Полдень XXI век 2003 №5-6 - Журнал «Полдень XXI век»

ЗАГРЕЙ написал ее имя в тетради и наблюдал как оно тает, как поднимается облачком и белесым дымком плывет по комнате — к окну, чтобы пуститься следом за хозяйкой. Прощай, Прозерпина! ЗАГРЕЙ съел один гранат. Гранат был таким же горьким, как кофе. Потом явился Цербер. Одна голова его гавкала на всякий случай, две другие кинулись лизать руки ЗАГРЕЮ. От слюны Цербера кожу щипало и вспухали крошечные розовые волдыри.

— Мучаешься? — спросил Цербер. — Хочешь удрать, небось.

— Не хочу, — сказал ЗАГРЕЙ, гладя жесткую шерсть пса на затылке. Врал. И Цербер знал, что ЗАГРЕЙ врет.

— Ничего не получится. Ни у кого не получалось.

— А ты бы мог…

— Нет.

Все отвечают «нет». Универсальное слово. Любимое слово. ЗАГРЕЙ не стал настаивать — смешно настаивать, разговаривая с Цербером.

В дверь кто-то поскребся. Осторожно, по-собачьи. Одна из голов Цербера недовольно рыкнула.

— Кто там? — спросил ЗАГРЕЙ.

— Как кто, — гавкнул Цербер. — Художник — явился за картиной.

ЗАГРЕЙ отворил. В самом деле художник — в длинной заляпанной краской рубахе, в нелепом берете — где он его только отыскал?

— Привет, — сказал ЗАГРЕЙ.

— Поможешь донести? — спросил художник, хмуро глядя в пол.

— Уже?

— Опять не хватило. Но в следующий раз получится. Я успею.

— Ну, я пошел, — гавкнули сразу три головы Цербера. Уже у порога одна башка обернулась и с глумливой ухмылкой сообщила: — Дит говорит, что ты такой же, как все.

ЗАГРЕЙ в ту минуту снимал со стены картину вместе с художником. Обернулся. Пес уже удрал. Дит говорит… Подумаешь, мало ли что говорит Дит! Они сняли картину. Она, хоть и без рамы, была, ох, как тяжела.

— Женщина еще не насладилась, — сказал ЗАГРЕЙ.

— Что поделаешь? Света больше нет. Ни единого фотона. А то бы я… Художник сдавленно всхлипнул.

— Ты молодец, Вин.

— Это ты обо мне? Я рад, что ты мой друг, ЗАГРЕЙ.

Художник не помнил своего имени, но картины подписывал. То есть вспоминал свое имя на тот миг, когда подписывал, а потом вновь забывал.

Они несли картину наверх, в мансарду. Поднимались выше, а становилось темнее. Когда отворили дверь в комнату художника — пахнуло холодом, жгучим, абсолютным. За дверью лежала черная, бархатная, непроницаемая тьма.

— Дальше я сам. Знаю, ты не можешь сюда войти, — шепнул художник. — Жди.

Он впихнул картину в комнату и закрыл дверь. ЗАГРЕЙ сел на ступеньку и стал ждать. Он думал о своей возлюбленной и о картине, которой скоро не станет. Когда ЗАГРЕЙ думал о Пине, то есть о Прозерпине, она казалась ему глупой противной стервой. Но почему-то он все равно о ней думал.

Художник распахнул дверь.

— Заходи!

Внутри было тепло. В огромном камине весело прыгали языки рыжего пламени. Горела картина. Шипела краска. ЗАГРЕЙ присел к огню. Полотно было еще почти целым — лишь по краям его облизывали оранжевые язычки. ЗАГРЕЙ увидел женщину в объятиях монстра. Ее тело дергалось — наконец она дождалась венерина спазма.

Подпись «Вин» уже сгорела.

— Это все-таки здорово, — бормотал художник, потирая замерзшие руки.

— Что здорово?

— Я успел написать целую картину и начать еще одну. Пока эта будет гореть, я закончу вторую и начну третью. И напишу… Да, напишу почти до половины. И так каждый раз. Я успеваю чуть-чуть больше. Скоро, у меня останется целая лишняя картина, которую не придется жечь.

Чудище отпустило женщину и попыталось выскочить из огня. Но не получалось: холст уже обгорел с краю, и жаркие рыжие языки фыркали жаром в морду твари и отгоняли в глубь картины. Изумрудное море шипело испаряясь.

Художник встал к мольберту и стал спешно работать. Надо было успеть, пока горит картина, создать другую.

— Ты похож на Калипеда, который все бежит и бежит, а ни на локоть не сдвинулся, — заметил ЗАГРЕЙ.

— Я сдвинулся! — тряхнул спутанными волосами художник. — Я пишу лишнюю картину! Лишнюю! Несгораемую! Понимаешь? А, ничего ты не понимаешь. Ты кем прежде был?

— Я не был прежде. Я все время — сейчас.

— Забыл, значит. Все забыли. А я — нет. Я знаю, что был художником.

— Заткнись! Я не забыл! — крикнул ЗАГРЕЙ, внезапно выходя из себя. — Просто не был прежде — и все. Только сейчас.

— Забыл! — удовлетворенно хмыкнул художник. — Вот там зеркало в углу, погляди, вдруг поможет. Хотя, сказать по правде, никому не помогает. Мне — тоже.

ЗАГРЕЙ подошел. Он знал, что увидит отражение, но все равно немного боялся. А вдруг — нет? Но отражение явилось. Лицо с курносым носом, немного детским ртом и круглыми удивленными глазами — то ли серыми, то ли зелеными. Русые растрепанные волосы — облик вечного подростка, который почему-то хочет выглядеть взрослым.

— Ну, видишь отражение? — спросил художник, не поворачивая головы и азартно кладя мазки — спешил закончить подмалевок.

Художник фыркнул, нехотя отложил кисти и подошел. Его отражения в зеркале не появилось, но зато Вин увидел отражение ЗАГРЕЯ.

— Как это у тебя, а? — голос художника задрожал. Плечи поникли.

— Я же сказал: всегда был здесь. Зеркало знает и видит меня. Я могу создавать отражения, — добавил Загрей с ребячливой гордостью.

— Вижу.

— Ты врешь! — Вин дрожал, хотя в комнате было нестерпимо жарко — с ЗАГРЕЯ пот так и катился.

— Я тут родился, — упрямо повторил ЗАГРЕЙ.

— Уходи, — прохрипел Вин. — Мне надо работать. И зеркало возьми, мне оно ни к чему.

Он кинулся к мольберту. Принялся спешно скрести мастихином по холсту. — Не получилось. В первый раз не получилось. ЗАГРЕЙ взвалил зеркало на спину.

— Время… я потерял время… — бормотал художник.

ЗАГРЕЙ вышел из комнатушки художника. На лестнице его обдало холодным воздухом, и он задрожал.

ЗАГРЕЙ накинул черную блестящую куртку, сунул гранат в карман и вышел из дома. Куртку ему подарила Прозерпина. У мужа стащила. Шикарная куртка. Каждый день выглядит как новая — кожа сверкает, заклепки так и горят. Одно неловко: велика и в плечах, и по длине. Сразу видно — с чужого плеча.

Дойдя до перекрестка, ЗАГРЕЙ остановился, прислушался. Было тихо. Значит, Титанов рядом нет. Уже несколько дней ЗАГРЕЙ их не видел. Это могло бы обрадовать, если бы не было так подозрительно.

ЗАГРЕЙ шел по знакомой улочке — слева и справа глухие заборы, без дверей, без ворот. Улочка петляет, заборы вьются и с каждым извивом становятся все выше и выше. Почва медленно понижается. Вскоре булыжник не различить — под ногами чавкает ржавая вода. А заборы уже так высоки, что теряются в сизом тумане с реки. Наконец последний поворот, знакомая ржавая дверь и рядом узенькое окошечко, забранное решеткой.