Колен Лантье - Жан Оливье

— Я его сын. А вы — Готье Маллере и живёте в Сите, за Еврейским кварталом. Я очень высокого мнения о вашей ловкости, господин капитан!

Юноша стоял непринуждённо, переминаясь с ноги на ногу, и, казалось, ничуть не робел. Его лицо выражало отвагу. Куртка из доброго сукна ловко сидела на нём и подчёркивала ширину плеч. С виду ему можно было дать не меньше восемнадцати лет.

Чувствуя, что попал в смешное положение, капитан пустил в ход хитрую уловку.

— Так ты хвалишься, что хорошо стреляешь из лука? Может, даже с трёх шагов попадаешь в дверь своего дома?

Тон был издевательский, и Готье, довольный своей шуткой, захохотал.

— Моим учителем был Купен Клопиналь, — сказал юноша. — В то время он стоял во главе городской стражи.

— Этот торговец лекарственными травами, — зашипел Готье, как разъярённый кот. — Интересно, чему он мог тебя научить!

Лучники посмеивались. Не многие из них знали, что Купен попадает из лука в монету, подброшенную в воздух на сто футов.

— А вот вы сейчас увидите, сударь! Позволите мне взять ваш лук?

Такая самоуверенность возмутила капитана.

— На, бери! Да только смотри руку не сломай!

Стрелки, столпившись за спиной Колена, притворились испуганными.

— Сделайте милость, капитан, позвольте ему стрелять с двадцати шагов, — злобно подсказал Перрен Рыжий. — Тридцать туазов для такого цыплёнка — многовато.

— Такое расстояние меня не смущает, любезный рыжик!

Теперь насмешки посыпались по адресу Перрена, и тот, ворча, отошёл в сторону.

Колен спокойно прицелился. Видно было, как перекатывались под кожей его мышцы. Натянув без видимого усилия огромный лук, он отставил правую ногу назад, чтобы лучше упереться башмаком в землю, и спустил стрелу.

Сильный удар в самый центр мишени свалил деревянную птицу. Раздались громкие возгласы. Несколько стрелков честно похвалили вслух Колена. Другие не могли скрыть досады, что их превзошёл такой юнец.

Резкий голос Перрена Рыжего заскрипел, как испорченная дудка:

— Верно, сам дьявол или какой-нибудь колдун водил его рукой!

Глубоко уязвлённый, Готье Маллере поспешил увести своих людей.

В этот день и речи не было о выпивке.

Туман медленно рассеивался. Лишь кое-где, над дворцом Барбетт, ещё плыли отдельные клочья.

Лучники возвратились в свою квартиру подле Нельской башни[13].

Предоставив остальным заниматься своими делами, Готье Маллере подозвал Перрена, и они стали вполголоса совещаться.

— Этот человек будет в Париже к концу дня. Он проберётся через заставу Сен-Дени[14]. Гонец из Компьена сказал мне, что его зовут Одри. У него поручение к Этьену Марселю. Возьми с собой двух людей, на которых ты можешь положиться, и смотри, чтобы всё прошло как следует.

— У меня есть такие люди — двое бродяг: Массе Перрен и Жан Кузен. Они всегда рады подраться и будут немы как могила. Я уже дал им вперёд три ливра и дам ещё столько же, когда дело будет сделано.

— Дождитесь, пока этот негодяй остановится в какой-нибудь харчевне, прикончите его ночью и бросьте труп в реку. Воды Сены уносят теперь столько мертвецов, что на этого никто не обратит внимания.

— Всё это хорошо задумано, капитан, но что будет, если дело сорвётся?

— Чёрт побери, Перрен, ты трусишь, как девчонка! Когда король вернётся, он вознаградит одних и накажет других по заслугам.

В ответ на эту отповедь Перрен только смиренно согнул спину и не вымолвил больше ни слова. Он собрался уже уходить, когда Готье снова окликнул его:

— А для большей предосторожности наденьте красно-синие шапки[15], какие носят люди прево. Я буду ждать тебя вечером у тюрьмы Шатле после сигнала к тушению огней.

Глава вторая

Живописец Франсуа Лантье только что закончил яркую вывеску и осторожно поставил её под низким навесом своей мастерской. Ничего не скажешь, славная работа! На вывеске несколько позолоченных каплунов, нанизанных на вертел, хлопали крыльями на фоне багрового пламени. Тьебо Гизар, конечно, будет доволен «Доброй харчевне — добрая вывеска», — подумал Франсуа.

Лантье считался лучшим мастером-живописцем в Париже, и по обе стороны мостов, вплоть до отдалённых ворот Монмартра[16], не было ни одного состоятельного торговца, который не прибегал бы к его таланту. И недаром. Вот уже тридцать лет, как Франсуа Лантье, наследник старинного рода мастеров-живописцев, занимался этим тонким делом, всё время совершенствуя способы, переданные ему в наследство отцом. Никому не доверяя, он собственноручно растирал глину, приготовлял краски, отвешивал смеси.

На тихой улице Писцов Франсуа слыл за опасного алхимика, и соседские дети боялись останавливаться у окна его мастерской, которое сверкало голубыми и оранжевыми стёклами, оправленными на немецкий лад в свинец. Завидя его издали, дети разбегались, как если бы им явился сам дьявол. «Ишь, стайка пугливых воробьёв! — бормотал про себя живописец. — Если бы я мог внушить хоть чуточку страха моему сорванцу Колену».

Все эти дни Колен не выходил у него из головы.

Поставив вывеску, Франсуа подошёл к своему подмастерью, который был занят каким-то сложным рисунком в углу мастерской, заставленной горшочками, заваленной кистями и красками.

— Послушай, Ламбер, который может быть час? Кажется, солнце опустилось уже совсем низко.

Ламбер поднял голову. Его веки быстро моргали. Бледное, изборождённое морщинами лицо, волосы, подстриженные в кружок пониже ушей, и удивительная острота взгляда — всё это делало его похожим на монаха, изнурённого тяжёлой работой. Он не спеша опустил кисть в глиняную чашечку.

— Солнце над нашей узкой уличкой не задерживается. Вот я вижу — водонос Жанту идёт с улицы дю Платр. Стемнеет не раньше чем часа через три. Не тревожьтесь за сына, хозяин. У Колена можно поучиться и осторожности и решительности. Я не вижу, какие беды могут грозить мальчику его возраста на улицах нашего города.

Лантье со злостью ударил ногой по валявшейся на полу старой вывеске:

— Не видишь, не видишь! Чёрт возьми, да разве ты увидишь, если сам набиваешь ему голову всякими бреднями, из-за которых можешь в один прекрасный день очутиться на Гревской площади[17] с петлёй на шее. С каждым днём в Париже становится всё тревожней. Эти безумцы орут с утра до ночи, сами не зная толком, чего хотят.

Ламбер встал со своей скамеечки и подошёл к двери.

— Но ведь вы сами, Лантье, ругали дофина Карла[18] за измену. И разве вы, вместе с этими тысячами людей, не одобряли речи Этьена Марселя?

— Будет тебе, Ламбер! Хватит рассуждать! Я хотел бы, чтобы мой сын уже вернулся домой и перестал до ночи таскаться по всему городу вслед за лучниками и всякими болтунами. Так и до беды недалеко.

— Полно, Лантье! Вы вполне можете положиться на своего мальчика. И что может с ним случиться? В Париже никогда не бывало так спокойно, как сейчас. Этьен и горожане образумили придворную знать и тех, кто превращал город в разбойничий притон. Банды наглых грабителей убрались за дофином Карлом в Компьен, а что касается англичан, то, если они захотят взять Париж, им придётся перешагнуть через наши трупы.

— Тише, Ламбер, тише! Владеть оружием намного труднее, чем кистью. Я проклинаю тот день, когда позволил Колену принять участие в состязаниях лучников. Теперь он только и мечтает, что о стрелах и сбитых чучелах.

— Сильные руки всегда пригодятся! Помяните моё слово, вы ещё будете гордиться своим стрелком.

Подмастерье говорил с таким пылом, что Лантье был удивлён.

— Ламбер, — сказал он, — не один десяток лет мы с тобой работаем бок о бок, и наши руки огрубели за одним и тем же делом. Мы коротали вместе и добрые и плохие дни, пили из одного кубка вино и брагу. Ты держал Колена над купелью и стал ему вторым отцом. Моя бедная жена до самой смерти любила тебя, как брата. Скажи, правда ли всё, что ты говоришь?

— Чистая правда, Лантье!

— Так вот, клянусь святым Франциском, я задушил бы тебя своими руками, если бы ты попытался сбить Колена с пути. Смотри, Ламбер! Предупреждаю тебя как друг. И без того соседи уже шушукаются. Говорят, много позже сигнала к тушению огней ты ходишь на постоялый двор у рвов Сен-Марселя, где собираются сукновалы и шерстобиты из Бьевра, кожевники и красильщики из Крулебарба.

Ламбер протянул вперёд огромные руки.

— Мало ли что болтают! Не бойтесь, Лантье, я не причиню вам неприятностей. Заклинаю вас нашей дружбой, успокойтесь, и, если хотите, я провожу вас до Малого моста. Там мы, наверное, и поймаем нашу птичку.

Лантье смущённо пожал другу руку. От волнения его широкая грудь бурно вздымалась, натягивая лямки кожаного фартука. Лицо мастера осветилось улыбкой.