Приказано выжить. Первый курс - Эдуард Павлович Петрушко

сообразил, что спорить в армии бесполезно, и сглотнул горькую слюну.

Следуем обратно. Сажусь на ближайшую к выходу скамейку и сквозь щели в тенте смотрю на пробегающие вдоль трассы желтеющие деревья. Под калейдоскоп березок задумываюсь о справедливости в армии. Если ли она, вообще?

Справедливость, а точнее, везение в армии есть. Я это понял, когда на общем построении роты меня вывели из строя, как фотографа, заявившего о себе на Курсе молодого бойца, и спросили, готов ли я дальше освещать «общественную жизнь роты?». Я, как никогда, громко ответил: «Так точно!» и отправился получать реактивы.

Был немало удивлен, что из целой роты мне никто не составил здоровой конкуренции в фотоделе. Познания в фотографии ограничивались установлением выдержки и диафрагмы в фотоаппарате ФЭД и умением печатать среднего качества фотографии. Вот так из колхозника я превратился в «фотографа» с целым рядом привилегий и собственной лабораторией.

Во время очередного выезда на картошку я встал со всеми и почти строевым шагом пошел в фотолабораторию, как на боевое задание. Закрыв дверь, я сдвинул стулья и лег спать почти до обеда. Проснулся счастливый, как мартовский кот. Выспаться в армии много стоит! Но хотелось есть. О моем питании не позаботились, и я побрел на авось на первый этаж столовой, которая, естественно, была пустой. Несмело подойдя к дежурному по столовой, четверокурснику, длинному и сухопарому, сильному, как олень, пролепетал:

– Товарищ курсант, я фотограф, на картошку не взяли, озадачили партийно-политическими делами! – и скромно посмотрел на чистый пол столовой. Дежурный, почесав подбородок, ответил:

– Косишь, значит? Далеко пойдешь, фотограф! – но поесть дал, причем из своего запаса – жареной картошки и тушенки. Объевшись до полуобморока и поблагодарив доброго «дяденьку курсанта», побыстрее скрылся из столовой, куда мог прибыть гроза всего мира – дежурный по училищу. Дойдя до лаборатории, я опять провалился в безмятежный сон. Очнувшись через три часа, судорожно хватал воздух и начал проявлять две пленки с последнего марш-броска.

Вечером прибывает измученный батальон, и я вливаюсь в суровую жизнь подразделения. Взвод отмывался полчаса от грязи и пота. Построение на ужин. Сержант осматривал каждого курсанта внимательно и пристально, как будто перед ним стоял дьявол. Кургин так смотрел на мой нос, как будто хотел что-то разглядеть или увидеть пингвина.

– Нафотографировался, курсант? Устал, небось, пальчики онемели? – исходил какашками сержант, но поделать ничего не мог.

Стенгазеты, графики соревнований, таблицы, фотостенды в армии, а тем более, в политическом училище – вещь, без которой земля перестанет крутиться.

VI

Раз в неделю – баня. Баня – одно название. Никаких парилок с вениками в традиционном понятии там и в помине не было. Вдоль стен – узкие деревянные скамейки, над ними – металлические вешалки. Табуретки для раздевания, кафельный пол, как в больнице, противного серого цвета.

Баня была длинной душевой, с несколькими десятками кранов. Столы для стирки, уставленные свинцового цвета овальными тазиками с двумя ручками – шайками. Серые бруски мыла, измученные мочалки. Зрелище, конечно, печальное, да еще временами из кранов бьет почти кипяток, обжигая наши измученные худые задницы. Но мы смеялись, как дети, обливали друг друга холодной водой и отпускали пошлые шутки. Из-за пара видимость была не дальше вытянутой руки, каждый пытался ущипнуть товарища или дать дружеского леща, спрятавшись в клубящемся тумане. Сержанты благодушно смотрели на наши развлечения, натирая друг другу спины.

После бани мы меняем исподнее на чистое, но не твое, то же самое с постельным бельем. Сначала ощущения неприятные, потом привыкаешь.

Счастливых минут было мало. Большая часть жизни проходила в физических нагрузках, в частности, в беге. Тренировали нас, как овчарок, чтобы мы могли, помимо воплощения партийно-политических идей, быстро преодолевать многокилометровые фланги пограничных застав с целью задержания возможных нарушителей.

Ложимся вечером, еще не спим, болтаем, пока у сержантов хорошее настроение. Неожиданно командир третьего отделения младший сержант Сивченко говорит:

– Завтра с утра по тревоге побежим червонец, так что не шалейте, когда услышите команду. Что делать, знаете – одеваетесь, вооружаетесь и на плац.

– Десять километров? − в ужасе переспрашивает кто-то.

− Для начала − да. А потом побольше. Так что на втором курсе лошадям в глаза сможете смотреть на равных!

Раннее холодное утро. Автомат, подсумок с двумя магазинами, противогаз, саперная лопатка. На голове – неудобная и тяжеленная каска. Топот. Хрипы. Пот. Лопатка бьет по ногам, а по заднице методично лупит приклад автомата.

− Не растягиваться! − дико орет взводный. Мы с шипением глотаем воздух и тарахтим обмундированием дальше.

Практически каждые выходные у нас были соревнования по бегу между взводами, ротами, батальонами. Любили мы соревноваться до одури. Особенно радовали забеги, приуроченные к многочисленным социалистическим праздникам. Чем масштабнее праздник, тем больше нам приходилось наматывать километров.

Помню 15-километровый кросс по пересеченной местности, приуроченный к 7 ноября.

− Кто покажет худший результат, подведет подразделение, увольнения не увидит год! − стоял перед строем прямой, как шомпол, взводный «Клюв». Мы особо не расстраивались, так как в увольнение никто не ходил, за исключением случаев, если приезжали родные с далеких краев.

− Кого будем тащить, сгною в нарядах! − ласково шептал на ухо командир отделения Кургин; тут мы напрягались, ибо наряды − вещь неприятная и изматывающая.

Весело выбегаем из училища под бренчание оркестра, руководство батальона и ротные едут к месту финиша на УАЗе. Через пять километров осенняя грязь и неровная лесная дорога начали растягивать взвод, как гусеницу. Сержанты орали: «Не отставать!!!», как будто мы опаздывали на свидание к обнаженной Деми Мур. Голосовых связок у сержантов по две, а орали они так, что смогли бы перекричать ураган. Появились выдыхающиеся или, как их называли, «сдыхающие».

Несмотря на то, что я бежал с трубой РПГ – 7 весом 6,3 кг, я взял у товарища автомат, суммарно увеличив нагрузку до 10 кг. Мой воробьиный вес был явно оглушен такой ДОП нагрузкой, и через километр я хватал воздух короткими порциями, словно кипяток.

Скоро меня самого «разгрузили», так как я начал задыхаться и «шататься» по дороге. В глазах появились черные мошки. Финиш был похож на сбор обморочных тел, мой товарищ по парте Толстогузов Игорь пересек финишную черту и потерял сознание, побелев до состояния мела. Подбежали врачи, запахло нашатырем. Игорь стал подниматься, хлопая глазами, как новорожденный телок.

− Вам стало плохо, товарищ курсант, вы потеряли сознание. Врачи оказали первую помощь, все будет хорошо! − взволнованно водил клювом