Книги Крови (Книга 5) - Клайв Баркер

- Расскажи мне, - попросил Клив.

- Что рассказать? - спросил Билли.

- Что случилось у могил.

- Я почувствовал головокружение. Упал. Очнулся я уже в госпитале.

- Это то, что сказал им, верно?

- Это правда.

- Не так, как слышал я. Почему бы тебе не объяснить, что по-настоящему произошло. Я хочу, чтобы ты поверил мне.

- Я верю, - сказал мальчик. - Но, видишь ли, я должен хранить это при себе. Это - между мною и им.

- Тобою и Эдгаром? - переспросил Клив и Билли кивнул. - Между тобой и человеком, который убил всю свою семью, кроме твоей матери?

Билли явно был напуган тем, что Клив в курсе дела.

- Да, - сказал он после размышлений. - Да, он убил их всех. Он бы убил и Маму тоже, если бы она не убежала. Он хотел стереть с лица земли всю семью. Так, чтобы не осталось наследников, чтобы не нести плохую кровь.

- Твоя кровь плохая, да?

Билли позволил себе слабо улыбнуться.

- Нет, - ответил он. - Я так не думаю. Дед ошибался. Времена изменились, разве не так?

Он сумасшедший, подумал Клив. С быстротой молнии Билли уловил его настроение.

- Я не сумасшедший, - сказал он. - Скажи им. Скажи Девлину и любому, кто спросит. Скажи всем - я агнец. - Его глаза опять горели неистовством. Тут ничего нет от агнца, подумал Клив, но воздержался сказать это вслух. Они не должны перевести меня отсюда, Клив. Не должны, после того, как я подошел так близко. У меня здесь дело. Важное дело.

- С покойником?

- С покойником.

Какую бы новую цель он ни представил Кливу, с другими заключенными его отношения строились иначе. Он не отвечал ни на вопросы, ни на оскорбления, которыми его осыпали. Его внешнее пустоглазое безразличие было безупречным. Клив поражался. Мальчик мог бы сделать актерскую карьеру, если бы не был профессиональным чокнутым.

Но то, что он нечто таил, стало скоро проявляться: в лихорадочном блеске глаз, в дрожащих движениях, в задумчивости и непоколебимом молчании. Для доктора, с которым продолжал общаться Билли, физическое ухудшение было очевидным, он заявил, что мальчик страдает депрессией, острой бессонницей, и прописал седативное, чтобы улучшить сон. Таблетки Билли отдавал Кливу, утверждая, что сам он в них не нуждается. Клив был благодарен. Впервые за много месяцев он спал хорошо, его не беспокоили слезы и крики сотоварищей-заключенных. Днем отношения между ним и мальчиком, и всегда сдержанные, обратились в простую вежливость. Клив чувствовал, что Билли совершенно отгородился от внешнего мира.

Не впервые он был свидетелем такого преднамеренного ухода. Его сводная сестра Розанна умерла от рака желудка три года назад. Это тянулось долго, и состояние ее ухудшалось до самых последних недель. Клив не был с ней близок, но, возможно, как раз это и дало ему перспективу - он многое увидел. В поведении этой женщины было то, что недоставало его семье. Его испугала систематичность, с какой она готовилась к смерти, сокращала свои привязанности, пока не остались самые важные фигуры - ее детей и священника. Остальные, включая мужа, прожившего с ней четырнадцать лет, были изгнаны.

Теперь он видел ту же холодность и ту же бережливость в Билли. Подобно человеку, готовящемуся пересечь безводную пустыню и слишком дорожащему своей энергией, чтобы тратить ее и на один-единственный жест, мальчик замкнулся в себе. Это выглядело жутко. Клив ощущал все большее неудобство, разделяя с Билли помещение восемь на двенадцать футов. Это походило на совместное проживание с человеком на Улице Смерти. Единственным утешением были транквилизаторы, Билли без труда околдовывал доктора, который продолжал снабжать его лекарствами. Таблетки гарантировали Кливу сон, дающий успокоение и по крайней мере несколько дней без сновидений.

А потом ему приснился город.

Нет, сначала снилась пустыня. Пространства, засыпанные сине-черным песком, который жег подошвы ног, пока он шел, а холодный ветер задувал в глаза и нос, развевал волосы. Он знал, что бывал здесь и раньше. Во сне он узнавал вереницы бесплодных дюн, без единого деревца или постройки, чтобы разрушить монотонность. Но в прежние визиты он приходил сюда с проводниками - или такой была его почти твердая уверенность, - теперь он был здесь один, и тучи над его головой стояли тяжелые, синевато-серые, обещая, что солнца не будет. Казалось, он часами бродил по дюнам, ноги кровоточили от песка, тело покрылось синей пылью. Когда утомление приблизилось вплотную и почти одолевало его, он увидел руины и подошел к ним.

Это был не оазис. На пустынных улицах отсутствовало что-либо, имеющее отношение к здоровью или пище - ни фруктовых деревьев, ни искрящихся фонтанов. Город был скопищем домов или их частей - иногда целые этажи, иногда единственная комната, брошенные рядом, будто пародируя городской порядок. Безнадежная мешанина стилей: прекрасные георгианские особняки стояли среди многоквартирных домов с выгоревшими комнатами, дом, из ряда вон выходящий, безукоризненный, вплоть до покрытого глазурью пса на подоконнике, стоял спина к спине с гостиничным номером. Всюду шрамы, так грубо изымали их из их окружения: стены растрескались, предлагая заглянуть мимоходом в личные апартаменты, лестницы нависали, ведя в облака и более никуда, двери хлопали, распахиваемые ветром, впуская в пустоту.

Клив знал, здесь была жизнь. Не только ящерицы, крысы и бабочки - все альбиносы - порхали и прыгали, когда он шел заброшенными улицами. Была человеческая жизнь. Он ощущал, что за каждым его движением наблюдают, хотя и не видел ни следа человеческого присутствия, по крайней мере в свое первое посещение.

Во второе - вместо утомительной прогулки по заброшенной местности его допустили прямо в некрополь. Ноги легко следовали тем же путем, каким шел он и в первый раз. Непрерывный ветер этой ночью был сильнее, подхватывал кружевные занавески в одном окне, звякал китайской безделушкой в другом. Ветер также принес голоса, ужасные и диковинные звуки, которые раздавались из какого-то удаленного места за городом. Слыша жужжание и взвизги, будто безумных детей, он был благодарен, что хотя бы улицы и комнаты были знакомы, пусть и не блистали удобствами. У него не было желания шагнуть внутрь, несмотря на голоса, он не хотел обнаружить то, что являлось причиной возникновения этих обрывков архитектуры.

И все-таки после того, как он однажды посетил это место, он возвращался туда ночь за ночью, всегда с окровавленными ногами, встречающий только бабочек и крыс, да черный песок на каждом пороге, песок, заползающий в комнаты и коридоры. От визита к визиту это не менялось. Так казалось по тому, что он смог мимоходом разглядеть между занавесками или сквозь жалюзи, и каким-то образом в нем зафиксировался некий общий момент: стол, сервированный на три персоны - каплун не разрезан, соус дымится, - или душ, оставленный литься в ванной комнате, в которой все время вертелась лампа, и болонка в апартаментах, которые могли бы быть кабинетом адвоката, или еще парик, разорванный и брошенный на пол, лежащий на прекрасном ковре, чьи узоры наполовину пожраны песком.

Только однажды он действительно видел в городе иное человеческое существо, и это был Билли. Произошло удивительное. Однажды ночью - когда ему снились улицы - он полуочнулся от сна. Билли не спал, а сидя посередине камеры, смотрел на свет в окне. Это был не лунный свет, но мальчик купался в нем так, как если бы это был лунный свет. Лицо он поднял к окну, рот открыт, глаза сомкнуты. У Клива едва хватило времени увидеть, в каком трансе находился мальчик, как транквилизаторы опять подействовали и сон сомкнулся. Однако он захватил с собой кусок реальности, ввергнув мальчика в свое сновидение. Когда он опять достиг города, там был Билли Тейт, стоял на улице, лицом обратившись к темным тучам, рот открыт, глаза зажмурены.

Это длилось всего мгновение. Потом мальчик удалился, поднимая фонтаны черного песка. Клив звал его. Билли, однако, бежал сломя голову, и с необъяснимым предвидением, которое бывает во сне, Клив знал, куда направляется мальчик. На край города, где дома иссякают и начинается пустыня. Ничего не заставляло его пускаться в погоню, и все-таки он не хотел потерять связь с единственным собратом-человеком, которого он видел на этих жалких улицах. Он опять позвал Билли по имени, более громко.

На этот раз он почувствовал на своей руке его руку и испуганно подскочил, - он пробудился в своей камере. "Все в порядке, - сказал Билли. - Тебе снятся сны". Клив пытался выбросить город из головы, но в течение нескольких рискованных секунд сон просачивался в бодрствующий мир, и, глядя на мальчика, он увидел, что волосы Билли подняты ветром, который не принадлежал, не мог принадлежать тюремным помещениям. "Ты видишь сон, опять сказал Билли. - Проснись".

Вздрагивая, Клив сел на койке. Город удалялся - почти ушел - но перед тем, как почти потерять его из виду, он почувствовал бесспорное убеждение, что Билли знал, когда будил Клива, что они были там вместе несколько недолговечных мгновений.