Лидерство: Шесть исследований мировой стратегии - Генри Киссинджер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второй тип лидера - провидец, или пророк - рассматривает преобладающие институты не столько с точки зрения возможного, сколько с точки зрения императива. Пророческие лидеры ссылаются на свои трансцендентные видения как на доказательство своей праведности. Стремясь к пустому холсту, на котором можно изложить свои замыслы, они ставят главной задачей стирание прошлого - его сокровищ и его ловушек. Достоинство пророков в том, что они переосмысливают то, что кажется возможным; они - "неразумные люди", которым Джордж Бернард Шоу приписывает "весь прогресс". Веря в окончательные решения, пророческие лидеры склонны не доверять постепенности как ненужной уступке времени и обстоятельствам; их цель - превзойти, а не управлять статус-кво. Ахенатен, Жанна д'Арк, Робеспьер, Ленин и Ганди относятся к пророческим лидерам истории.
Разделительная линия между двумя режимами может казаться абсолютной, но вряд ли она непроницаема. Лидеры могут переходить из одного режима в другой - или заимствовать из одного, в то же время в значительной степени придерживаясь путей другого. Черчилль в его "дикие годы" и де Голль в качестве лидера Свободной Франции принадлежали в эти фазы своей жизни к пророческой категории, как и Садат после 1973 года. На практике каждый из шести лидеров, о которых рассказывается в этой книге, сумел синтезировать эти две тенденции, хотя и с уклоном в сторону государственничества.
Для древних оптимальное сочетание этих двух стилей было примером лидерства Фемистокла, афинского лидера, который спас греческие города-государства от поглощения Персидской империей. Фукидид описал Фемистокла как "одновременно лучшего судью в тех внезапных кризисах, которые почти не допускают размышлений, и лучшего пророка будущего, даже самых отдаленных его возможностей".
Столкновение между этими двумя способами часто бывает безрезультатным и разочаровывающим, что является следствием различий в мерах успеха: испытанием для государственных деятелей является прочность политических структур в условиях стресса, в то время как пророки оценивают свои достижения по абсолютным стандартам. Если государственный деятель оценивает возможные направления действий исходя из их полезности, а не "истинности", то пророк рассматривает такой подход как святотатство, торжество целесообразности над универсальным принципом. Для государственного деятеля переговоры - это механизм стабильности; для пророка они могут быть средством обращения или деморализации противников. И если для государственного деятеля сохранение международного порядка превосходит любые споры внутри него, то пророки руководствуются своей целью и готовы опрокинуть существующий порядок.
Оба способа руководства были преобразующими, особенно в периоды кризиса, хотя пророческий стиль, представляющий моменты возвышения, обычно связан с большими потрясениями и страданиями. У каждого подхода также есть свой враг. У государственного деятеля он заключается в том, что равновесие, хотя оно может быть условием стабильности и долгосрочного прогресса, не обеспечивает собственного импульса. Для пророка риск заключается в том, что экстатическое настроение может погрузить человечество в необъятность видения и свести человека к объекту.
Личность в истории
Какими бы ни были их личные качества или образ действий, лидеры неизбежно сталкиваются с неумолимой проблемой: не дать требованиям настоящего подавить будущее. Обычные лидеры стремятся управлять сиюминутным; великие лидеры пытаются поднять общество до своего видения. О том, как решить эту задачу, спорили до тех пор, пока человечество рассматривало отношения между желаемым и неизбежным. В западном мире, начиная с XIX века, решение этой проблемы все чаще приписывалось истории, как будто события захлестнули мужчин и женщин в результате огромного процесса, в котором они были инструментами, а не творцами. В двадцатом веке многие ученые, такие как выдающийся французский историк Фернан Бродель, настаивали на том, чтобы рассматривать отдельных людей и события, которые они формируют, как всего лишь "поверхностные волнения" и "гребни пены" в более широком море огромных и неизбежных приливов. Ведущие мыслители - как социальные историки, так и политические философы и теоретики международных отношений - наделяли зарождающиеся силы силой судьбы. Говорят, что перед "движениями", "структурами" и "распределением власти" человечество лишено всякого выбора - и, следовательно, не может не отказаться от всякой ответственности. Это, конечно, правильные концепции исторического анализа, и любой лидер должен осознавать их силу. Но они всегда применяются через человеческое агентство и фильтруются через человеческое восприятие. По иронии судьбы, не было более эффективного инструмента для злонамеренной консолидации власти отдельными людьми, чем теории о неизбежных законах истории.
В связи с этим возникает вопрос, являются ли эти силы эндемичными или зависят от социальных и политических действий. Физика учит, что реальность изменяется в процессе наблюдения. История также учит, что мужчины и женщины формируют свое окружение, интерпретируя его.
Имеют ли личности значение для истории? Современнику Цезаря или Мухаммеда, Лютера или Ганди, Черчилля или Рузвельта вряд ли пришло бы в голову задавать такой вопрос. На этих страницах речь идет о лидерах, которые в бесконечном состязании между волей и неизбежностью поняли, что то, что кажется неизбежным, становится таковым по воле человека. Они имели значение, потому что вышли за рамки унаследованных ими обстоятельств и тем самым вывели свои общества на рубежи возможного.
Конрад Аденауэр: стратегия смирения
Необходимость обновления
В январе 1943 года на Касабланской конференции союзники заявили, что они примут только "безоговорочную капитуляцию" держав Оси. Президент США Франклин Делано Рузвельт, который был движущей силой этого заявления, стремился лишить любое правительство преемника Гитлера возможности заявить, что оно было обмануто невыполненными обещаниями. Полное военное поражение Германии, а также полная потеря ею моральной и международной легитимности неумолимо привели к постепенному распаду немецкой гражданской структуры.
Я наблюдал этот процесс в составе 84-й пехотной дивизии армии США, когда она двигалась от границы Германии в районе промышленного Рура к реке Эльбе в районе Магдебурга - всего в 100 милях от бушевавшей тогда битвы за Берлин. Когда дивизия пересекала немецкую границу, меня перевели в подразделение, отвечавшее за безопасность и предотвращение партизанских действий, о которых приказал Гитлер.
Для такого человека, как я, чья семья шесть лет назад бежала из маленького баварского города Фюрт, спасаясь от расовых преследований, невозможно было представить
