Жертвоприношение, Откуда у парня сербская грусть - Михаил Поликарпов

Так судьба свела меня с Петром Малышевым - небольшим худеньким пареньком, старше меня года на полтора. С просветленным, иконописным ликом и стальными глазами. В детстве они были голубыми - но у всех людей голубые глаза меняют оттенки, становясь у кого-то мутными, у кого-то бесцветными щупальцами... У Петра, повторяю, глаза были цвета стали. Видимо, нержавеющей. Это был человек прямой и открытый. Рабочий и ювелир, исследователь московских подземелий, страстный наездник, влюбленный в лошадей инструктор верховой езды. В 1989 году "Взгляд" показал фильм о нем Петр держал лошадь в московской квартире (на первом этаже сталинского дома). Фильм повторялся весной девяносто пятого.

Покойный Листьев снимал покойного Петруху, - так откомментировал мне это один из знавших Малышева. Да, это так. Но по иронии судьбы Листьев лежит рядом с Владимиром Высоцким и Отари Квантришвилли. Очень символично - между искусством и криминалом.(*"Латынь из моды вышла ныне..." и MEMENTO MORI ("Помни о смерти") у нас в России обычно переводят как "Не забудь умереть.") Первую встречу Петр назначил мне в сквере у деревянной часовни, на месте которой ныне вырос храм Христа Спасителя. Сейчас я воспринимаю это как символ - именно Петр дал мне первые уроки уроки жизни в условиях войны, предостерег от ряда возможных ошибок и глупостей.

Сам он не знал страха. В его щуплом теле пульсировала дикая отвага, наглядно показывая как выглядели реальные берсерки. (*В скандинавской истории - воины, впадавшие в бешенство во время боя. Сражаясь без доспехов в первых рядах, наводили ужас на противника.)

Об этом говорит случай из его биографии. Ему, тогда еще пятнадцатилетнему мальчишке, ребята на дали покататься на качелях и слегка побили. Смыв кровь, он вернулся и избил... пятнадцать человек, трое из которых прошли армию. На суде сравнение маленького, щуплого Петра и большой группы потерпевших было явно не в пользу последних. Прокурор смеялся до слез - ведь подобные случаи почти невероятны. Обычный человек такого сделать не может. Следствие: Петруху поставили на учет, освободив от службы в армии. (*Сомневающиеся в реальности этой истории могут поднять материалы дела).

- И ты с тех пор почувствовал в себе воина, тягу воевать?

- Нет, с тех пор я почувствовал в себе тягу к мародерке. С побитых я еще и снял часы, - отшутился он.

Он очень хорошо знал круг русской национальной оппозиции. Одно время его женой была дочь Батогова, издателя газеты "Русское Воскресенье", одного из "вождей" общества "Память".

Когда мы познакомились с Малышевым, он уже успел пройти бои в Приднестровье, куда уехал, бросив учебу в каком-то вновь открывшемся университете. Затем была Босния, там Петр крестился - до этого он был в группе "Памяти", придерживавшейся языческих взглядов. После похорон Михаила Трофимова (*Командир добровольческого отряда, погиб летом 1993 года, подробнее см. главу No8.) он ненадолго заскочил в Москву, собираясь опять в Боснию - но ему стало ясно, что тут, в России, что-то намечается. Был в Белом Доме, там пригодилось его знание подземных коммуникаций, через которые он выводил людей из осажденного здания. В конце сентября, еще до кровавой развязки, Петр Малышев задерживался милицией.

- А был ли там еще кто-нибудь из добровольцев? - спросил я его о Белом Доме.

- Да, Загребов.

- А кто это?

- Тот, кто продал сербам казачков...

Тогда Петр поведал мне о людях, которые делали деньги на русском добровольческом порыве. Они становились как бы вербовщиками, получая у сербов деньги. Одним из таких и был Александр Загребов, фигура загадочная и противоречивая.

Вскоре после Белого Дома Малышева "взяли на карандаш". Некто Миша, по "легенде" - военврач, ранее воевавший в Афгане, завсегдатай патриотических тусовок, познакомился с Петром и свел его с корреспондентом Пятаковым, после чего сам исчез.

- Я не удивлюсь, если меня арестуют и на допрос придет тот самый "Миша", - сказал мне Петр. Опытный человек умеет отличить человека с погонами, "опера" от просто обывателя.

Малышев дал интервью Пятакову, содержавшее много информации по своей биографии, преследуя цель отомстить Ярославу Ястребову, которого он считал виновным в гибели ряда русских - тех, кого Ярослав завербовал в 92-93 годах. Я полагаю, что основная причина его нелучших чувств к вербовщикам-посредникам, то, что они "погрелись" на этом, заработали деньги на чужой крови. Газета в присущей ей бесцеремонной манере назвала Ястребова "идейным аферистом". Неожиданно он объявился и подал на газету в суд. Другие добровольцы питали тоже не самые теплые чувства к Ястребову. Его даже где-то в 1993 году пытались убить, более того: думали, что убили и даже ставили свечку за упокой души. Как и положено - по жанру - людям определенного сорта, Ястребов выжил. На этом суде некоторые добровольцы справедливо рассудили, что и Пятаков, и Ястребов один другого стоят, и нет смысла вмешиваться в их свару.

Используя Петра как удобную фигуру, его в 1994 году раскручивали, дав возможность появиться в прессе и на экране. Петр сам говорил: "Из меня делают поджигателя рейхстага". Возможно, он слегка преувеличивал - он был явно не масштаба Димитрова. Все мы ходим под Богом, но Петр пытался делать свое дело.

Петр объяснил мне, как уехать в Боснию. Оказывается, к тому времени "канала" уже год как не существовало. Многократно посетив югославское посольство и познакомившись с реальными проявлениями ментальности сербов, я, наконец, получил визу. Диплом защищен. За спиной - крылья. Я их чувствовал!!! Вещи я отдал хорошему знакомому с инструкцией передать их моим родителям, если я не вернусь до определенной даты. "Возвращаться - плохая примета," - повторял я. - Но чем черт не шутит, может еще увидимся!"

Я жадно вдыхаю события последних дней моего пребывания в Москве. В июне Москву посещает Караджич, выступает на радио, но по моему мнению, неудачно, сказывается то, что русский язык ему не родной.

Последняя июньская "Бессоница" на радиостанции "Эхо Москвы". Нателла Балтянская и Андрей Черкизов беседуют с Александром Невзоровым. В течение первого часа Невзоров спокойно, с тихой издевкой, "ломает" и переубеждает Черкизова - и тот переходит на сторону питерского журналиста. В течение второго часа растерянная и недоуменная Нателла пытается противостоять апологетике Сталина, но это жалкие потуги...

Часы поставлены на обратный отсчет, отбивая последние дни и часы. Я запомнил концерт Макаревича на Красной площади... И вот происходит событие возможно, знамение свыше. За день до отъезда, двадцать девятого июня девяносто четвертого, уже коротко стриженый, я встретил в метро (на "Таганке") крепко сбитого пожилого мужчину в очках, который разговорился со мной. Чем-то его привлек мой внешний вид. Мужчина был "под шофе", пытался угостить меня коньяком. И ехал он то ли с похорон, то ли с поминок. "Какие были люди!" Оказалось, что передо мною бывший летчик, воевавший ранее в Израиле и Анголе. Он сокрушался по поводу своих товарищей, погибших за что-то в этих конфликтах. Назвал себя "диким гусем".

Я сначала не все понял и поинтересовался, за кого же он воевап в Израиле. "За Советский Союз!" - ответил он неожиданно ясно и твердо. "А в Анголе?" - "Да, хрен там разберешь! И те черные, и те! Но я не убивал людей! Когда надо было бомбить, я сбрасывал бомбы и все... Когда же стрелял, выпускал ракету в самолет, я знал, что летчику конец - но я стрелял не в него, а в истребитель," - его явно мучали фантомные боли прошлых войн.

- И много вы сбили самолетов?

- Да штук пять... Я ушел... и мне дали пенсию. Я от нее отказался! Хрен вам! Какие люди погибли, какое племя, цены им нет...

Мы разговорились чуть больше - его звали Геннадий Васильевич, после гибели родителей во время войны он был воспитан бабушкой (дворянкой?), стал военным летчиком. Я даже записал его телефон, но он опомнился и сказал: "Ты, наверное, из прокуратуры. Зря я тебе дал его..." Мы расстались - призрак прошлых войн и я, которому, ее предстояло увидеть.

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯН.

Прощальное напутствие было кратким. Через улицу или другой открытый участок, где работает снайпер, лучше перебегать первым. В атаку идти где-то в середине. Всем страшно, но все идут. Не высовывайся, не лезь поначалу на пули - так месяца через четыре боев можно стать нормальным бойцом. Вот и все. Это и есть краткая мудрость, квинтэссеция их боевого опыта. Мне надо добраться до Еврейской Гробли (Еврейского кладбища) в Сараево, где сейчас находится Русский добровольческйи отряд, недавно потерявший в бою своего командира - Александра Шкрабова. Весть об этом быстро достигла Москвы. Еще русские добровольцы есть в Вишеграде, но там война сейчас позиционная, и ехать туда незачем.

Один ветеран-доброволец хотел передать письмо для ребят, но опоздал к поезду - и я увидел его лишь через стекло...

Киевский вокзал чем-то напоминает мечеть с минаретом. Последний образ Москвы - гостиница "Рэдиссон-Чеченская". Мой сосед по купе - излучающий хитрость украинец-снабженец. Едет во Львов, обижен на Россию. Вагон проходит карпатские туннели - вот и Закарпатье, ныне не наше. Чувствуется близость границы - дома стали богаче, все больше и больше каменных особняков. Близость границы повысила благосостояние местных жителей.