Обогнувшие Ливию - Эдуард Маципуло

Египтянин внимательно посмотрел на Астарта:

— Какие же истины ты топчешь, фенеху?

— Если я скажу хоть одну, ты закроешь рот и будешь молчать. Я знаю ваше трусливое племя. А мне так хочется поговорить. Я много дней слышал только голова шакалов да лесных птиц.

— Говори, не бойся.

— Ну, смотри. Вот первая; даже самый храбрый воин — трус на самой деле. Его страшат боги. Еще? Дай самому мерзкому рабу власть, и все забудут, что он раб и что он мерзок. Мало? Чем глупей господин, тем больше он повелевает.

— Нет, фенеху, я жрец бога Имхотепа, и мне надобны другие истины, — вздохнул Ахтой. — Я ищу истину истин, которой, не ведая того, следуют и люди, и боги…

— Значит, не очень-то нужны твои истины людям, раз ты здесь?

— Да. Людям угодны истины, помогающие им в их мелких, ничтожных делах. Я же ищу другое. И каждый мой следующий день таит для смертных как добро, так и зло.

В яму заглянул простоволосый маджай, весь увешанный африканскими побрякушками.

— Поджались, крысы! — выкрикнул он хриплым, сорванным в битвах и попойках голосом; звучно икнув, он едва не упал в яму.

Потом на узников полились помои и посыпались обглоданные бараньи кости… Астарт бесновался. Ломая ногти, он рвался из ямы, но падал и снова карабкался на стену. Он поднес к самому лицу жреца исцарапанные грязные ладони:

— Эти руки умеют держать меч! Мне бы только выбраться, я бы показал и маджаю, и грязному шакалу Тугу. Помоги мне, Ахтой!

— Нет, — ответил равнодушно жрец, — ради еще одного убийства — не помогу.

— Тогда они меня убьют! И тебя!

— Меня не убьют, я жрец.

Несмотря на вопли финикийца, в яму никто не заглядывал. Астарт зашептал:

— Понимаешь, египтянин, там, наверху, никого! Они ушли! Они думают: побеги совершаются ночью! — Астарт обхватил костлявые плечи Ахтоя. — Доберемся до Дамаска, принесем огненную жертву духам гор и через перевал — прямо в Тир. У нас будет парусник, я ведь кормчий!.. Только море может сделать жизнь настоящей!..

Жрец решил: «И в Финикии есть святые места… Посмотрю на библские мистерии, поклонюсь главе Осириса, приплывающей ежегодно в Библ из Египта, побываю у гробницы Санхуниафона…»

— Обещай: не тронешь этих несчастных.

— Туг несчастный? Маджай несчастный?

Астарт вылез из ямы, сломав ритуальный нож Ахтоя. Кудлатая черная овца на длинной привязи грустно нюхала камни, словно догадываясь: следующая ее очередь попасть в котел. Стреноженные лошади толпились у опустевшей колоды, выискивая мягкими губами застрявшие в щелях зерна.

— Лезь скорей, пока никого нет!

Ахтой не успел даже завязать свой мех, как Астарта заметили. Тирянин исчез. Послышались крики, звон мечей, злобная брань маджаев.

…Ахтоя толкнули на пыльный ковер перед походным троном фараона. Жрец впервые увидел вблизи Нехо Второго. Царь был еще не стар. Плоское ливийское лицо его лоснилось и благоухало от дорогих умащений. Вместо двухцветной короны на голове — кожаная шапка с назатыльным платом, расписанным черными и желтыми полосами. Умный властный взгляд фараона подавлял каждого, на ком останавливался. Крепкие руки воина, без перстней и браслетов, плотно сжимали ручки деревянного резного трона, инкрустированного драгоценными металлами, перламутром, красным и черным деревом. Перед ним было существо, которое станет богом после смерти!

Жрец истины подполз к нему и трепетно облобызал царственную туфлю.

— Раскаялся ли ты в своих заблуждениях, жрец? — Голос божества, прозвучавший именно для него, потряс Ахтоя. — Понял ли ты, что истина — в служении Нейт, только Нейт, превознося Нейт перед другими богами!

— Я жалкий раб перед небом, о Владыка мира и Азии. Я не смею изменить моему господину Имхотепу, — лепетал, страдая, жрец истины, тело его сотрясала крупная дрожь. — Ты пойдешь на кол, жрец. Ты помог бежать дезертиру.

— Я рад уйти от земных ужасов, Владыка, я рад погибнуть мученической смертью, Имхотеп оценит это. В царстве Осириса я познаю все высшие истины — большего блаженства для меня нет.

Приверженцы Нейт, богини саисско-ливийской верхушки издавна преследовали жрецов бога Имхотепа. Когда-то Имхотеп, вполне живой, реальный египтянин, выбился в вельможи; благодаря недюжинному уму, таланту писателя и архитектора. Его приблизил к себе фараон Джосер. После смерти Имхотепа постепенно сложился его культ как божества. Молва наградила его прекрасной родословной, которой мог бы позавидовать любой фараон: Имхотеп стал сыном бога Пта и смертной женщины Хротионх. В древности любой мудрец занимался врачеванием, поэтому народный бог Имхотеп, мудрец и ваятель, стал, кроме того, и богом медицины. В Мемфисском некрополе справляли его заупокойный культ, и тысячи паломников со всего Египта устремлялись в Мемфис, на родину божества…

— Повелитель, — вполголоса произнес Петосирис, стоявший в свите за сверкающей спинкой трона, — лучше сделать его лекарем или еще лучше — солдатом. Ведь мемфисские жрецы ждут не дождутся, когда мы им подарим великомученика.

— Я готов, Владыка, вели казнить, — прохрипел угодливо тощий жрец истины.

Фараон рассмеялся.

ГЛАВА 4

Проклятые истины

Армия фараона продвигалась на север, громя одну за другой пограничные крепости вавилонян, разбросанные по всей Сирии. Неожиданно застряли у небольшой крепостицы, стены и башни которой поражали фантастическим неземным блеском, особенно в лунные ночи. Суеверные египтяне отказались идти на приступ. Ливийцы боялись и смотреть в сторону укреплений.

Полководец вавилонян Навузардан, засевший в крепости с малочисленным гарнизоном, надеялся дождаться главных сил вавилонского царя Навуходоносора. Но хитроумный жрец Петосирис в одежде воина пробрался к самым стенам и принес в лагерь куски гипса: из гипсовых глыб была сложена крепость — оттого и сияние.

Крепость разрушили на другой же день. Навузардан бежал к более укрепленному Кархемышу, растеряв в горах большую часть воинов и рабов, — их долго потом вылавливали египетские отряды, без устали рыская по кручам и чащобам. Один такой отряд наткнулся на человека, стоявшего по грудь в воде. Горная речушка, напоенная последними дождями, вышла из берегов и затопила всю лощину, поросшую боярышником и дикой вишней.

Начальник отряда, на жетоне которого был выдавлен иероглиф в виде скобы, означающий десяток, приказал остановиться. Финикийца сразу узнали, о побеге и событиях, связанных с ним, говорили не только в армейской среде, но и на базарах окрестных селений, в храмах и кабачках. Купцы же разнесли преувеличенные слухи по всему миру.