Страницы Миллбурнского клуба, 1 - Слава Бродский

Впрочем, отношение к театру как возможному второму дому я вскоре изменил...

«Что поставили, Александр Юрьевич», – спросил меня директор театра, вальяжный упитанный господин совковой закваски. «Артур Миллер, "Последний американец"», – уверенно соврал я, вспомнив свою неудачную попытку поставить “The Last Yankee” на Bank Street.

Мы сидим в просторном директорском кабинете на четвертом этаже и пьем кофе. К стене прикреплен монитор. На его экране виден кабинетный «предбанник» и красивая русская женщина за компьютером. Ее зовут Наташа. Она заместитель директора и его жена...

В отделе распространения билетов мне заявили: название пьесы «Четверо в Петербурге» никуда не годится, публика не пойдет. И тут же предложили другое название: «Билет в один конец». Мне было все равно. Я пошел к директору и сказал: «Вы не возражаете, если пьеса в прокате будет называться "Билет в один конец"?» Директор хитро улыбнулся и важно произнес: «Любое название пьесы, в котором фигурирует слово "конец" администрацией приветствуется».

Рубанов пробежал глазами новый вариант пьесы и сделал два сильных замечания. «Соседка охмуряет заморского гостя грубо. Как шлюха. Так умные женщины не действуют. Тоньше, Санечка, тоньше», – ворковал Рубанов.

Замечание второе: история должна кончаться поступком главного героя. Где поступок?

Я ужасно разозлился. Меня всегда злят верные замечания. Обе проблемы я решил за три часа гостиничного одиночества.

Сцена охмурения получилась слегка абсурдной, но вполне пристойной. Что касается финала – раньше, в финале, героиня метафизически горевала, сидя на чемодане, а теперь она вставала и уходила, унося с собой чемодан и надежды на счастливую жизнь.

Рубанов с интересом прочел новый вариант, улыбнулся и сказал: «Да, вот так».

Глава 4. Актеры

Две недели я смотрел репертуар и выбирал актеров. Счастливое беззаботное время. Впрочем, оказалось, что даже при громадной труппе выбрать подходящих четырех непросто.

Талантливый актер в главной роли – праздник, посредственный – зубная боль. И тогда не спасет ни изобретательная постановка, ни Шекспир, ни Вампилов. Все руководства по режиссуре называли выбор актеров “the most important single decision the director shall make”.

В моей истории все четверо героев были главные.

Подобно Агафье Тихоновне, в поисках идеала прикладывавшей губы Никанора Ивановича к носу Ивана Кузьмича, я прикладывал «физику» актера «А» к темпераменту актрисы «Б», потом к возрасту актера «В» и затем к формам актрисы «Д», а ведь я еще не упомянул главное – талант! («середняк все угробит!» – кричал в телефон мой ментор, снимавший кино в Минске). И вот, в тот момент, когда мне казалось, что дело в шляпе, меня огорошили сообщением, что выбранный мной состав нежизнеспособен: актриса «Б» отбила актера «А» у актрисы «Д» и меня ожидает не спокойный репетиционный процесс, а геморрой, и мне пришлось перетасовать актерскую колоду с самого начала.

Наконец, после долгих мучений, выбор был сделан, приказ о распределении ролей вывешен. Предстояло знакомство с актерами – процедура под названием «читка пьесы».

То, что моя настоящая фамилия Авторхан, что я приехал из Нью-Йорка, что я никакой не режиссер, в театре, за исключением директора и Рубанова (и его боевой подруги), не знал никто.

Я нервничал. Позвонил Диме. Дима сказал, что читка пьесы – штука совсем не страшная. «Актеры прочтут пьесу. Потом ты скажешь: "Вопросы есть?" Они скажут: "Нет". Ты с ними попрощаешься, назначишь дату первой репетиции и уйдешь. Вообще, чем меньше ты будешь говорить, тем лучше – меньше скажешь глупостей».

Это был совет мудрый и не новый. Дима бил в больное место. Болтать – причем бессмысленно, лишь ради удовольствия произвести причудливую звуковую волну, а потом наблюдать, как она катится по воздуху, бьет собеседника в лоб и отскакивает в виде улыбки, возмущения, или содрогания – было и остается для меня дорогим пороком. Помнится, Камю где-то заметил, что любимыми занятиями французов является чтение газет и секс. Очевидно, я не француз. В моем случае, первая часть в формуле счастья должна быть заменена «общением». И разве не на болтовню я употребил (точнее, угробил) лучшую часть жизни – начиная с кухни в нашем семейном гнезде на улице Типанова и продолжая в других домах, где в вечном изумлении тонкий слой интеллигенции мусолил идиотизм советского бытия и свои скромные над ним победы.

Но мы отвлеклись. Услышав от меня, что сказал Дима по поводу читки пьесы, Рубанов не согласился: «Актеры прочтут пьесу. Потом ты должен сказать, в чем смысл пьесы. Ты автор. Они ждут». Я перезвонил Диме. Дима сказал: «Володя прав. Ты должен сказать, в чем смысл пьесы... Кстати, в чем смысл пьесы? О чем эта история? Ты автор. Ты должен знать, зачем ты ее писал...»

Я сказал: «Хорошо», а про себя подумал: «Дима считает меня полнейшим идиотом, не способным сказать два слова о собственной пьесе», но промолчал. Инструктаж продолжался. «Фраз должно быть две-три максимум. Напиши и покажи Рубанову. Ты должен эти фразы выучить. Учти. Ты делаешь первый шаг в общении с актерами. Каждый шаг должен быть выигранным. Понял?» Я сказал: «Понял».

Я повесил трубку, вспомнил слова Абрама Львовича, и мне захотелось все бросить, взять билет и уехать домой. Но я этого не сделал. Я написал две фразы, показал их Рубанову, тот хмыкнул что-то одобрительное, и мы отправились на читку.

Актеры сидели за столом.

Рубанов был лаконичен: «Александр Юрьевич Углов из Петербурга. Будет работать с вами. Удачи». И удалился.

Впервые в жизни я остался один на один с настоящими актерами.

Я раздал им по экземпляру пьесы и медленно, от волнения цедя слова, сказал: «Давайте прочтем текст, а потом поговорим».

И актеры начали читать. А я сидел и наблюдал.

Вскоре выяснилось, что Слава читает с трудом, многих слов не знает, не там ставит ударение, что такое «ренессанс» и кто такой Боттичелли ему неизвестно... Дима сказал: «Это нормально. Будешь оставаться после репетиций и объяснять каждое слово». Потом я обнаружил: актеру не надо быть умным, чтобы играть интеллектуалов. Достаточно быть хорошим актером. А Слава – не просто хороший.

Мы продолжали читать. Дошли до реплики: «Камю – апостол западного экзистенциализма». Слава застрял на слове «экзистенциализм». Добродушный Андрей тут же пришел на помощь, а потом сделал попытку прервать читку и рассказать анекдот, в котором фигурировало слово «минет». Я его прервал, и мы пошли дальше.

Юля и Катя читали с интересом. (Обе красивы, изящны, с осиными талиями, слегка загадочны – актрисы!) В какой-то момент Катя, дойдя до появления своей героини во втором действии (сцена охмурения!) стала хохотать. И просто не могла читать дальше...

Похоже, пьеса понравилась.

Я произнес две заготовленные фразы: «Эта история о том, как человек держал в руке счастье, но он не понял этого и ослабил хватку. Счастье выпало из его руки и разбилось». Затем я спросил: «Вопросы есть?» Повисла пауза. Я подумал с облегчением: пронесло! Но ошибся: вопросы были. «Почему у вас герои эксгибиционируют? – спросил Андрей. – Это что – мода такая?» Я выругался про себя, не сразу сообразив, что от меня хотят, и пообещал обсудить этот вопрос на репетициях.

Дима как-то заметил: «Актеры – это всегда черный ящик. Не пытайся их понять. Просто люби их, какие они есть». И добавил: «И держись от них подальше».

Юля, которая должна была исполнять главную героиню, спросила, из вежливости, что-то о театральной жизни Петербурга. Меня ударило в жар: «Начинается!» Вопросов, связанных с моей биографией, я боялся больше всего. И многозначительно сказал: «В Петербурге богатая театральная жизнь. Премьера нашего спектакля назначена на 18 апреля. Начало репетиций тогда-то». И удалился.

Рубанов продолжал вводить меня в курс дела:

«Для постановки спектакля требуется в среднем 60 точек. Точка – это одна трехчасовая репетиция. Репетиции проводятся два раза в день по три часа с одиннадцати до двух дня и с шести до девяти вечера все дни недели, за исключением понедельника. В понедельник выходной... Ты режиссер. Ты царь и бог. Ты отвечаешь за все. И тебя слушаются беспрекословно. Ты назначаешь календарь репетиций. Захотел – перенес. Захотел – отменил. Захотел – прервал».

Заключительная часть речи Рубанова мне очень понравилась. Я неоднократно пользовался своими правами, когда чувствовал, что устал и больше не могу. А один раз отменил репетицию, чтобы послушать заезжую знаменитость – пианиста Михаила Плетнева. (В программке местной филармонии было сказано нечто вроде: «могучая личность Плетнева подобна титанам эпохи Возрождения...»)

Глава 5. Процесс пошел

Пространство спектакля – одна комната. Дима предложил пространство расширить. И показал как: дверь справа в комнату, дверь слева в квартиру, их соединяет воображаемый идущий по авансцене коридор. Блестящая находка, ибо теперь у нас в распоряжении почти вся квартира, есть где развернуться.