Женат на собственной смерти (сборник) - Андрей Дышев

— Будешь знать, на кого руку поднимать, — нравоучительно заметил азиат, зачем-то вытер заточку о борт пиджака и сунул ее на прежнее место. — Козел ты кизилский!

И сразу как будто забыл про Кабанова. Теряя остатки воли, Кабанов на шатких ногах вернулся на то место, где он пришел в сознание, сел на землю, обхватил колени и мелко задрожал.

— Ты что ж споришь с ним? — испуганно зашипела страшная женщина.

— Я хочу отсюда уйти, — произнес Кабанов. — Где тут выход?

— Нет тут выхода, — ответила страшная женщина и, оттянув край шарфа, стала яростно расчесывать шею грязными ногтями.

— Хватит пургу нести, — пробормотал Кабанов, глядя, как исчезает в глубине темного прохода азиат. — Везде есть выход.

— Везде есть, а здесь нет, — вяло возразила страшная женщина и приложила кольцо к пупку. Полюбовавшись, спросила: — Как ты думаешь, будет держаться, если проколоть иголкой?

Он отвернул лицо, чтобы не так обильно втягивать в себя запах, источаемый страшной женщиной. Она, к счастью, недолго пристраивала кольцо к пупку, потом пробормотала, что ей пора идти на репетицию, и вместе с запахом растворилась в темноте.

Кабанов немного успокоился, и даже мысли обрели относительную стройность и последовательность. Куда ж это его занесло? То ли катакомбы, то ли подвал, то ли землянка. Он сам забрел сюда или же его кто-то притащил?.. Его знобило. Шелковая рубашка стального цвета совсем не хранила тепло, словно была соткана из стеклянных ниток. Брюки стали влажными на ягодицах, в штанины, словно змеи, вползала сырость. Но больше всего неприятностей доставляли выпачканные в глине ладони. Кабанов потер их друг о друга, но глина лишь глубже впиталась в поры. «Надо выбираться из этой помойки! — подумал он. — И сразу в милицию!»

Он с трудом представил, как будет обращаться к милиционерам с просьбой. Кабанов давно уже ничего ни у кого не просил. Последние годы он только требовал и приказывал. Слесари боялись его, как когда-то боялись его отца. Но отец только молча бил, а Кабанов не бил, но орал, и орал так, что у них кровь застывала в жилах. Милицию Кабанов наследственно ненавидел, но с блюстителями порядка вел себя почтительно — в генах цепко сидел страх перед людьми в погонах. Как им объяснить, что с ним случилось? Они первым делом потребуют у него документы, а документы остались в машине и наверняка сгорели. Начнут выяснять его личность, гонять из кабинета в кабинет… А он будет покорно ходить по коридорам в своих влажных штанах и с грязными руками. Руки надо помыть немедленно! И вычистить ногти — сколько там грязи, инфекции и заразы!

Кабанов приободрился, когда представил, как милиционеры отдубасят дубинками наглого азиата. Пиджак придется оставить. Кабанов под пытками не наденет его снова. Никакая химчистка не изгонит из ткани вонь, чесоточных клещей, вшей, грибки и лишаи.

Его подгоняло желание поскорее выбраться из этого бомжатника на свежий воздух. Прикладывая ладонь к глиняной стене, он пошел во мрак, но через три шага уперся в противоположную стену, такую же гладкую и сырую, как и первая. Пол здесь был совсем негодный, мягкий, как пашня. К тому же в углу крепко пахло туалетом. Когда Кабанов осознал, что этот запах означает, подошвы его туфель уже пронзительно чавкали. Кабанов слезно завыл и кинулся назад. Лицо его было жестоко деформировано, словно он только что взасос поцеловался со страшной женщиной.

— Уроды!! — орал он в темноту, ставя ноги шире обычного, как бывалый матрос, привыкший к качке. Руки он тоже развел в стороны и пальцы растопырил. Так, враскоряку, он пошел в темный проем, задевая деревянные столбы, держащие потолок. — Уроды!! Все засрали!! Зарылись в дерьмо по горло!!

Где-то впереди мерцал тусклый свет, по темным стенам размазывались отблески. Кабанов вышел в комнату, если так можно было назвать неправильной формы нору. По кругу стояло несколько столов, за ними сидели женщины — Кабанову показалось, что их три, но, возможно, их было больше. При тусклом свете свечей женщины вышивали на пяльцах. Каждая обхватывала левой рукой раму с натянутой на ней красной тканью и ловко орудовала иглой. Никто из них не обратил на Кабанова внимания. Под низким сводом скапливались запахи немытых тел, тепло от свечного огня и тихое занудное мычание, отдаленно напоминающее пение.

— Как отсюда выйти? — спросил Кабанов, обращаясь ко всем работницам сразу.

Он не удостоился ни ответа, ни взгляда. Только страшная женщина, сидящая за ближайшим к нему столом, искоса глянула на него и свела к переносице безобразно разросшиеся брови. Кабанов схватил за мосластое плечо ее соседку в сером платке — это была не то усохшая старушка, не то еще не выросшая девочка, но и эта труженица не оторвалась от своего занятия. Пение не прерывалось, даже, напротив, усилилось, и вся нора была наполнена вибрирующими монотонными звуками: «Му-ма-ми-ма. Ма-ма-ми-мо… Бииииии-бизиииии…» И то же самое по второму кругу, а потом снова и снова.

Кабанов решил, что они над ним издеваются. Задыхаясь от злости, он огляделся вокруг, словно выбирая, кого бить первой, и увидел небольшую дыру в стене, достаточную для того, чтобы пролезть в нее на четвереньках. Желание убраться отсюда восвояси было сильнее желания раскидать безумных теток по углам, словно тряпичных кукол. Кабанов, трижды плюнув в проход между столами, опустился на четвереньки и полез куда-то в темноту, еще более плотную и зловонную. Встав на ноги неосмотрительно резко, Кабанов ударился темечком о глиняный свод и отколол от свода приличный кусок прессованного песчаника.

Он долго стоял, согнувшись в три погибели и потирая ушибленную голову, пока его глаза привыкали к мраку. Того ничтожного количества света, которое проникало через дыру, хватило, чтобы увидеть похожие на багажные полки двухъярусные нары. Кое-где валялись подозрительного цвета тряпки. С верхних полок свисали тонкие, плоские чулки, залатанные разноцветные носки, еще какие-то серо-желтые лоскуты со сморщенными резиночками, потертыми шовчиками и редкой щетинкой ниточной рвани… Кабанова чуть не стошнило.

— Блин… Что это за херня? — хотел крикнуть он, но его голос прозвучал на удивление глухо и тихо.

Он выполз назад. Пение вдруг прекратилось. Но Кабанов зря понадеялся, что теперь на него обратят внимание. Толстуха с тифозной стрижкой, сидящая в самом темном углу, где свеча уже давно сгорела и превратилась в затвердевшую лужицу, постучала пяльцами о стол и сказала:

— Подождите, девочки. Тут лучше поделить на два голоса. Послушайте, я буду петь так… — И задрав вверх комковатый, словно неудавшаяся манная каша, подбородок, она мышиным писком издала: — Бизи-бизи-бизиииииии!!! — Быстро перешла на обычный низкий голос: — А вы в это же время чуть пониже: «Му-ма-ми-ма!» Хорошо? Давайте попробуем! И — начали!

Пение возобновилось. Надо сказать, что звуки были достаточно мелодичными, и Толстуха успевала не только звонко пищать, но и ритмично отбивала пяльцами такт. Вот только Кабанову никак не удавалось разобрать слов. Впрочем, текст песни вовсе не интересовал нашего несчастного героя. Ему казалось, что эти омерзительные существа издеваются над ним.

— Как отсюда выйти?! — закричал он, пытаясь заглушить звонко-скрипучие голоса. Но не тут-то было! Песня зазвучала с удвоенной силой.

Дабы покончить с этим гнусным театрализованным действом, он схватил за хлипкий ворот халата Полудевочку-Полустарушку, оторвал ее от табурета и, тряся ее, словно шейкер с коктейлем, выдохнул ей прямо в мелкое обезьянье личико:

— Как ты сюда попала?! Быстро говори, а то придушу!!

Стройность пения была нарушена, ритм сломался, голоса пошли вразнобой, а потом и вовсе затихли.

— Не помню, — печально ответило болтающееся в руке Кабанова существо, приторно пахнущее дешевыми карамельками. Суча ручками и ножками, оно добавило: — Пьяная была.

Кабанов разжал руку и оглядел нору в надежде встретить более-менее осмысленный взгляд. Но все вдруг затихли, пригнули головы, и только было слышно, как шуршат иголки: шик-шик-шик.

Кабанов шагнул к Толстухе. Он не стал делать глупой попытки поднять ее за ворот и лишь сдавил пальцами ее скользкий бугорчатый загривок.

— А я была на празднике, — торопливо заговорила Толстуха, часто моргая, — и там клей нюхала, и экстази кушала, и так радовалась, так радовалась, что даже не заметила, как все вокруг изменилось.

Кабанов отдернул руку от скользкого загривка.

— Так здесь что? Вытрезвитель? — с надеждой спросил он. Наверное, его приняли за пьяного и потому привезли сюда. Если так, то он без труда докажет санитарам, что был оглушен взрывом, а не водкой.

— Ну, вроде вытрезвителя, — ответила страшная женщина, которую, как позже выяснилось, здесь звали Зойка Помойка.

— Только лучше, намного лучше! — добавила Полудевочка-Полустарушка.