Дориан: имитация - Уилл Селф

До него доносились сквернословие и гогот двух пожилых мужчин. Он поворочался в постели, подумав, что, может быть, стоит выйти, посмотреть, что там творится, однако проникнуться нужным для этого любопытством было так трудно, — куда приятнее лежать в груде влажных простыней и одеял, роскошно потягиваясь, любуясь извивами артерий и сухожилий на своих запястьях или тем, как его загорелые ноги, сдвоенные под белой тканью, изгибаются под тем или этим углом.

Жидкие пятнышки света переливались на стене над смуглым лицом Дориана. На столике у кровати стоял стакан, наполовину наполненный виски, рядом лежала металлическая зажигалка, рядом с нею — щипчики для ногтей. Спальня, как и вся студия, была обита дубовыми панелями. Там и сям из панелей нечувствительно выступали создающие бронзоватые отсветы светильники. В каждой из эти отражающих поверхностей Дориан Грей пытался увидеть себя, между тем как губы юноши двигались в такт нарциссической фонограмме, звучавшей в его пустой голове: «Она модель и выглядит знатно, я свел ее к себе, что и понятно… Она все улыбается, натужно и старательно… Теперь разжиться б камерой — и мы уже в кровати…»

Гогот пожилых мужиков раз за разом пронизывал дрему Дориана. И потому он одним гибким движением выскочил из постели. Подхватив с пола белые трусы, Дориан натянул их, а затем надел поверх белые летние брюки, закрепив их ремнем с пряжкой в виде змеиной головы. «Катодный Нарцисс» не был плодом воображения — этот юноша двигался с подразумевающей зрителя старательностью актера, даже когда никого рядом не было.

Дориан, легко пританцовывая, натянул футболку. Он уже начал вслушиваться в голоса, доносившиеся из соседней комнаты. «Другой такой нет, — теперь Уоттон изображал хорошего рассказчика, — истинная оригиналка. Ты бывал в ее дальней комнате?»

— Угу, — Бэз слушал его лишь вполуха.

— С ней стоит иметь дело хотя бы ради того, чтобы попасть туда, — ряды за рядами новой одежды, так и оставшейся в полиэтиленовых чехлах. Штабеля электроприборов — каждый в своей упаковке. У нее есть даже пять дурацких прессов для брюк, и все производства «Корби», — она с такой гордостью показывала мне их.

— Да, я знаю.

— В сущности, это доказывает, что продажу наркотиков надлежит узаконить, — нет, пойми, не по любой из обычных причин, а просто потому, что люди вроде Медка не знают, как им со вкусом распорядиться столь чрезмерными прибылями… — Бэз Холлуорд, возможно, и слышал о прессах для брюк, но Дориан — нет. Ему захотелось узнать о них побольше, и увидеть того, кто их описывает. И он босиком направился туда, откуда неслись звуки протяжной, все продолжавшейся речи: «Не думаю, чтобы у тебя имелось нечто большее, нежели список того, чем необходимо разжиться, когда ты отправишься к ней за покупками, а, Бэз? Сгодится все, лишь бы накачаться настолько, чтобы ублажить малыша Дориана, мм?»

Дориан, поводя бедрами, стоял в проеме двери, волосы его бахромой свисали на пустое лицо. Уоттон, ощутив на себе новый взгляд, примолк. Двое мужчин обернулись, чтобы вглядеться в этого Адониса, и пылкое их оценивание, и холодное оценивание Дориана, их еще более страстная переоценка и его еще более бесстрастная переоценка являли собой картину самой точной и вечной триангуляции: Бэз будет всегда любить Дориана, Уоттон Дориана ни за что не полюбит, но неизменно будет желать, а Дориан предаст Бэза и не полюбит никогда никого.

— Мне страшно жаль, — Уоттон, неверно истолковав недовольство, читавшееся в надутых губах Дориана, немедля принялся источать обаяние, — вы, должно быть, слышали мои слова. Они ничего не значат, — я произнес их лишь потому, что рассчитывал огорчить Бэза, я так люблю, когда он обижается… Уверен, если ваше знакомство с ним продлится, вы скоро узнаете, как это смешно — заводить его, пока он не начнет положительно подергиваться от расстройства и негодования… — Уоттон приблизился, протягивая руку, обилие хлопающих манжет усиливало его сходство с галантным кавалером. — Ça suffit[5]. Вы, должно быть, Дориан Грей. И вы, сколько я понимаю, знакомы с моей матушкой. Я — Генри Уоттон.

— Вы говорите о Филлис Хотри? — Дориан принял его ладонь, подержал ее с секунду, не сжимая, и выпустил, однако ладонь не упала, но осталась, где была.

— Именно так, — отрывисто сообщил Уоттон. — Она норовит менять имя при каждой смене постельного партнера.

— Простите, — Дориан запнулся, — я только что проснулся… Мм, да, я… Ваша матушка…

— В самых недвусмысленных выражениях предупредила вас на мой счет, рассказав о моем распутстве, пристрастии к наркотикам, содомии и пороках еще даже более экзотических? Я прав? Разумеется, прав.

Уоттон, не выпуская ладонь Дориана, провел его в середину комнаты и развернул так, что они оказались лицом друг к другу, словно замершие в менуэте танцоры. Бэз, наблюдая за их перемещениями, криво улыбался, Дориан же собирался с силами, необходимыми, чтобы сыграть отведенную ему роль: «Нет-нет, она сказала, что вы блестящий…»

— Промах? Полагаю, так оно и есть, однако мы говорим не обо мне, мы обсуждаем вас, ваши надежды, страхи и самые потаенные, самые трепетные желания. Расскажите мне о них. Сейчас. Обо всех. Но быстро!

— Уоттон… — с тончайшим оттенком предостережения начал Бэз.

— Уоооттон! — возопил тот, совершенно как дура-девица, обладательница девственности величиною со статую Девы Марии. — Я говорю серьезно! Я хочу узнать о ваших намерениях — теперь, когда вас вытурили из академических рощ. Ваша готовность вступить в союз с моей филантропической мамашей наводит на мысль, что вы, мистер Грей, далеко продвинулись по пути к тому, чтобы стать человеком из народа. — Он выпустил ладонь Дориана, как будто одна только мысль эта могла его замарать. — Или я ошибаюсь и вы намерены посвятить себя причудливому арт-фетшизму Бэза? Он показал мне «Катодного Нарцисса».

— Разве он не фантастичен…

— Фантастичен, безусловно. Фантастично и то, что любому материалу — не говоря уж о том пустом и прозрачном, какой использует Бэз, — дозволено надругаться над вашей красотой.

— Не знаю, — Дориан отошел, одарив двух мужчин возможностью полюбоваться его похоронной поступью. — Я стараюсь не задерживаться на внешней стороне вещей…

— «Задерживаться»? «На внешней стороне вещей»? Стоит мне встретиться с подобными ересями и у меня голова идет кругом. — И Уоттон, словно желая передать это головокружение балетными па, развернулся на месте, нагнулся, подхватил с пола свою бутылку виски, с хлопком выдернул пробку, поднес бутылку к губам, осушил, глотнул ртом воздуху, закурил сигарету и продолжил: — Вам следует помнить, мистер Грей, что голое тело не требует объяснений — в отличие от голого интеллекта.

Дориан, на которого сказанное не произвело впечатления, пожал плечами: «Меня то и дело просят сыграть в спектакле, попозировать, все что угодно. Но мне кажется, это было бы хронически скучным. Вы можете находить вашу матушку нелепой, однако в проекте „Бездомная молодость“, для которого она собирает средства, ничего смешного нет».

— В молодости смешное отсутствует определенно, — губы Уоттона раздвинулись в улыбке гурмана — он любил лакомые фразы, — молодость это единственное, за что стоит цепляться.

— Это, конечно, не бог весть что, но я чувствую, что приношу хоть какую-то пользу. Хожу три раза в неделю в Сохо, разговариваю там кое с кем об искусстве. Не худшее применение для степени по истории искусств, к тому же я встречаюсь с удивительными людьми… Если мне просто удастся научить их по-другому смотреть на мир, разве не стоит попробовать?

Однако Уоттону было не до оценочных суждений — он все еще не налакомился. «Искусство для побитых собак, да? Швыряемое, точно лакомые кусочки с вашего высокого стола. Какая жалость, что они не способны запрыгнуть на него…»

— Послушай, Уоттон, — выпалил Бэз, коему не терпелось вмешаться в их разговор, — ты не хочешь посидеть на террасе, выпить с Дорианом кофе или еще что?

— На террасе? Кофе? Мы, знаешь ли, не в долбанном Неаполе…

— Знаю. Я вот что хочу сказать, мне нужно еще подредактировать то да се, поработать с раскадровкой, Дориан перебирается в новое логово, и инсталляция будет главным его стержнем, так? Ну вот, я не против того, чтобы вы потолковали, но было бы классно, если бы вы освободили мне немного места, — и словно в ответ на то, как Уоттон с Дорианом по-собачьи принюхивались друг к другу, Бэз Холлуорд принялся выпроваживать их из студии. — Давайте, отваливайте! Я принесу вам кофе. Попозже съезжу с тобой к Медку, Уоттон, а пока займись, развлеки клиента.

В саду Уоттон взял Дориана за руку. Он это умел — как бы мимоходом брать человека за руку. Странно, что существо, столь язвительное, с такой легкостью шло на телесную близость, однако сам сад был и того страннее, ибо в нем, как и на улице, плотная, чрезмерно разросшаяся листва была гнетуще, подозрительно разнообразной. Присутствие столь многих и различных цветов и растений из столь многих и различных уголков мира и само-то по себе сбивало с толку, то же, что все они одновременно цвели и плодоносили, могло и вовсе повредить рассудок.