Много шума из никогда - Арсений Миронов

Frankly speaking[17], до меня доехал глубинный смысл свершившегося только наутро, когда, оскользаясь с бодуна на прогнивших ступенях, мы поднялись наверх, и Данила, мистическим образом удерживаясь под куполом на одной руке, продел крюк языка в петлю под самым колокольным сводом. Зеленый и грязный, как кусок отрыжки (очевидно, мы его изрядно потаскали по почве, прежде чем «здынуть» на место), он был… серебряным. То есть до неприличия. Сковырнешь пальчиком кусок грязи килограмма в три, а под ним — резкая и яркая грань литья: какая-нибудь буковка или херувим о шести крылах. Под слоями осадков он был маленьким и аккуратным; огромный бронзовый язык, унятый с другого колокола, был ему явно велик — мы с ужасом ожидали удара: а что, если не сработает? Только Леха отодрал ракушечник с самого верху и — отпрянул с нездоровым лицом (прочитал что-то?). Сказал жутковато: «Сработает». Помню, ветер гуднул внутри, грозно качнул язык, и мы заорали на Стеньку: «Держи!», а он, чуть не зажмурившись, ухватил ржавую веревку языка и зубами скрипнул: «Ну, братцы, хотите — верьте, хотите — нет»…

И все. А потом уже была холодная капля, тупо и занудно лупившая меня в висок: «плюх!», «плюх!» И другая, плюхавшая по ноге, и третья — в плечо… «Holy shit![18] Да это ж целый ливень», — догадался я и проснулся. Тот, кто никогда не просыпался в луже, не поймет меня — рекомендую поверить на слово: это не только не весело, но даже совсем тоскливо. Никакой оттяжки в этом нет. Первая мысль, посетившая мой холопский разум после реинкарнации, состояла в том, что дождь, и лужа, и капли суть сон, глюк и очередной фильм Тарковского. Однако похрустев песком на зубах и ощутив прелесть облипавшей тело холодной глины, я передумал. Бодро отплевываясь и, кажется, поминая чью-то мать, я вскочил на ноги и посмотрел на часы.

Их не было. Употребив высказывание, я стряхнул осадки с волос и прислушался. Отдаленного шума авто, пробегающих по мокрому асфальту, не слышалось: местность дикая. Напоили, ограбили и бросили в лесу за Кольцевой автодорогой? Едва ли! Мокнуть постепенно ломало[19]. И на сосну лезть, чтобы сверху зафиксировать расклад местности, ломало также. Хотелось, напротив, высказываться и бить морды.

Обратив на себя внимание, я понял, что не одет. Не могу я назвать одеждой эти штаны — бурые и мокрые до последней нитки. Однако… кое-что в моих луксах[20] еще могло радовать взгляд: как я раньше не замечал этого бермудского загара на руках, да и по всему телу? Смотрится эротично; народу понравится.

Чмокая босыми подошвами по глиняно-хвойному месиву, я подошел к непонятному предмету, притворявшемуся куском гудрона. Предмет резко перестал быть гудроном и оказался кожаной сумкой, внутри которой были всякие смешные вещи. Например, продолговатая металлическая фенечка, веско запавшая в ладонь. Когда я извлек ее из бэга[21], в голове поплыл глюк, и показалось, что это серебро. На поверхности маячилась эмблемка — три холмика, а под ними рахитический лебедь с профилем Барбары Стрейзанд. Я стоял под дождем и медленно пропирался этим куском серебра, а дождливые капли, юркие как сперматозоиды, сбегали по высокому челу и срывались с кончика носа… Мозг уже морально приготовился к появлению цветных человечков, хвостатых драконов и прочей LSDребедени, но глюк был на редкость однообразен и устойчив. Нет, я не сплю: в правой конечности лежит, натурально, кусок драгметалла граммов в двести. Ну что ж, дают — бери: надо ведь как-то устраиваться в новой жизни. Буксы даже психам не мешают. Не пройдет и полгода, глядишь, куплю себе корову, потом дети пойдут, жены, внуки, сад-огород, дача, машина с шофером, правительственная связь, характер нордический, в партии с 29 года.

Дождик капал перманентно, и тучки плодились на небе, как китайцы. Надо было сниматься, наконец, с ручника и исчезать в толпе. Тут я сморгнул и заметил цепочку луж, притворявшихся следами. Следы уходили в пространство, и я последовал за ними (глина была скользкой и ног ничуть не грела).

Хоп! К концу декабря[22] я вышел к реке. Следы начинались отсюда. Берег был крут, и чтобы попасть в струю, пришлось съехать вниз вместе с хорошим куском глины. Водица согрела упругое тело (слегка пупырчатое от холода), и захотелось плыть энергичнее. Тепловатая водичка приятно возбуждала: сверху — пузыри от дождя, а снизу — горячие струи приподнимают тебя, и плывешь.

Приплыли: кончилась речка. В длину она была ничего себе, а вот в ширину не больше полста метров. Половина этого расстояния легко преодолелась мною под водой! — оказывается, я недурно плаваю! Дождика стало меньше: сбоку неба мерещилась даже чистая полоса. Захотелось жить полноценной жизнью. Вытряхивая жидкость из уха, я запрыгал на одной ноге.

Вот тут-то меня и настигла креза[23]. Она была большая и прекрасная, как кусок светлого будущего. Метрах в трехстах вдоль самого края березовой рощицы двигалась огромная белая лошадь, а на ее спине сидела, по-мужски разведя ноги и вцепившись в гриву, какая-то дама. Дама была… голая.

Я слабо присвистнул, и копытное, будто реагируя на свист, круто повернуло в мою сторону. Я поправил свои умопомрачительные штаны и стал морально готовиться к встрече с прекрасной колхозницей. По мере приближения лошади объект приобретал все более конкретные формы — и, замечу, весьма бодрящие. «Дама» оказалась в глубине души молоденькой киской с огромными фиолетовыми глазами и толстой облонденной косой, перекинутой на грудь и пропущенной промеж высоких… да. Да. Началась оттяжка[24]: что-то внутри воспрянуло духом и затанцевало. Я медленно приподнимался над землей, наблюдая, как тихо колышется это молодое тело на лошадиной спине… Колхозница была девочкой мечты. Я подумал, что сегодня вечером буду, пожалуй, свободен, и дружелюбно помахал хвостиком.

Лошадь презрительно фыркнула и притормозила. Девочка осталась сидеть молча, опустив флюоресцентные глаза долу и пассивно отжимая воду из косички. Пауза затянулась — и я взял низкий старт:

— Мстислав Бисеров, народный комиссар по борьбе с курением. Очень рад. Кажется, я вас уже где-то видел — в прошлом?..

Белая кобыла вздрогнула и мотнула хвостом, а чудо природы не удостоило меня даже мановением ресниц. Я улыбнулся шире:

— Неужели мы раньше не встречались? А помните: Париж, набережная Сены? Вы — в белом, я — в «Пежо»…

Ресницы вдруг поднялись, и меня обдало волнами синего света — так бывает вечером на Тверской, когда загорается реклама «Панасоник». Минут десять мой ангел сидел, наклонив голову набок, словно прислушиваясь к каким-то процессам внутри себя. Вскоре, однако, девочка пробудилась к жизни, сладко раздвинула розовые губки и прожурчала что-то на наречии эльфов.

Мысленно поздравив ее с таким сексуальным голосом, я переспросил. Она вновь заговорила, и на меня наплыл очередной глюк — показалось вдруг, что высказывается не девочка, а… лошадь! Животное неотрывно пялилось влажными очами — показалось, что оно и головой кивает в такт словам:

— Вижу. Тебя. Впервые.

Проведя рукой по лбу, я стряхнул с лица клочки маразма и бодро продолжал:

— Неужели впервые? Однако… у меня есть чувство, будто еще не раз увижу вас — в будущем… Кстати, тебя как зовут?

Девочка слабо тряхнула головой и движением руки забросила косичку за спину. Мои глаза запутались в тусовке золотистых волос у нее под мышкой. Лошадь опять вытаращилась на меня, и я услышал:

— Найдешь. Меня. У Стожара. А звать… Стозваною.

Эгей, возрадовался я, киска-то попалась коммунитарная! Уже в ночной клуб зовет. «У Стожара» — это где-то на набережной Гусинского.

— Стозваночка, бэйби… Ты почему голая? У вас что здесь, нудистский пляж?

Бэйби вновь замерла, прислушиваясь к мнению своего желудка. Наконец, полузакрыв глазки — на ресницах блеснула дождистая капля, — она подарила меня совершенно голливудской улыбкой и промолвила:

— Батька. Не велит.

Так. Ситуация осложняется наличием злобного предка-эротомана. Я уточнил имя шизофренического папаши. Оказывается, Стожаром звали не владельца ночного клуба. Стожар — это Стозванкин родитель, причем подчеркивалось, что в гневе он страшен. Я усмехнулся и, сообщив взгляду эмоции сорока тысяч любящих братьев, С придыханием произнес:

— Любовь, honey[25], сильнее всего. А я… я — страшен в любви! You better try it, babe!..[26]

Такой дешевой пошлятины не выдерживали даже мои однокурсницы на юрфаке МГУ. Любая честная девушка, услышав такое, хоть немного, да покраснеет. Это непреложный факт, готов отдать на отсечение голову нынешнего президента. Но — моя нудисточка не вписывалась в московские правила. Она была прелестным исключением.

— Я. Тебя. Не боюсь, — услышалось в ответ. Ну что ж, будь я испанский летчик, если сегодня же вечером не проверю тебя на храбрость.