Верна - Пол Гэллико

Через несколько недель они катили по мирной, тихой местности на запад в сторону Монса, чтобы выступить в госпитале. Ехали караваном из четырех джипов, Верна сидела в последнем с капралом, который говорил ей, что она пикантная девочка.

Был пасмурный зимний день, грозила разгуляться непогода, шоссе было покрыто льдом и снегом, так что двигались осторожно. В небе было пусто, ни один самолет не нарушал тихой красоты зимнего пейзажа.

Вдруг позади послышался низкий гул и тяжелое железное бряцанье. Верна всплеснула руками и воскликнула: «О, Господи!»

Капрал улыбнулся и сказал:

— Не волнуйся, детка. «Шерманы» едут. Надо бы убраться с дороги, чтоб дать им пройти. На льду эти зверюги частенько идут юзом.

Три передних джипа тем временем уже съехали с шоссе и выкатили в поле через проход в изгороди. Капрал включил нижнюю передачу, свернул на обочину и, на скорости проехав между джипами, обогнал их. Раздался какой-то щелчок, что-то зажужжало, что-то темное заколотилось в снегу справа и в следующее мгновение оглушительно взорвалось, выпустив грязный гриб черного дыма.

Капрал был ранен в руку и ляжку осколками шрапнели, а что ранило Верну — она не узнала. Она беззвучно выпала набок из джипа и лежала в снегу, лицом вниз, маленькая, тихая — просто разодранный в клочья куль защитного цвета.

Остальные выскочили из джипов и бросились к капралу, кричавшему: «Черт, это немецкая шпрингмайн! Мы, видно, задели проволоку под снегом. Кто-нибудь приглядите за девчонкой, я ранен».

Но с первого взгляда было понятно, что она больше не нуждается в помощи. Конни и Морин заплакали и опустились возле Верны на колени в снег, а мужчины беспомощно стояли, глядя вниз на дырку, пробитую в ее железной каске, и на серые танки с грозно поднятыми дулами, которые с грохотом шли и шли мимо места трагического происшествия. Обвислые щеки Эдди Стинсона тряслись, и он все повторял: «Ах ты, дуреха. Бедная ты маленькая дуреха».

Как полагается, гибель Верны Вейн была отражена в соответствующих бумагах. В частности, был составлен рапорт об обстоятельствах ее смерти. Обычным порядком рапорт попал на стол к полковнику Спиду Макайвору, некогда директору по рекламе на студии «Магна» в Голливуде, а теперь офицеру по связям с общественностью.

Он рассеянно взглянул на бумагу, потом взял со стола, начал читать и, еще не закончив, потянулся рукой к батарее звонков на столе. Дочитав, он нажал сразу на все. Появились один майор, два капитана и девушка-сержант.

— Скажите, — спросил полковник, — кто эта Верна Вейн, которая подорвалась под Монсом? Откуда она?

Майор начал докладывать, но полковник, хватавший на лету, мгновенно все понял и перебил его. Он заговорил быстро, короткими предложениями.

— Какой сюжет, а? Черт побери, какой сюжет! Куда вы смотрели? Впервые девочка из концертной бригады убита в бою. Ну, то есть подорвалась на мине, да? Сказано, что родных и близких не имеется. Наверняка бедная крошка — сирота. Отдала жизнь за отечество, да? Последние почести, салют над могилой. Можно бы найти местечко и получше, чем этот Моне. Устроить всё в большой церкви. Кто там заведует Нотр-Дамом? Созвонитесь, соедините меня с ним. Крошка участвовала в том концерте, в окружении, в Бастоне. Это же грандиозная история, да? Это дадут все газеты в Штатах. Может, придет проститься сам командующий. Соедините меня с его адъютантом. Проследите, чтобы сюжет пошел в «Звездах и полосах». Найдите серьезного капеллана, подключите его. Выясните, как организовать почетный караул. Черт побери! За работу, живо!

До конца дня, методами, известными только пробивным ребятам из Голливуда, удалось одолеть серьезные бюрократические препоны, и на следующее утро в «Звездах и полосах» появился материал, в котором сообщалось, что в воскресенье командующий армией будет присутствовать в соборе Нотр-Дам на церемонии прощания с американкой, погибшей в ходе боевых действий.

Полковник не терял времени даром, но последовавшие события разворачивались с такой скоростью, что вышли из-под его контроля. При публикации материала во фронтовой газете был сделан намек, что некий высокопоставленный Француз обиделся, что его не пригласили на церемонию, достаточно важную, чтобы на ней присутствовал американский командующий.

Полковник оборвал три телефона, Француз был приглашен и приглашение принял. После чего Макайвору пришлось познакомиться с тем, что называется протокол. Его телефоны трезвонили безостановочно. Полковник покрылся испариной. Он хотел всего лишь организовать хороший сюжет для внутреннего употребления. Но отступать было поздно.

Выяснилось, что некий русский генерал направляется в военную миссию в Париже. Что есть еще голландцы, бельгийцы, а также поляки, норвежцы, югославы и бразильцы, не говоря о сановниках из Канады, Новой Зеландии и Австралии и одном маршале из Великобритании. И всех их необходимо пригласить на церемонию, где будут присутствовать командующий и высокопоставленный Француз, если единство союзников для нас не пустой звук. Полковник сбился с ног, рассылая приглашения.

Кафедральный хор Нотр-Дама предложил свои услуги, а британская корпорация финансирования промышленности прислала делегацию и венок. ВВС заявили, что не прочь принять участие в мероприятии, поскольку Макайвору может потребоваться их помощь в транспортировке, а командующий артиллерией прислал резкую записку, требуя объяснить, почему их не считают за самостоятельный род войск. Трудно далось и решение, кому из двух старших капелланов проводить службу.

Как бы то ни было, все получилось лучше, чем можно было ожидать, и холодным, но солнечным парижским днем, проехав между длинными колоннами танков и бронетранспортеров, Верна Вейн на оружейном лафете прибыла на свою первую и последнюю гала-премьеру.

Сбылось все, о чем мечталось ее бедному маленькому сердечку. Ее наряд — звездно-полосатый флаг, которым задрапировали гроб, — был из шелка, а на нем сверкали драгоценности, о которых она так страстно мечтала. И хотя родина возложила к ее одру лишь скромное «Пурпурное сердце», зато экспансивные и несколько озадаченные русские на всякий случай прислали орден Суворова из золота, эмали и бриллиантов. Бельгия наградила Верну орденом Леопольда, а Голландия — орденом Вильгельма, белым крестом, увенчанным короной из драгоценных камней.

Десять тысяч свечей горели под сводом огромного нефа Нотр-Дама, отражаясь мириадами мерцающих огней в орденах и медалях, украшавших высокое собрание достойных представителей всех стран-союзниц. Американского командующего разместили по одну сторону с высокопоставленным Французом, бравого русского генерала по другую, за ними по ранжиру сидели бравые военные в красочных мундирах и более однотонные дипломаты.

Десять тысяч свечей освещали печальные молодые лица в шеренгах защитного цвета: солдаты, покидавшие Париж, пришли на последнее представление Верны.

Никто из сановных визитеров понятия не имел, кто такая Верна Вейн, да и не очень-то интересовался. Но солдаты знали ее. Знали по Ренну, Лемансу и Нанси, по концертам под Метцом и на севере Люксембурга, в Брюсселе, Льеже и Маастрихте, в разбомбленном Аахене и осажденной Бастони, они помнили худенькую девочку в расшитом блестками лифчике и трусиках с такими серебряными висюльками, которая ни черта не умела — ни петь, ни танцевать, а просто стояла на сцене, старательно улыбаясь им, пока толстый малый вовсю над ней потешался. Они не забыли, как, глядя на нее, думали о таких же славных девчушках, оставленных дома.

И музыка звучала в этом великолепном представлении, гудел огромный орган, и, пока звуки божественной мессы, которую выводил хор, поднимались под своды, легкие самолеты ВВС пролетели над собором и сбросили на площадь венки, а артиллерийские орудия, выстроившиеся вдоль Сены, произвели последний салют.

Члены фронтовой концертной бригады X-117 тоже присутствовали на церемонии, они стояли у самой стены, позади официальных лиц.

Великий Зербо сказал:

— Забавно все-таки. Я про ее поприще. Она, что ни говори, добилась своего.

Сэмми Сиск сказал:

— Черт побери, это круче, чем Мэдисон-сквер-гарден.

Толстые щеки Эдди Стинсона ходили ходуном, и он все повторял: «Бедная дуреха».

Морин Перл сказала Конни:

— Если бы эта дуреха пошевелила мозгами, которые ей выдали при рождении, и вышла за того малого, который души в ней не чаял, была бы сейчас жива.

Но Конни заплакала и только сказала в ответ:

— Мне кажется, все это так прекрасно.

А вдалеке, зажатый в тесноте среди бойцов в полевой форме — так далеко, что блестящая в центре собора каска казалась отсюда чуть более ярким, чем остальные, огоньком, — сидел капитан инженерных войск, который тоже знал Верну. Он вспоминал, как однажды эта блистательная звезда, теперь такая далекая от него, такая недостижимо далекая, рыдала в его объятьях и говорила: «Господи, как страшно. Пожалуйста, прошу тебя, обними меня посильней», — и он прижал ее к сердцу так крепко, как только мог, и в ту чудесную минуту она безраздельно принадлежала ему.