«На суше и на море» - 84. Фантастика - Владимир Бээкман

Конечно, «обуздать» невероятный рост бамбука, привезенного Маури из Вьетнама, так или иначе мы сумеем. Сложнее будет справиться с последствиями того, что над вьетнамской землей американцы распылили тысячи тонн различных дефолиантов.

Теперь я уверен, что моя догадка о вспышке биоплазмы верна. Я узнал о работах японских ученых и врачей, подробно изучивших последствия химической войны во Вьетнаме. Например, дефолиант «эйджент оранж» не только вызывает раковые заболевания у людей, но и оказывает деформирующее воздействие на природу, порождая самые неожиданные мутации… Итак, пружину биоплазмы сжимают все сильнее. Взрывами рвут на части, напалмом сжигают, дефолиантами отравляют все новые, площади бамбука, мхов и лишайников на Земле. Где и когда произойдет следующая вспышка биоплазмы?…

Маури спит. Я описал все главное. Позднее об этом происшествии будут рассказывать небылицы, тогда трудно будет установить, где правда, а где вымысел, если все это не будет подробно записано.

Я поставил точку, и моя рука замерла на листе бумаги — на ней дрожал зеленоватый отсвет.

Людмила Жукова

КРЫЛЬЯ ДЕДАЛА

Почему мне припомнились сейчас эти стихи?

Жизнь медленная шла, как старая гадалка,Таинственно шепча забытые слова…

Может, потому, что непривычно тихо, неспешно плывет над морем Сережин цикложир «Лодыгин-2»? После стремительных водородолетов скорость у него черепашья — сто пятьдесят километров в час. Да еще встречный поток воздуха с юга… Если смотреть на морские волны, кажется: вовсе висим на месте.

Но что поделаешь с моим Сережей! Заладил: «Надо так жить, чтоб чувствовать: позади — вечность, впереди — вечность. А в спешке прошлого века человечество утратило это чувство».

Мы, земляне XXI века, восстанавливаем его в себе неспешным ритмом жизни, народными спокойными песнями, тихоходным транспортом…

«Жизнь медленная шла…» — в неторопливом полете вспоминаются эти строки. «Вздыхал о чем-то я. Чего-то было жалко. Какою-то мечтой пылала голова…»

Как дальше? Забыла. Всегда брала с собой на «Икарии» томик Блока, а тут, узнав, что по решению Сергея впервые буду участвовать в них не как дельтапланерист, а в качестве переводчицы, пришла в такое смятение, что забыла любимую книгу.

«О чем-то…» «Чего-то…» «Какой-то…» Все так неопределенно и так ясно! Жаль, что нельзя поговорить об этом с капитаном корабля: Сережа настоял на том, чтобы в полете я не отвлекала его. Искоса поглядываю на его профиль: губы, обрамленные русой бородкой, сжаты, светлая прядка прилипла ко лбу. Поправить бы, так ведь рассердится. Вздыхаю, и снова взгляд ползет вниз, к ярко-зеленому, как изумруд, морю.

Почему он не хочет, чтобы я летела на дельтаплане в этот раз? Потому что не летит рядом, как раньше? Включен в состав жюри «Икарии-2050». Боится за меня? Ну что со мной случится? Дельтапланы надежны, воздушная струя веками, нет, тысячелетиями несется весной с юга на север, через Крит к Малой Азии, и полет в ней — одна радость. Да и морские суда страхуют на всем пути.

«Просто он боится соскучиться без меня», — решаю я и снова взглядываю на этого деспота.

— Конечно, заскучаю, — ворчит он. — А волосы со лба убери, разрешаю.

— Нет, ты невозможный человек! — кричу я. — Ты читаешь мои мысли. Это нескромно!

— Глупая! — терпеливо разъясняет он. — Я не читаю твои мысли, а просто угадываю, предполагаю, о чем ты можешь думать. А теперь молчок. Впереди Икарий.

— А я хочу облететь весь остров по кругу, — продолжаю я разговор мысленно, исподтишка поглядывая на Сережу: угадал ли мое желание?

Цикложир действительно делает разворот и плывет по кругу. Готовый к встрече икаров, остров так украшен транспарантами, реющими флагами, мигающими рекламами, что с высоты нашего полета кажется пветомузыкальным фонтаном. И музыка есть — рокот моря.

А где же памятник Икару? Сергей снижает машину, и я вижу… На поломанных мраморных крыльях безжизненное тело мальчика, и только голова силится приподняться. Взгляд — удивленный, растерянный — устремлен ввысь, к солнцу.

На Крите Икар не такой. Сережа угадывает мое желание поскорее попасть на Крит и разворачивает машину навстречу могучему воздушному потоку.

С незапамятных времен этим потоком пользовались перелетные птицы, возвращаясь домой, на Север. Потом о потоке догадался Икар. Вернее, его отец, изобретатель. Этот воздушный поток помог им бежать из неволи. И только через четыре тысячи лет догадались использовать его могучие силы мы, дельтапланеристы.

Зная историю, согласишься с Сергеем: позади у нас — вечность, впереди — вечность. И надо жить так, чтобы никогда не забывать об этом.

Ловлю благодарный взгляд Сергея. Опять прочел мысли? С деланным вниманием оглядываю знакомую кабину: экран, показывающий положение машины в воздухе, несколько приборов. Наверное, не таким представлял свое «воздушное судно вертикального взлета» его творец — Александр Лодыгин, создатель электролампочки. Должно оно было работать на электродвигателях. А Сергей придумал оригинальные экономичные аккумуляторы. И цикложиры «Лодыгин-1», а потом и «Лодыгин-2» поднялись в воздух — бесшумные и величественные.

Над смотровым окном висит мое фото. Глаза вытаращены — удивляюсь чему-то. Веснушки на вздернутом носу. Такой я была в день знакомства с Сергеем, после первого полета с Ай-Петри. А удивилась тому, что встретил меня внизу, в Мисхоре… только что проводивший в полет инструктор! Оказалось, он обогнал меня на какой-то странной машине — цикложире. С тех пор мы вместе.

Вот и Крит — гряда синих гор среди голубого моря. Первое, что видишь, — памятник на скале. Статный юноша с крыльями за спиной занес ногу над бездной. Еще шаг — и поплывет по воздуху человек-птица.

До сих пор спорят, на каком острове памятник Икару лучше. А я часто думаю о другом: почему памятники ставят только Икару, а не творцу крыльев Дедалу, изобретателю и парусов, и многих инструментов, и клея? Почему такой неблагодарностью платит человечество истинному творцу? Я часто пересказываю мифы о Дедале Сереже. «Мечтательница! — смеется он. — Тебя слушаешь, и кажется, что ты сама жила в XV веке до нашей эры, когда и легендарный Дедал». «Не я, а наши предки, — парирую я. — Пеласги, по-древнегречески „пеласгои“, в разные времена живали и на Днепре, и в Малой Азии, и в Греции, и в Италии… То менялся климат — в середине 2-го тысячелетия до нашей эры на Днепре был долгий период страшных засух; то приходили другие племена. В Причерноморье, где жили племена трипольской культуры, во 2-м тысячелетии до нашей эры вторглись с юга носители ямной, а потом и срубной культур. Многие трипольцы гибли в схватках или уходили в другие края, а оставшиеся ассимилировались. Мешались языки, боги, менялись названия народов… Оттого так много синонимов в нашем языке. Страшно интересна древняя история, потому я и пошла на отделение древних языков филологического факультета».