Испытательный срок для киллера - Наталья Александрова

– Мало ли что просил! Он же теперь килограммов десять небось весит! Все, Бейсик, теперь у тебя будет недельное лечебное голодание.

– Ну уж, ты сразу такие крутые меры! – Сан Саныч забеспокоился.

– Пока не придет в норму, кот будет на строгой диете. Это же кошмар, я его на руки взять не могу, до чего тяжелый!

На следующее утро Надежда в полдевятого была уже перед дверью сектора. Однако дверь была открыта, и Валя Голубев в полном одиночестве уныло сидел за столом над какими-то бумагами.

– Привет, Елистратыч, ты чего это делаешь?

– Ох, мать, не поверишь, некролог переписываю.

– Так вчера же написали?

– Вчера написали, а председатель профкома не принял. И замдиректора по режиму тоже ввязался. «Безвременно погиб» – как это, говорит, ведь все же знают, что он повесился. Я говорю, что же, так и писать – «безвременно повесился»? А он: вы, говорит, товарищ Голубев, очень легкомысленно подходите к сложной проблеме. Это еще, говорит, надо подумать, почему именно в вашем секторе такое случилось. Мы, говорит, разберемся, и уж будьте уверены, этого дела так не оставим! Я говорю, да какая разница, что в некрологе будет написано? Ведь нет человека, значит, хоронить надо – и все. А он: вот вы подумайте еще, как написать, а завтра придете на утверждение. Господи, парткомы давно упразднили, а у них, у начальства-то, ничего не изменилось, все равно все кругом товарищи.

– Что ж, прикажешь тебя господином Голубевым называть? – ехидно вставила Надежда. – Вот ты только представь: тот же начальник по режиму сидел на своем месте лет двадцать и секретность соблюдал. И вдруг: всю секретность понемногу отменять начали, народ по заграницам расползается и еще приходит такой наглый тип – ты то есть – и велит себя господином величать. Пожалей ты человека, Валька, ведь его же кондрашка прямо в кабинете хватит!

– Да при чем здесь я? – Валька не на шутку рассердился. – Ведь это Никандров помер, его хоронят. И представляешь, некролог в проходной не разрешают вешать, говорят, раз самоубийство, так нельзя.

– Что они, рехнулись, это же не в церкви?

– Надо полагать, рехнулись. Так что в некрологе-то писать?

– Ну, пиши «безвременно ушел из жизни».

– А что, нормально, спасибо тебе, а то у меня уже ум за разум зашел. А что ты, Надя, сегодня так рано-то?

– Да так, не спалось, проснулась пораньше.

Валя бросил ручку и внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ты, Надежда, темнишь. Говори, о чем думаешь.

– Сначала ты.

– Ну ладно. Не нравится мне все это. То есть не это, – он показал на некролог, – то есть это тоже не нравится, и похороны, и вообще жалко Никандрова, а только вот я тут думал, что ведь жил он на даче, там лес кругом, народу по зимнему времени мало. Ну уж если такое задумал, так зачем же здесь, на работе, в щитовой вешаться? Тут ведь и помешать могут, все-таки люди кругом, и места, прямо скажем, маловато.

– А кстати, ты уж извини, что я подробно спрашиваю, а только он ведь не висел, как я понимаю, а разве человек сам так может себя задушить?

– Полиция сказала, что может. Он как-то не вниз с подоконника прыгнул, а вперед, вот и…

– И еще, – Надежда наконец осознала мысль, которая беспокоила ее с прошлого вечера и не дала спать с утра. Она подошла к журналу, в котором каждый сотрудник записывал время своего прихода и ухода.

– Вот смотри. Никандров вчера пришел в семь пятьдесят пять, вот тут записано, а ты – без пятнадцати девять, за тобой почти сразу Полякова, а потом уже все потянулись. И когда я пришла в полдесятого, все были в сборе. Ты как пришел, что видел?

– Да все как обычно. Я пришел, дверь открыта, я подумал, что Никандров здесь, тем более он в журнале записался, я тут пока разобрался, все подтянулись.

– А питание кто-нибудь проверял, было оно?

– Ты знаешь, я-то ничего не включал, тут из цеха звонили, потом из приборного, какой-то осциллограф на нас числится уже десять лет, а где он – никто не знает. Ты, кстати, у себя посмотри, может, найдешь на него документы, им только паспорт показать, а сам прибор – не надо.

– Ладно, взгляну. Так я к чему веду: вот пришел человек на работу как обычно, дверь открыл, разделся, потом взял у тебя в столе ключ от щитовой и пошел включать питание, потом вернулся и сел работать, так? А в этом случае, допустим, Никандров собрался вешаться. Пришел на работу как обычно, дверь открыл, разделся, взял у тебя ключ, пошел в щитовую, включил зачем-то питание, потом повесился, дверь за собой закрыл…

– Да, а что насчет двери?

– Погоди, давай сначала с питанием разберемся. Ты, когда Лену посылал в щитовую, с чего взял, что питания не было? Ты хоть одним тумблером щелкнул?

– Да ты знаешь, я как-то забыл, смотрю – Никандрова нет, я не работал, мужики только пришли, а чтобы бабы наши сами по себе с утра работать начали! А тут все на тебя отвлеклись, ты входишь так эффектно, как королева, я и рот разинул.

– Валька, не морочь мне голову!

– Ну забыл я, что Никандров здесь, думал, нет его!

– Так вот что я тебе скажу, если он, Никандров, питание не включал, значит, его должна была Лена включить, правильно? А как бы она это сделала, а, Валь?

– Исключено! Чтобы питание включить, она должна была мимо покойника протиснуться, ты же знаешь, где там щит. Это же уму непостижимо, чтобы она его коснуться могла. Да у нее и сил бы не хватило, чтобы его повернуть.

– Да нет, она как дверь открыла, увидела эту жуть, так сразу бежать. А ты, когда вошел, кроме как на Никандрова, на рубильник-то посмотрел?

– Посмотрел машинально, но все помню. Все было включено, все шесть рубильников – три, которые двести двадцать вольт включают, и три – которые на триста восемьдесят.

– Все шесть? А зачем ему все шесть? Он же на триста восемьдесят вольт никогда не работал, только на двести двадцать.

– Верно, Надежда, то-то я думаю, что-то не так, а потом из головы вылетело.

– А теперь про дверь поговорим. Значит, Никандров дверь открыл, потом ключ тебе обратно в стол положил, а затем пошел и повесился?

– А дверь открытой оставил? Да нет, дверь была заперта, Лена ее открывала, потому что ключ в дверях торчал, когда я пришел.

– Это надо у Лены подробно спросить. Только если по логике вещей, то и питание не должно было быть включено, и дверь должна была быть заперта изнутри, и ключ там внутри был бы. Но у самоубийц логику трудно искать.

– Да уж. Но все-таки, Надя, как ключ в мой стол обратно попал?

– Не знаю. А вчера тебя об этом опер не спрашивал?

– Да нет, они там зашившись все, дел по горло. За самоубийство ухватились, чтобы дело поскорее закрыть. А насчет двери… – Валя с сомнением покачал головой. – Там такой замок, вот пойдем посмотрим.

Они пошли в щитовую. Валя открыл дверь, потом попробовал ее плотно закрыть. Это не удалось, язычок замка не западал, его можно было утопить только при повороте ключа.

– Вот видишь, не закрыть дверь без ключа. Ну, допустим, утром народу мало, свет не горел, могли люди не заметить, когда мимо проходили. Но Ленка-то должна была видеть, что дверь открыта? А она зачем-то ключ вставила в замок.

– Ну что тут гадать, завтра ее из больницы выпишут, послезавтра она на работу выйдет, и мы все у нее спросим.

День проходил в унылых похоронных хлопотах. Приезжал сын Никандрова, молодой парень, одет хорошо, ездит на «БМВ». Но выглядит очень плохо: под глазами мешки, сам весь бледный, руки трясутся, видно, очень переживает из-за отца.

После обеда лампа дневного света как раз над Надеждиным столом вдруг вспыхнула и взорвалась с грохотом. Все вздрогнули. Работать стало темновато, Надежда вызвала электрика. Пришел их старый знакомый дядя Вася, маленький мужичок в вечном синем халате, приволок огромную стремянку, долго возился там наверху, сказал, что сгорел патрон. Пока работал, выспросил все про вчерашнее, поинтересовался, когда похороны и как здоровье Лены Трофимовой. Наконец, свет зажегся, и проинформированный дядя Вася ушел восвояси. Но и при свете работать Надежде не хотелось. В конце дня позвонил сын Никандрова, сказал, что похороны назначены на завтра, на четверг. Все засуетились, стали собирать деньги на цветы, пока кто-то не сообразил, что цветов-то как раз будет и так навалом, раз у жены цветочный бизнес. Заходило разное начальство, интересовалось Никандровым и Леной, разные знакомые и незнакомые сотрудники бесконечно хлопали дверьми, пока Валя не разозлился и не погнал всех из комнаты. Наконец этот длинный тоскливый день закончился, все разошлись, условившись встретиться завтра в десять утра у проходной, где их будет ждать похоронный автобус.

Начальник отдела Леонид Петрович Синицкий собрался домой. Он убрал в сейф бумаги, запер ящики стола. Секретарша давно ушла, ему тоже пора. Он погасил свет, оставил только лампу на столе, присел на минутку и задумался. Что-то уставать стал в последнее время. Да и сейчас еще неприятности эти, самоубийство, Голубев этот несносный хамит. Он на Голубева наорал, так и его ведь начальство мордой об стол возило. И Ленка тут оказалась замешана. И чего ее понесло в щитовую? Это же действительно могла помереть со страху! Он сам, когда увидел, чуть в обморок не упал. Ну, припомнит он это Голубеву!