Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

... Тогда, еще на рассвете, его дивизия и приданный ей танковый полк - тысячи солдат со всей военной техникой - сосредоточились у реки в ожидании переправы. Обнаружила немецкая разведка маневр или знала о нем заранее - неизвестно. Только над переправой, над прилегающей к реке местностью внезапно появились тяжело нагруженные «юнкерсы» и начали свою четкую, отлаженную работу... Бомбы, десятками одновременно, с воем и свистом врезались в берег, в реку, взрывались, грохоча, взметая ввысь столбы земли, пыли, воды. Сбросив груз, самолеты с черными крестами переходили на бреющий полет, в упор, длинными очередями из крупнокалиберных пулеметов прошивали распластанных на земле людей.

Крепко зажмурившись, прикрыв голову обеими руками, Ефим лежал ни жив ни мертв, лицом вниз, в мелкой ложбинке - символическом «укрытии», неспособным защитить его ни от пуль, ни от осколков бомб, ни от прямого попадания...

Сколько часов продолжался непрерывный хмельной загул смерти - он не знал, не помнил. Когда все утихло, долго еще не верил ни наступившей тишине, ни тому, что жив, ощупал себя, неуверенно поднялся на непослушные ноги. И увидел тогда в лучах предзакатного июньского солнца, точь-в-точь такого же багрового, как сейчас, - вздыбленную, перепаханную бомбами равнину, множество навсегда припавших к земле воинов, застывших в самых невероятных позах, уцелевшую кое-где ярко-зеленую молодую траву, забрызганную кровью, услышал крики и стоны раненых...

Ефим вздрогнул, очнулся. Не сразу осознал, что вокруг него - пустынный, полный пахучей зелени лес, где меж густой листвы пробираются последние лучи заходящего солнца. Покой. Тишина. Мир.

«Война и мир. Мир и война. Роковой чередой сменяют они друг друга века и века, - думал Ефим. - Вот и в эти минуты, когда он, судьбой и Богом сбереженный на войне, сидит в сказочной тиши лесопарка, его товарищи-фронтовики ведут тяжелые бои, смерть без устали косит людей, рвутся снаряды, небо в дыму от пожарищ... Безумие, нелепость, уродство... Неужели человечество так и будет пребывать на Земле: мир и война, война и мир - до полного самоуничтожения?!»

В лесу начало темнеть. Ефим встал со скамьи, заторопился в общежитие. Надо выспаться, приготовиться: завтра - первый рабочий день.

Глава пятая

Инструментальный цех не поразил Сегала новизной или необычностью. В начале своей журналистской карьеры он несколько лет сотрудничал в многотиражке большого механического завода. И цеховая обстановка, и станки, обрабатывающие металл, были ему знакомы.

Начальнику бюро цехового контроля Майорову, человеку средних лет, на вид симпатичному, Ефим доложил по военной привычке:

-    Товарищ начальник! Сержант Сегал прибыл в ваше распоряжение. Разрешите приступить к работе.

Сугубо штатский начальник, вероятно никогда не служивший в армии, от такого обращения чуточку растерялся, полуконфузливо, полу бойко сказал:

-    Садитесь... Воевал? С фронта? У нас тут, понимаешь, тоже фронт. Нам тут тоже, понимаешь, на орехи достается.

Глядя на его округлое, но бледное лицо, утомленные глаза, Ефим поверил, что и здесь, как выразился начальник, людям достается.

-    Ну, что ж, идемте, я провожу вас к рабочему месту.

В цехе уже состоялась пересменка, шумели станки, пахло эмульсией и горелой стружкой. По дороге Майоров пояснял:

-    Инструмент в кладовую попадает и восстановленный и новый. Прежде чем его выдавать рабочим, необходимо тщательно проверить, соответствует ли он паспортным данным. Вот этим и предстоит тебе... то есть вам заниматься. В кладовой на этом деле у нас сидит старый опытный контролер, будешь ему помогать. Он вас подучит, - почему-то путал «ты» и «вы» Майоров.

Андреич, как звали в цехе старого контролера, и две кладовщицы встретили Ефима радушно.

-    Раненый фронтовик? - осведомились женщины. - Демобилизовали? Ну и хорошо! Теперь жив будешь. А у нас вместо мужей - похоронки...

Андреич, сидящий в углу за большим столом, заваленным инструментом, с любопытством поглядывал на Ефима. Сильная матовая настольная лампа освещала его серые морщинистые, в седой щетине щеки, полные губы, большие карие, не то с молодым, не то с болезненным блеском глаза.

-    Как звать тебя, солдат? - спросил хрипловатым голосом.

-    Ефим Сегал.

-    Вот табуретка, Сегал, садись поближе, работать будем. Ты до войны-то чем занимался?

-    Я - журналист.

-    О, ты парень грамотный! Значит, наше дело быстро освоишь. Это точно.

Ефим уселся рядом с Андреичем. От него неприятно пахло луком и водочным перегаром.

-    Выпиваешь? - спросил вдруг Андреич.

-Да... приходилось...

-    А я грешен... Не от хорошей жизни, конечно...

-    Что так?

-    Об этом когда-нибудь после... Тебя из армии почему отбраковали?

-    Контузии, ранения, - неохотно ответил Ефим.

-    И мне, брат, в Гражданскую не повезло, вот гляди, - Андреич указал на левую ногу, вернее, на деревяшку, торчащую из заплатанной синей штанины, - почти до колена отхватило, двадцать три года ковыляю... Ничего, привык... Однако давай делом заниматься. Вон сколько навалено инструмента на перепроверку, и все подносят да подносят, только поспевай!

Шли дни. Тянулись недели однообразные и трудные. На работе Ефим очень уставал. Двенадцатичасовая смена оказалась ему не по силам... До обеда, он, как правило, бодрился, много успевал сделать, но после полудня глаза у него слипались, руки и ноги тяжелели, все тело сковывала неодолимая дрема, голова туманилась и припадала к столу.

-    Устал солдат, - говорил Андреич кладовщицам, жалостливо посматривающим на прикорнувшего Сегала. -Умаялся на войне, ишь какой худющий - кожа да кости.

-    И живет-то небось впроголодь, - сочувственно вздохнула одна из кладовщиц. - Столовка - чего там?..

И верно: днем Ефим кое-как насыщался в рабочей столовой, вечером, придя в общежитие со смены, обычно съедал кусок черного хлеба, выпивал кружку не всегда сладкого кипятка, с тем и укладывался спать. Сны он видел длинные, кошмарные: то в плен к немцам попадает и его пытают, то осколок снаряда пробивает ему живот, то еще что-то жуткое. Ефим метался по постели, страшным, нечеловеческим голосом вопил... Общежитейцы испуганно вскакивали с кроватей, тормошили Ефима:

-    Чего орешь, сбесился, что ли?

Он непонимающе, ошалело таращил глаза:

-    Где я? Где я?

-    В заднице, - в сердцах отвечали ему. - Не ори, чай, не режут. Спи, дьявол!..

Ефим с головой укрывался одеялом, долго не засыпал. Утром, разбитый, словно пахал всю ночь, с трудом тащился на завод.

Степан Петрович Жилин, теперь сосед Ефима, не раз советовал ему:

-    Сходил бы ты, сержант, к доктору. А то скоро совсем до ручки дойдешь, свихнешься... Вон какие концерты даешь по ночам - страсть!

Рекомендовал ему наведаться в заводскую поликлинику и Андреич. Но Ефим избегал встречи с врачами, боялся: вдруг опять больничная койка? К чертям, думалось ему, пока работаю, а там будь что будет.

И все-таки на больничной койке он очутился.

Как-то в воскресенье, в один из нечастых выходных дней, Ефим встал позже обычного, умылся, собрался позавтракать. Открыл тумбочку - а там хоть шаром покати. Надо сходить в магазин, решил он, возьму хлеба, кажется, там что-то и на продовольственную карточку полагается.

Через несколько минут он был в булочной. Хлебные и продовольственные карточки постоянно лежали в правом кармане гимнастерки.

Сунул в него пальцы - пусто! Карточек нет! Кровь отхлынула от лица, он лихорадочно шарил по всем карманам: вот папиросы, спички, пропуск на завод, деньги... А карточки?!. Может, в тумбочке лежат?

Запыхавшись от волнения, прибежал в общежитие, посмотрел в тумбочке, под тумбочкой, под кроватью, бывает, случайно уронил, перерыл кровать - напрасно!

-    Чего это ты ищешь? - спросил старшина.

-    Карточки пропали... - едва выговорил Ефим.

-    Вот это номер! - ахнул старшина. - Что же ты, бедолага, теперь делать будешь?

Несколько дней Ефим жил впроголодь на талончики «УДП», которые случайно оставил в ящике рабочего стола.

Андреич подмечал, что с ним творится неладное, допытывался, в чем дело. А Ефим почему-то стеснялся, не сразу поведал о своей беде.

-    Вон оно что! - сокрушался Андреич. - А я то голову ломаю! Да-а! Скверная штука! Помог бы тебе - да сам третий... А ты попробуй сходить в карточное бюро, к заведующему, к Яшке. Подлец он, правда... Знаешь, как его на заводе прозвали? Яшка-кровопиец... Но ты солдат, может он тебе посочувствует, поверит.

-    Не поверит. Я сразу приметил, что это за тип. Не пойду. Бесполезно.

Однако пойти пришлось: голод за шиворот потащил.

-    С чем пришел? - не отрывая глаз от бумаг, спросил завбюро.

Ефим, волнуясь, сбивчиво, нескладно рассказал о случившемся несчастье. Яшка изобразил на жирной физиономии широчайшую улыбку, хитро подмигнул: