Манук - Ирина Бабич

И тут Володя рассказал мне, что мечтает стать дрессировщиком и выступать с группой зебр. Такого ещё никогда не было, а у него обязательно будет, потому что с ним занимается мой папа, а он в этом деле — профессор! Володе уже удаётся, — правда, не всегда, проехаться на Пальчике верхом, а ведь наездника на зебре никто ещё не видел — так говорит мой папа. Вообще мы с Володей подружились, — наверное, потому, что он только два года, как закончил школу. Он даже рассказал мне по секрету, что папа сделал заявку ещё на двух зебр: будто для своего аттракциона, а на самом деле — для Володи. И ещё он сказал, что таких людей, как мои родители, днём с огнём не найдёшь и что я должна на них «тихо молиться».

И мы побежали искать папу, но сначала завернули к попугаям, и Володя объяснил, что желтоголовый — это Кузя, синеголовый — Ляля, второй синеголовый, но с лысинкой — Вова, а красноголовый — Арик, и его надо опасаться — кусается.

— Как собака! — сказал Володя и показал багровый рубец на левой ладони. — Я ему, зверю, сахар давал, а он как долбанёт…

— А почему они не разговаривают? — спросила я.

— Петрос Георгиевич не хочет, — сказал Володя. — Говорит: зачем это надо — митинг на манеже!

Папу мы нашли в комнате для шимпанзе. Клетки были пустые. За столом на высоком складном детском стульчике сидела младшая обезьяна — Зита, в передничке, как какой-нибудь малыш, и тётя Маруся — пожилая такая женщина, славная-славная и добрая-добрая — кормила её с ложечки манной кашей. Рядом стоял резиновый ярко раскрашенный доктор Айболит. Зита отворачивалась от каши и даже иногда плевалась. Тогда тётя Маруся подносила ложку к Айболиту и говорила:

— А я отдам! Отдам Зиткину кашу.

После этого Зита хватала ложку своей чёрной мохнатой ручкой и совала в рот. А папа не обращал на них никакого внимания, он ходил по комнате, а на руках у него сидел старший шимпанзе — Тату. Он обнял папу за шею руками, а за талию ногами, прижался всем телом и очень жалостно гудел: «У-уй, у-ух!» А папа всё приговаривал: «Бедный ты мой, славный, никто тебя не любил, не кормил, все били, обижали…»

— Это он за Петросом Георгиевичем соскучился, — шёпотом объяснил мне Володя, — вот он его и жалеет. К Пальчику и не подошёл, а эту маруду на руках носит…

— Может, ты хочешь, чтобы я твоего Пальчика на руках носил? — осведомился папа всё тем же «жалким» голосом. — Так, во-первых, я не Жаботинский… Тату хороший, Тату славный… А во-вторых, я был бы уже без носа и ушей… А Тату не кусается, Тату хороший…

— Прямо-таки ангел, — оскорблённо хмыкнул Володя. — А кто Галине Евгеньевне лицо расцарапал?

Папа посадил Тату на второй высокий стульчик, а сам стал сзади и положил руки на его мохнатые плечи.

— Теперь будет есть, — сказал он мне. — А то очень разволновался, когда меня увидел. А в том случае он не виноват. Галка несла его на репетицию, а в коридоре кто-то лестницу уронил. Грохот, пыль! Тату испугался — и как рванётся! А Галка его не пускает. Ну, вот он её и цапнул. А вообще, Тина, запомни: к обезьянам без тёти Маруси или без меня не входить и близко около них не стоять. Народ коварный: оскалит зубы, всем кажется — улыбается, а это он злится! Работа с шимпанзе куда опаснее, чем со львами. Лев всегда о нападении предупреждает — позой, рычанием, всем своим поведением. И прыгает по прямой. А эти граждане нападают и сверху, и снизу, и сбоку, и могут рвануть когтями. Тату, покажи лапу! Видишь, как вооружён! И кусаются, и так в объятиях сожмут, что дух вон. Поняла?

Вот тебе и юная дрессировщица: крокодила не беспокой, к зебре не подходи, попугаев опасайся, обезьян не трогай… Мне даже захотелось заплакать, и папа это заметил.

— Знаешь что, — сказал он, — пошли-ка поужинаем и отдохнём: вечером у нас погрузка.

— А бегемоты? — спросила я. — Разве я не пойду к бегемотам?

— Моя дочка! — сказал папа и весь засиял. — Видели? Устала, укачалась, не ела с утра — и никаких жалоб. Нет, она хочет поздороваться с бегемотами! Ах ты, Тина, моя Тина! Ну, пойдём!

И мы пошли к бегемотам.

ХРАБРЫЙ НАЗАР

Репетиция аттракциона Петросяна задерживалась: надо было договориться с осветителями, отнести в оркестр ноты, установить сложные декорации. А народу в цирке тем временем становилось всё больше и больше: ведь артисты цирка ездят по всей стране, кочуя из одной программы в другую, и о многих номерах и аттракционах знают только по рассказам и газетным рецензиям. Всем хотелось посмотреть работу Петроса Петросяна. Там были заняты, как говорилось в афише, экзотические животные, то есть редкие животные далёких стран. «Гвоздём» этого аттракциона были дрессированные бегемоты, с которыми не выступает больше никто из советских, да, пожалуй, и зарубежных дрессировщиков. И даже приготовления к репетиции были необычными. Ну, скажите, видали ли вы когда-нибудь в цирке… занавес — такой, чтобы скрыл от зрителей всю круглую арену? Нет? А тут по команде Петросяна на манеж опустился откуда-то сверху огромный чёрный колпак, похожий на гигантский колокольчик — верхушка его была подтянута повыше, а края плотно прилегали к барьеру. И оттуда, из-под колпака, доносились какие-то непонятные звуки, будто кто-то большой недовольно фыркал и бурчал.

Всё это было очень интересно — вот почему на репетицию пришли и артисты, и их помощники, и рабочие манежа, и кассирша. За минуту до начала в первом ряду появился директор. Около него топтался и что-то сердито говорил инспектор манежа — дядя Коля.

— Бросьте, Николай Константинович, — потрепал его по плечу директор, — не надо портить себе и мне настроение. Бегемоты — не нервные дамочки! Отработают, как миленькие. Давайте лучше смотреть: я ведь этот аттракцион в первый раз вижу.

Свет в цирке погас, и дядя Коля, недовольно ворча, поднялся на несколько рядов выше, туда, где сидела, затаив дыхание, Тина. И пока он пробирался к ней, наступая кому-то на ноги и поминутно извиняясь, из ложи оркестра полилась тихая нежная музыка. Чёрный бархатный «колокольчик» внезапно взмыл вверх, под купол, и свернулся там в тугой комок. А на арене, будто залитой настоящим солнечным светом, все увидели своими глазами прекрасную сказочную страну. За невысокой оградой росли зелёные пальмы, и на них качались, гортанно перекрикиваясь, яркие, как цветы, попугаи. Форганг был закрыт занавеской из бамбуковых палочек, а перед ним возвышалась большая серая скала. В прозрачном озерке отражался зелёный бархатный бугор и мокло толстое шершавое бревно. По жёлтому песку разгуливали розовые фламинго. А под скалой в узенькой полоске тени блаженно похрапывал герой весёлых армянских сказок — храбрый Назар. Он был в длинном оранжевом кафтане, в широченных голубых шароварах, а на голове его кокетливо сидела маленькая красная феска с кисточкой — кисточка свисала прямо на толстый нос Назара и его густые чёрные усы. Но вот Назар приоткрыл один глаз, потянулся, сел, подмигнул залу — и в зале засмеялись. Бывает же так: ничего особенного не сделает человек, просто вздохнёт или раскинет руки — а людям вокруг уже весело.

А Назар тем временем вспомнил, как видно, о чём-то очень приятном: его круглое краснощёкое лицо так и расплылось в улыбке. Он залез в карман необъятных своих штанов и вытащил оттуда ситцевый узелок. В узелке оказалась тарелочка с аппетитными рыбками, длинный белый хлебец и фляжка. Назар расставил всё это на выступе скалы и полюбовался. Потом потёр руки, посмотрел на них, покачал головой и под смех зала заспешил к озерку — видно, руки были очень грязные. Но только он отвернулся, как розовые фламинго за его спиной быстро склевали с тарелки рыбок и тут же исчезли за бамбуковым занавесом. А Назар тем временем чуть не умер со страху, потому что «бревно», мокнувшее в воде, оказалось… живым крокодилом, который так выразительно распахнул зубастую пасть, что пришлось поскорее уносить ноги. Держась за сердце, Назар вернулся к скале и увидел пустую тарелку. В зрительном зале хохотали, а Назар обиженно погрозил пальцем. Но вид фляжки и свежего хлебца привёл его снова в хорошее настроение. Он уселся на скалу, взял хлебец в левую руку, а правой попытался отвинтить крышку фляжки. Крышка не поддавалась… И не заметил храбрый Назар, как из-за бамбукового занавеса тихонько вышла антилопа Нуга, подкралась сзади, вытащила хлебец из его руки и весёлым галопом унеслась за кулисы. Ну вот, фляжка открыта. А где же хлебец? И почему все смеются? Ах, теперь Назару ясно: около этой скалы нельзя поесть спокойно. Крепко сжимая фляжку, он направился к зелёному холму над озерком, хлебнул вина, облокотился на холм и… так и хлопнулся на золотые опилки арены. Потому что холм, большой неподвижный холм, взял да и переполз чуть-чуть подальше. Нет, этого Назар стерпеть не мог: он разбежался, прыгнул на холм, как на коня, вцепился в его зелёную пушистую вершину и… поехал вокруг арены: холм поднялся на короткие толстые ноги, стряхнул с головы зелёное бархатное покрывало и оказался огромным бегемотом, на котором храбрый Назар сидел задом наперёд. Он сидел и крутил пальцем у виска: дескать, не может такого быть, просто я сошёл с ума. Вот они проехали круг — аплодисменты гремели так, как будто это была не репетиция, а самое настоящее представление; вот Назар слетел со своего «коня»… Бегемот — это был Манук повернулся, повернулся и Назар и обмер: прямо перед ним зияла разверстая пасть Манука с огромными, толстыми, как большущие свёклы, зубами. От ужаса Назар сначала остолбенел, а потом выхватил из-за пояса старинный заржавленный пистолет и прицелился прямо в пасть бегемоту. За такое хулиганство Манук ухватил его за полу кафтана. И тут-то случайно выстрелил пистолет — наверное, в прожектор, потому что весь цирк погрузился во мрак. Но только на одну секунду. Вспыхнули с новой силой огни, и в их ярком переливающемся свете на арене вместо храброго Назара оказался Петрос Петросян. У его ног лежали мешковатый кафтан, синие шаровары, феска и даже толстый красный нос с чёрными усами, а Петрос Георгиевич, затянутый в чёрный, осыпанный блёстками костюм, весело раскланивался перед отчаянно аплодирующей публикой. И так же раскланивался на все стороны его четвероногий партнёр.