесплодный, как и прежние, заговор генералы Сальварсана, с каковыми заговорами и генералами уже много лет расправлялся президент: быстро и одинаково производил всех интригующих прямо в генералиссимусы, они же, зная, что генералиссимус в государстве может быть только один, немедля истребляли друг друга способами еще почище ледяных метеоритов, готовил невообразимый соус из хвостовых плавников бермудской барракуды на кухне своего знаменитого «Доминика» посол-ресторатор Доместико Долметчер и тихо матерился на неведомом языке, ибо желток все время заваривался, одиноко плыл над Сьерра-Путаной маленький, с детский кулак, изжелта-белый шарик, первый предвестник грядущего нашествия на прекрасный и героический город, которое снова обойдется государству во многие миллиарды твердой валюты, каковых, правда, не жалко, ибо скорее вся республика провалится в тартарары, чем позволит возникнуть даже мысли, что Эль Боло дель Фуэго может быть не отстроен заново, а президент Хорхе Романьос, сидя за зеркальным столом в своем зеркальном кабинете, задумчиво катал пятигранное яйцо сперва от правого края письменного стола к левому, потом обратно к правому и снова обратно.

По довольно правдоподобным подсчетам, было Романьосу от сорока до сорока пяти лет, иначе говоря, детство его пришлось на самые черные годы в сальварсанской истории, на сороковые, на годы полной нищеты и колониальной зависимости государства от североамериканской экономики, выкачивавшей из истощенного народа кофе, бананы, броненосцев, все, чем был богат Сальварсан, однако величайшей государственной тайной, известной, впрочем, не только всем сальварсанцам, но и не единожды поведанной президентом Хорхе Романьосом иностранным дипломатам и даже президенту Демократической Гренландии Эльмару Туле во время визита того в Сальварсан, точнее, во время переговоров о массовой поставке в Сальварсан консервированного гренландского доисторического льда, особо чистого, следовательно, для прохладительных напитков, в обмен на массовые поставки в Гренландию необычайно дешевого сальварсанского искусственного льда, ибо свой, экспортный, был пока еще для гренландцев слишком дорог, одной из величайших тайн Сальварсана было то, что его президент не был его уроженцем. Не только не имел он двенадцати поколений документально подтвержденных предков-сальварсанцев, не только сам не был его уроженцем, но даже испанский язык выучил только в конце пятидесятых годов, когда почти мальчишкой еще проходил зверские зеленоберетные тренировки на окраинах Сан-Хуана, когда раз и навсегда решил связать свою жизнь с Латинской Америкой и когда по иронии судьбы вместе с будущим, ныне бывшим, ибо покойным, предводителем мужественных повстанцев Дивина-Пасторы попал в Сальварсан и четыре года держал под дулом карабина десять миллионов человек, покуда прежнему диктатору не стало страшно и не слинял он в какую-то из соседних стран, теперь уже никому даже не интересно, в какую. А что именно было в его жизни до того, как попал он в Сан-Хуан, оставалось такой же загадкой, как длинные пустые периоды в жизни и биографии таких исторических титанов, как Конфуций, Аполлоний Тианский, Шекспир и Христос. Всех этих людей заменил для Сальварсана президент Хорхе Романьос, ибо прокормил, напоил, обул, одел и ублажил он все двадцать два миллиона сальварсанцев, счастливейших и богатейших мулатов мира, которым если и доводилось теперь жаловаться на что-либо, то на непостоянное присутствие в общественном меню засахаренных японских вишен и рагу из рыбы фугу, на укусы москитов, на чересчур жаркие часы сиесты, на некоторое ожирение, ну, может быть, еще на то, что иной раз недоваренная пирайя кусала какого-то слишком торопливого сальварсанца за губу прямо из общественного котла, в котором недостаточно искусный повар из числа наемных иностранцев готовил четверговую трапезу, но это уж сам виноват, губу не подставляй.

Конечно, не каждый день был праздничным Днем Пирайи, сальварсанцы мужественно жили и мужественно умирали, чаще всего от ожирения и гиподинамии, однако погибали они, и довольно часто, в руинах древнего пылающего Эль Боло дель Фуэго, основанного в шестнадцатом веке испанцами и регулярно, не реже одного раза в десять лет, целиком разрушаемого уникальным для Западного полушария наплывом шаровых молний, стекающих на него с вершин Сьерра-Путаны, город приходилось отстраивать заново, ибо ни один старожил не соглашался покинуть родное пепелище; каким позором заклеймила местная газета балканский город Скопле, тоже регулярно разрушаемый на другом краю земли, правда, не молниями, а землетрясениями, из которого после очередного толчка эмигрировало-таки чуть не тридцать человек! Из Эль Боло дель Фуэго не уезжал ни один, в полном сознании надвигающейся героической гибели триста тысяч вкушали в городе суп из отборной президентской пирайи, ибо город числился на больничном положении и кормился от правительственной базы, и ждали очередного нашествия молний, зная, что после их смерти на все той же родимой земле город Эль Боло дель Фуэго будет отстроен заново, и через сколько-то лет будет снова испепелен, и пусть в этом огне горит добрая четверть государственного бюджета, город все равно не будет брошен на произвол судьбы, не уступать же балканским аборигенам, которые столь же патриотично и глубокомысленно все вновь и вновь отстраивают Скопле? И все-таки легко ли было президенту, когда-то свергнувшему в Сальварсане династию потомственных, хотя и очень мелких, аристократов, признать свое родство с российской династией Романовых, сознаться в том, что он — правнук императора Александра Первого, того самого, который победил Наполеона? Легко ли было, по сути дела, заявить о правах на чужой престол? Как ни странно — легко. Во-первых, потому, что никаких прав на престол он не заявлял, он просто сообщил жалкому журналисту из пресловутой «Укбар Таймс», ошивавшемуся пятьдесят восьмой день с тем, чтобы выехать послезавтра на сутки, а потом снова вернуться в Сан-Шапиро на правительственные харчи, подобных которым он в своем Укбаре сроду не нюхивал, рестораны же с сальварсанской кухней по всему миру очень дорогие из принципа поддержания национального престижа, — сообщил, что является законным наследником династии Романовых, при чем тут претензии на престол? А во-вторых, Хорхе Романьосу вообще все было легко, и российская корона и весь остальной мир были нужны ему как тот самый пневматический музыкальный инструмент тому самому духовному лицу на той самой любимой, всегда висящей за спиной в рабочем кабинете и отражающейся в противоположном зеркале картине кисти неизвестного художника. Едва ли даже Доместико Долметчер, готовя к вечернему приему в своем ресторане излюбленные президентом открытые пирожки с пирайевым филе, фирменные, обозначенные в меню как «расстегнутые», был так уж уверен, что пирожки эти и в самом деле представляют собою любимое блюдо президента, есть ли у него вообще любимое блюдо и вообще ест ли президент когда-нибудь, или только вилкой ковыряет в любом предложенном ему ястве, даже и пирог с птицей урубу, даже и печеные яйца аропонги, даже и кислое индейское пиво кассири, рецепт которого президент как-то раз сам продиктовал Долметчеру, вдруг и это все президенту нужно в такой же точно степени? Меньше же всего, это точно знал Долметчер, которого кто только не пытался перекупить, но все платили слишком мало, они и представить не могли, сколько платит послу родная Доминика, меньше всего была нужна президенту власть, он не только твердо не держал ее в руках, он ее вообще не держал, это она его держала и за него держалась, свергнуть Верного Соратника Брата Народа мог бы разве что дворцовый переворот, но сам-то народ слишком ясно представлял себе разницу между своей сытой жизнью и нищетой соседних стран, а дворцовые перевороты наталкивались на неискоренимое суеверие, по которому всем было точно известно о том, что вся нефть в земле исчезнет, как только умрет Романьос, любого заговорщика предал бы его собственный денщик, живой же Романьос мог возвысить голос, мог рявкнуть, чем же страшнее он мог покарать заговорщиков, как не невозможностью слышать его тихий голос, его ласковое обращение: «Брат мой… мне кажется, вам ежедневно полагается специальная порция протертых бобов с арахисовым маслом… вы худеете день ото дня», — и бобы приходилось есть, хотя можно, казалось бы, и получить вместо них деньгами, но кто осмелится не вкусить той пищи, которую Верный Соратник Брата Народа вкладывает ему прямо в рот, напутствуя кушать, полнеть, полнеть, не рыпаться?