Плохая девочка - Сокол Лена

Конечно, я плакал, умоляя мать завязать с выпивкой. Лил слезы и просил больше не пускать в дом посторонних людей. Она не смогла бросить выпивку даже после того, как один из ее дружков поставил мне синяк под глазом. Веселье и алкогольный туман стали ее жизнью, я – остался за бортом.

Ситуация начала меняться года через три, когда кто-то из соседей пожаловался в социальную службу. Крупная, грубая тетка пришла к нам в квартиру морозным утром. Бесцеремонно отодвинула меня в сторону, вошла и стала фотографировать обстановку в каждой из комнат.

Дома было не так уж ужасно – накануне я успел немного прибраться, а маму забрала к себе после попойки сердобольная подружка.

– Где мать? – Спросила тетка грозно.

– Ушла за продуктами к завтраку. – Соврал я.

Дождался, когда она полезет с проверкой в холодильник, и рванул к соседям. Там растолкал мать, заставил умыться, причесаться и вернуться домой. А когда она собралась, вручил ей пакет с продуктами, позаимствованными у соседей.

В тот раз нам повезло, и мать всерьез задумалась о том, как наладить жизнь. Она бросала пить, затем срывалась, затем проходила лечение и снова пила. Окончательно бросить мама решила, когда я на несколько дней ушел из дома. Мне тогда было лет одиннадцать. Меня приютила бабушка Хелена, но матери знать об этом было не обязательно.

Когда я вернулся, обезумевшая от испуга мать вынесла из дома все бутылки, порвала отношения с дружками-пьяницами и выучилась на мастера маникюра. Теперь в нашей квартире стало еще больше чужих людей, но все они были трезвыми, и в подавляющем большинстве женщинами – каждая приходила на маникюр со своими проблемами, радостями, новостями, и общение с ними удерживало мать на плаву.

Я рано начал работать – мне нужно было оплачивать снаряжение, тренировки и сборы. Мне было тринадцать, когда стал брать подработки: грузчиком, уборщиком, расклейщиком объявлений, помощником в цеху завода. Я ощущал себя взрослым и потому не мог больше принимать подачки от тренера, стремившегося всеми силами удержать меня в спорте, и от бабушки, которая всякий раз рассовывала по моим карманам деньги, которые откладывала из собственной пенсии.

Я не привык надеяться, что что-то упадет мне с неба. Я выгрызал у судьбы свое и каждый день доказывал на льду, что достоин того, чтобы находиться там.

Утренние и вечерние тренировки, отработка техники движений, раскатка, откатка, вбрасывания, буллиты, отжимания. И все это по кругу, каждый день, снова и снова. Тогда, когда нормальные люди уже ложатся спать, или еще продолжают спать.

Комплекс «сухих» упражнений, бег, змейка, а затем новые ледовые сражения. Выезды в другие города, словно открывающие какой-то другой, неведомый мир, который мог бы однажды стать моим. Кувырки, отжимания, огромный ежедневный труд на тренировках – и мне пришлось сменить школу: новая обходилась недешево, зато расписание можно было подстроить под тренировки.

Мне нельзя было болеть: грипп – страшный враг спортсмена, больничный отнимает у тебя лидерскую позицию в команде. И спать тоже было нельзя: нужно было заниматься по школьной программе, помогать матери и успевать подрабатывать.

Вскоре я закрепил за собой позицию центрального нападающего. Мои реакция, скорость и выносливость росли, техника оттачивалась почти до автоматизма. К этому моменту вся стена в моей комнате уже была увешана кубками, медалями и плакатами. Успехи, неудачи, травмы – отец не знал ни о чем. К тому времени, он уже жил в достатке, и у него появилась новая семья – такая, о какой он всегда мечтал. Образцовая, идеальная. Та, которую не стыдно представить обществу.

Жена – стройная блондинка Мария с большими синими глазами и идеальной прической. Какая-то фифа из администрации города. Полагаю, он и бросил мою мать из-за нее. И ее дочь – Мариана. Очкастая выскочка, правильная до тошноты. Отличница, гордость школы.

Я впервые увидел ее на школьной линейке, где награждали лучших учеников. «Мариана Турунен» – произнесла директор, и меня словно ударили в солнечное сплетение. Я растолкал толпу одноклассников, чтобы лучше рассмотреть однофамилицу, и когда она сделала шаг вперед, увидел за ее спиной своего отца. Тот с восторженным видом хлопал в ладоши, пока ее награждали грамотой – целых две минуты, без перерыва.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Директор что-то плела про то, что отец Марианы пожертвовал школе чуть ли не целое состояние, а меня в этот момент будто варили в кипятке заживо.

Я смотрел на эту щуплую отличницу с брекетами, на ее длинные косы, на идеально отглаженный сарафан, белую блузку и гольфы, и пытался осознать, что это она – та, кого мой отец теперь любит больше меня. Та, кому он посвящает все свое время, к кому ходит в школу на собрания и на выступления в хоре, кому помогает делать уроки, кого одевает, кого…

Я задыхался. Чуть не рухнул в обморок – такое у меня состояние было в тот момент. Стало так больно, так противно, что захотелось умереть.

Правду говорила мать, когда смотрела на их счастливые лица на снимках в местной газете: «Кто бросает своих детей, тот воспитывает чужих». А мне все равно было непонятно. Отказаться от своих генов, бросить, забыть, растоптать и начать жить заново, не вспоминая…

Эта боль долгие годы точила меня изнутри.

В той статье говорилось о том, что Турунены расширяют бизнес и уезжают в северную столицу, и я долгими вечерами смотрел в потолок и представлял, как они гуляют по городу и едят мороженое. И все втроем держатся за руки. И смеются. И потом идут в цирк, или в парк на аттракционы – да в любое место, которое мне недоступно, и там веселятся. Я мечтал, что однажды стану известным, и не буду нуждаться ни в чем.

И добьюсь этого сам.

А потом ярость накрывала меня с головой.

Я каждый день боролся за свое место в этом мире, а этой несуразной девчонке с жидкими косами все доставалось легко и просто. Почему? Почему я мечтал о внимании отца, а она получала его каждый день – просто так, как что-то само собой разумеющееся? Разве это справедливо?!

Я закончил школу благодаря своему усердному труду, а не потому, что кто-то внес пожертвование. Я поступил в местный университет благодаря хоккею и оценкам за экзамены, а не потому, что кто-то договорился, чтобы меня приняли. И чем чаще я об этом думал, тем острее ощущал, что внутри меня что-то надломилось.

Ударяя клюшкой, я бил по отцу.

Сбивая с ног противника, я мстил тому, кто произвел меня на свет, а потом избавился от меня, как от надоевшей собачонки.

Ввязываясь в драку, я знал, что каждый удар станет ударом по воображаемому врагу из моих мыслей.

Он засел занозой в моем сердце, и что бы я не делал, у меня не получалось вынуть ее. Миллионы «Зачем?», «Почему?», «За что?» терзали меня во сне и наяву.

В детстве я думал, что добьюсь успеха на льду, и отец явится и скажет, что гордится мной. А повзрослев, мечтал, что однажды стану знаменитым, и он захочет пожать мне руку, а я отвечу, что его заслуги в этом нет. А позже я понял, что ненавижу его всем сердцем.

И все равно ждал, что этот человек однажды придет на мою игру. Искал его глазами в толпе и на трибунах. Но этого, конечно, не происходило.

И тогда я возненавидел и тех, кто отнял у меня отца. И его идеальную жену, из-за которой он не мог себе позволить свидания с сыном. И притворно ангельскую белокурую пиявку, которая получала от него то, что не принадлежало ей по закону и совести. Девочку, носившую его фамилию, ставшую заменой родному сыну и забравшую все его внимание. Мариану.

* * *

– А с руками что? – Тихо спрашивает Эмилия.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Косится на мои разбитые костяшки пальцев.

– Не твое дело. – Рычу я, стискивая челюсти.

И давлю на газ. Но, как бы ни старался, двигатель моей подержанной иномарки не способен на то, чтобы развить большую скорость. Я вложил в нее все свои сбережения, и, если смотреть правде в глаза – это просто рухлядь, место которой на свалке для автохлама.

– Кай, ты сейчас ужасно расстроен. – Примирительно говорит девушка.