Мент - Андрей Константинов

Дверь распахнулась, и из нее вышел мужчина в форме, с погонами старшего лейтенанта.

— Простите, — обратился к нему Зверев.

Лейтенант обернулся к нему.

— Простите, как найти начальника уголовного розыска?

— На третьем этаже.

Зверев взялся за ручку двери. В сотне метров от Сашки, в витрине Гостиного Двора, хищно оскалился манекен в школьной форме мышиного цвета. Зверев тоже ухмыльнулся. На третьем этаже он увидел стальную дверь с надписью «Отдел уголовного розыска». И кнопку звонка рядом. Зверев мысленно досчитал до десяти и нажал на эту кнопку.

— Что вы хотели? — спросил его быстрый парень в штатском с цепкими, внимательными глазами.

— Мне нужен начальник уголовного розыска.

— А по какому вопросу?

— По личному.

— Ну… ну, проходите. Четвертая дверь слева.

Через несколько секунд Сашка уже стоял перед дверью с табличкой «Начальник уголовного розыска». «Выгонит он меня сейчас к черту», — подумал Сашка и постучал.

— Войдите, — раздался голос.

Зверев открыл дверь и вошел. Крупный седой мужчина лет сорока пяти в штатском сидел за огромным столом.

— Что случилось?

«Ну что?» — спросил сам себя Зверев. — «Сбылась мечта идиота? Следствие ведут знатоки?» Но мечта еще не сбылась… Он сделал шаг вперед и ответил:

— Ничего не случилось. Просто… хочу поговорить.

— Ну, садись, коли поговорить, — хозяин кабинета указал рукой на стул. Этот стул был под стать столу начальника розыска: темно-коричневый, массивный, с вытершейся кожаной обивкой и медными гвоздиками.

Зверев присел. Подполковник рассматривал его с легким прищуром.

— Ну?

— Я студент пятого курса Техноложки. Зовут Александр Зверев, мне двадцать два года, скоро диплом защищать.

— Ну, так в чем проблема?

— Хочу работать в уголовном розыске. Несколько секунд подполковник Кислов и студент Зверев молча смотрели друг на друга. Потом подполковник взял сигарету из пачки и долго мял ее в желтых пальцах. Чиркнул спичкой, прикурил и сказал, выдыхая дым:

— Ты что — дурак?

— А почему? — удивился Зверев.

— У тебя какая специальность будет?

— Инженер-механик.

— И ты хочешь у НАС работать? У тебя с головой все в порядке?

— Да. Я хочу у вас работать… у меня такой характер.

— Значит, все-таки дурак, — констатировал начальник и открыл ящик письменного стола. Около минуты он рылся в каких-то бумагах, что-то недовольно бормотал себе под нос. За его спиной в тощеньком солнечном луче роились пылинки.

— Ага, вот она! — сказал подполковник и вытащил фотографию, наклеенную на плотный картон. Несколько секунд разглядывал ее.

— Вот смотри (он отставил левую руку с фотографией в сторону так, чтоб видно было и Сашке и ему). Шестьдесят восьмой год. Без малого тридцать человек нас тут. Вот я — второй слева в среднем ряду. Похож?

— Вроде похож, — неуверенно сказал Сашка.

— Вот именно — вроде… А теперь слушай: Толя Степанов — помер. Валька Уточкин — помер. Слава Шредер — ну, Славка нормально, полковник. Семен Крюков — спился… Мишка — спился… Федоров — сидит. Игорь Карасев… — Игорь — ладно, в главке. Дальше — Саня Крытов — помер… сидит… помер… спился… помер… спился.

Подполковник сильно затянулся, столбик пепла упал на столешницу и рассыпался серым прахом.

— Вот так, студент. Из всех нас — только трое осталось. Ты понял? Из тридцати человек — трое! Из тридцати — трое!… Думай.

— Я не пью, — произнес Сашка.

— Когда они сюда работать пришли — тоже непьющие были, — криво усмехнулся подполковник. Луч света за его спиной погас, и танец пылинок прекратился.

— Я хочу работать в уголовном розыске, товарищ…

— Подполковник, — подсказал Кислов. — Вольному воля.

Он снял трубку, набрал двухзначный номер. Долго ждал, потом набрал другой номер, сказал Сашке: «Нет зама на месте. Я тебя напрямую к операм отправлю». И в трубку:

— Сухоручко? Здорово… слушай, к тебе приедет от меня Александр… Фамилия? — он повернулся к Сашке… Зверев… Студент Техноложки. Сыщиком хочет стать. Так пусть он у тебя покрутится. Покажите, что можно… так, чтобы понял — с гражданским дипломом нечего у нас жизнь гробить. Понял? Ну, лады, будь здоров.

Без всякой романтики начиналась у Александра Зверева милицейская карьера. Но он уже парил над землей, уже рвался в бой и в кабинете капитана Сухоручко оказался через минуту после разговора с начальником розыска. В этом кабинете стояли три стола, сейфы, древнего вида пишущая машинка и необъятных размеров старинный шкаф. Шкаф занимал треть помещения, — при одном взгляде на него становилось ясно, что такое недвижимость.

Когда Зверев вошел, по кабинету плыла густая волна сигаретного дыма, за столами сидели три мужика без пиджаков и дружно что-то строчили. На полу возле окна сидел еще один человек. Его правая рука была прикована наручником к батарее.

— Вам чего? — спросил, поднимая голову от бумаг, лысый мужик в возрасте от тридцати до пятидесяти.

— Мне капитана Сухоручко, — ответил Зверев. — Зверев моя фамилия. Вам должны были позвонить…

— А… студент. Ну, как же… звонили. Прямо из ГУВД, с Литейного. Зашиваетесь, говорят, товарищ Сухоручко? Так мы вам пришлем студента. На выручку, значит.

— Вы и есть капитан Сухоручко? — спросил Сашка совершенно спокойно.

— Он и есть… сука ментовская, — сказал мужик у батареи.

— Я и есть, — подтвердил лысый. Теперь уже все в кабинете смотрели на Зверева. — Проходи, садись.

Сашка присел около стола капитана. Сухоручко выглядел довольно тщедушным, да и ростом не выделялся. Не грозно выглядел, не по-оперски… Позже Зверев узнает, что ему круто повезло с наставником. Дмитрий Михайлович Сухоручко был опер по жизни. В своем районе он знал весь контингент. И его все знали. Без оружия, с одной ксивой и авторитетом, капитан в одиночку входил в притоны. Ни хрена он не боялся. А его боялись. И уважали. Так все и было до поры до времени… Но времена изменятся очень быстро!

— …Проходи, садись. Давай знакомиться. Познакомились. И снова Зверева стали расспрашивать: а не дурак ли он? Сашка отвечал: нет, мол, не дурак. А хочу работать в розыске.

— Точно — дурак, — сказал мужик у батареи.

— Помолчи, Витек, — бросил не оборачиваясь Сухоручко. — Лучше вспоминай, где магнитофон с Дзержинского сорок один.

Витек затих.

…Сашку расспрашивали минут двадцать. Кто родители? Где живешь? Как учеба? Какие увлечения? О, кандидат в мастера? Вольная борьба? О, молодец! Ну, а к нам-то чего?

— Я же объяснял — хочу работать в розыске.

— Ты же, брат, ничего про нашу работу не знаешь, — совершенно серьезно, без подначки, сказал один из оперов. — Ежели у тебя дурь романтическая в жопе играет… ну, это скоро пройдет.

— Короче, — подвел итог Сухоручко, — давай так: повестки разносить тебя, мужика с почти что высшим образованием, просить неловко. Неуважительно как-то… а давай-ка, брат, приходи по вечерам — посмотришь нашу романтику вблизи. Может, понятым пригодишься. А там посмотрим. Глядишь — поумнеешь, и вопрос сам собой отпадет.

Но вопрос не отпал. Сашка стал приходить в отделение два-три-четыре раза в неделю. Двадцать седьмое отделение находится в самом центре города. В ста метрах — Невский, с другой стороны — крупнейший в Ленинграде универмаг… Да что там! Со всех сторон — магазины, кабаки, театры, памятники культуры. Это автоматически притягивало и провинциальных лохов, и фирмачей. Для мошенников, спекулянтов, фарцовщиков, валютчиков, кидал, катал, карманников и проституток — рай земной. А в самом центре этого рая стоит двадцать седьмое отделение. Но его сотрудники свою жизнь райской не считают. День и ночь они выявляют, пресекают, устанавливают, задерживают… день и ночь. Из года в год. Вчера, сегодня, завтра. Но завтра упорно повторяется то, что было сегодня и вчера, и год назад…

…Зверев приходил в двадцать седьмое как на работу. Привлекали его к тому, к чему можно допустить: к мелочевке. Сашка понимал, что к нему присматриваются, и не обижался. Сам пришел — что ж обижаться?… Чаще всего ему приходилось выступать понятым. Иногда — сгонять куда-то с разовым поручением типа: вот, получи-ка адресок и лети туда, посмотри — есть ли свет в окнах такой-то квартиры. Да и повестки, хоть и не уважительно, но разносить случалось. Иногда он думал, что это напоминает обряд послушания в монастырях. Я выдержу, говорил себе Зверев. Он уже начинал чувствовать, что принадлежит к особой касте — операм УР.

А это действительно была каста! И хотя слова каста или братство не произносились даже во время пьянок, именно так себя оперативники ощущали. Деление на свой-чужой было безусловным. Свой — это мент. И не всякий мент… нет, не всякий, а только тот, кто всегда на острие. Тот, кто рискует. И в любой момент может получить удар ножом в спину или заряд картечи в упор. Тот, кто пашет за полторы сотни в месяц и не спрашивает про сверхурочные… Они действительно были кастой. И испытывали по отношению к прочим те же чувства, что фронтовики по отношению к штабистам. Они были далеки от идеала: почти все — пьющие, не сильно образованные, иногда озлобленные. Но, безусловно, незаурядные.