Азъ есмь Софья. Царевна - Галина Гончарова

— А это племянница моя, Наташенька, — услышала она голос дядюшки, только вот опамятоваться так и не смогла.

Кажется, что-то говорил пожилой человек, а Наталья отвечала, только вот что — она бы и не вспомнила, потому что сияли перед ней синие очи — и ничто другое значения не имело.

На подгибающихся ногах вышла — да и сползла за углом по стеночке. Слуги подхватили, в комнату унесли… И только там Наталья поняла — кого она видела.

Ведь в гостях у дядюшки сегодня были государь Алексей Михайлович и царевич Алексей Алексеевич.

Ой горюшко девичье…

Алексей и не понял, какое впечатление произвел на юную Наталью.

Ну девушка. И что?

Таких в базарный день на пятачок — пучок. А потому он вернулся домой и улегся спать. И назавтра уже и не вспоминал об этой мелочи.

Наталье, конечно, досталось от Мэри Гамильтон за все хорошее, но сильно ее и не ругали.

Девица ведь!

А тут — царь! Еще бы она не сомлела! Посчитали, что это от впечатлений — и на том успокоились. Беспокойны были двое.

Сама Наталья, которая горела, то смеялась, то рыдала, дрожала — и сама не заметила, как по уши влюбилась в царевича.

И ничего удивительного в этом не было.

У любой, даже самой сильной и властной, жестокой и решительной женщины есть в глубине души воспоминания. И заглянув в них, она тихо скажет — вот тут я могла сломаться. Вот на этом парне…

Наталья не стала исключением. Любовь вспыхнула ярко и живо, пожирая все доводы рассудка, как деревянные здания столицы. Нет сомнений: если бы ей дали время, она бы перегорела, передумала, успокоилась — и спустя десять лет, став женой какого-нибудь боярина, вспоминала бы этот день с усмешкой.

Но жизнь славится своими злыми шуточками.

На третий день Алексей Алексеевич уехал обратно в Дьяково.

На пятый — царь пришел в гости к Матвееву и завел разговор.

Сначала — ни о чем. Потом — о Наталье.

— А кто, боярин, та милая девушка, которая нам прошлый раз вино подавала?

— То Наташа, Кириллы Нарышкина дочь. Взял к себе да воспитываю помаленьку.

— Отчего ж ты, боярин? Я чай, и отец ее не беден?

— Да у него еще семеро мал мала меньше, жена от них и никуда, а что девочке в деревне делать? Ей жениха присматривать нужно, государь. Не век же ей вековать! И так уж шестнадцать было, когда забрал!

— Неужто такая красивая девушка — и не сговорена? Быть не может!

— Ох, государь, красивая она, это есть, да приданого у девочки нет, а без денег — сам знаешь.

— А любовь? Неужто никто не люб ей? Быть такого не может!

— Откуда бы, государь? Да и какое у девки соображение? Это мне надо партию искать, а ее дело принять, что скажут. Но девочка она разумная, добрая, хорошей женой кому-то станет.

— Кому-то… Знаешь, боярин, сватом у тебя выступить хочу.

— Государь?

— Есть у меня на примете человек один. Богатый, не старый, правда, вдовец, да и дети у него есть, зато добрый, он и Наташу твою любит.

— Ох, государь! Ежели есть у тебя такой на примете — век благодарен буду за девку…

— Есть. Да только согласится ли невеста?

— Ее дело…

— Ему нужно, чтобы и она любила.

— Поговорю я с ней, государь. Скажи мне только, о ком ты речь ведешь? Кто счастливец тот?

— Сам я жениться хочу, Артамон.

Выражение «дубиной по головушке огрели» сюда подходило как нельзя более.

Именно как дубиной, именно по головушке… Матвеев просто сидел и глазами хлопал минут пять. Зато потом не сплоховал.

Упал на колени, взвыл от радости и принялся царю руки целовать — чуть все камни в перстнях не обгрыз, а уж обслюнявил… С чувством лобызал, от всей широкой души!

Еще бы, такие перспективы!

Да боярин за них голым бы разделся, медом обмазался и на столб влез, а тут все просто так предлагают! Просто потому что Наташка царю приглянулась!

Но это у государя всякие доводы вроде люблю, ценю, жениться хочу, а у Артамона другие колесики прощелкивают.

Он окажется еще более приближен к трону.

Наталья ему благодарна будет.

Лет пять, а то и поболее, его власть будет не меньше царской.

А еще?

А если Наталья сына царю родит? Может так быть, что тот его наследником сделает? А Дума боярская утвердит?

Есть, конечно, Алексей Алексеевич, но для того государь вроде как Польшу приглядел, да и мутный он. А еще…

Кирпичи — они в любом времени падают одинаково качественно. Или там ворона нагадит со смертельным исходом. Или стрельцы взбунтуются… кого им Алексей Алексеевич противопоставит? Писаришек своих?

Смешно!

Остальные царевичи? Царевны? Так это как подать! Можно и Милославских в измене обвинить, да и казнить скопом, а всех, кто от Машки Милославской рожден, в монастыри сослать! Ежели интриговать умеючи…

Но это потом, все потом, а пока…

— Государь, такая честь! Такое счастье!!!

Минут двадцать ушло только на заверения, расшаркивания, раскланивания и умиления. И только потом мужчины перешли к делу.

Алексей Михайлович готов был хоть завтра. Вот только траур по царице выждет, хотя бы с полгодика — и сразу честным пирком да за свадебку. А чего тянуть?

Не мальчик уже!

Хотя Матвеев и уверял, что Наташу это ничуть не смутит. У них вот, с женой разница и того больше — и счастливы! Дочка, сын… чего еще надо? Вот на слове «сын» мечты и грохнулись с размаху о жестокую реальность жизни, как разогнавшийся бегун о стеклянную стену.

В кровь и в осколки.

Поскольку подумали оба — о царевиче Алексее Алексеевиче.

М-да…

А ведь не одобрит. И высказать все в лицо не постесняется.

Да не в том бы дело, как-никак он — сын, а Алексей Михайлович — отец, поругались да и помирились. Но ведь действительно…

Так-то все звучит прекрасно.

Полюбил, женился, вдовец…

А в реальности?

Любить тебе никто и не мешает, но жениться, когда на могиле царицы еще земля не осела — понятное дело, в переносном смысле, кто б дал царицу в землю закопать, в Соборе схоронили, — некрасиво. Неуважение.

А хочется.

Еще как хочется…

Пусть даже верный Артамошка и уверяет, что ежели девка так государю приглянулась, то ни за кого другого она таперича точно не пойдет, но ведь…

Хочется. А стыдно.

И оба собеседника это понимали, только не говорили. Но про себя Артамон Матвеев клял последними словами наглого мальчишку, из-за которого могла сорваться такая удача. Царь ведь…

А ежели перегорит?

Уж как касимовскую невесту любил, да забыл, утешился с Марией Милославской. Глядишь, и эту забудет, мало ли кто там еще подвернется?

Нет, это дело надо срочно проворачивать, но — как?!

Не уговаривать же царевича? Матвеев отчетливо понимал, что нарвется на такую насмешку, что дальше некуда. И то спасибо, ежели насмешку…

А еще…

— Государь, уж коли ты решил, так не стоит об этом кому третьему знать. Отравят ведь девку! Или еще как попортят!

Вот тут Алексей Михайлович был полностью согласен. Могли и отравить, и что угодно, но любовь же! Так что ему предстояло сражение со своим семейством.

Матвеев же, проводив государя, заспешил к жене. Обрадовать.

Мэри была в диком восторге. Просто пищала и прыгала. Это ж такие перспективы!

Хоть и на дикой Руси, но тетка царицы — это много! Очень много! Это — власть! Ведь умная женщина всегда может так управлять мужем, что тот и не поймет, как повинуется ее словам. Тут нахмуриться, там рассмеяться, здесь в спаленку поманить — вот и готовы нужные решения.

А ей эти решения ой как были нужны…

Клан Гамильтонов был достаточно знаменитым и роднился даже со Стюартами. Но еще при Иване Грозном Томас Гамильтон, паршивая овечка, решил уехать на Русь. Обжился, устроился, Евдокия вот боярыней стала, но связей с родной землей не утратила. И отстаивала ее интересы.

Да и Артамон Сергеевич, в бытность свою в Англии, полюбил Туманный Альбион.

А теперь у них был шанс приблизиться к трону. Казалось бы, радоваться надо?

Радость опекунам подпортила Наталья.

Артамон Матвеев хотел обрадовать девушку, но эффект получился совершенно противоположным. Наталья побелела… и с плачем кинулась опекунам в ноги.

— Дядюшка! Тетушка! Не отдавайте! Последней служанкой стану, что пожелаете сделаю, у порога спать буду… не отдавайте!!!

И что тут было делать?

Артамон Матвеев только головой покачал — рехнулась девка от нечаянной радости. Евдокия же осталась рядом с девушкой, но толку было чуть. Вытащить из девчонки удалось не так и много — больше было слез, соплей и воплей.

Вот не люб ей царь, она другого любит, а этот — старый, противный и вообще — жуть!

Естественно, аргументами это признано не было. Наталья получила пару оплеух и хлебо-водную диету, пока не поумнеет — и осталась одна в своей комнате.