Лесная крепость - Николай Гомолко

— Да, только уж пора бы нам привыкнуть. Ну я слушаю тебя, хлопче.

И Алесь понемногу разговорился и рассказал учителю о родном селе…

Сырой Бор — село немаленькое. Хорошим шагом с одного конца до другого добрых полчаса топать. Тянется оно по обе стороны большака. Большак ведет в районный центр, мчатся по нему грузовые и легковые машины и телеги, запряженные лошадьми. Сыроборцы давно привыкли к шуму моторов и пронзительным гудкам. Раньше, бывало, парни-подростки, уцепившись за борта машины, лихо проносились вдоль села, а самые отчаянные залезали в кузов.

Теперь только старожилы помнят, как в селе был организован колхоз, как открылся клуб, магазин, а в самом центре села выросло новое красивое здание — сельсовет. А потом и очень полюбившаяся сыроборцам общественная баня: на песчаном островке, что находился посреди пруда, поставили дом под черепичной крышей. Каждую субботу собирались здесь люди с мочалками да вениками, перебрасывались шутками, обленивались новостями…

А вскоре появилось в селе невиданное доселе чудо — радио.

Но особой гордостью села была школа. На широком школьном дворе, обсаженном старыми липами, целый день звенели веселые голоса ребятишек…

Кажется, так недавно все это было.

Сейчас Сырой Бор захвачен врагом. Тревога и отчаяние охватили сельчан. Как теперь жить? Что будет дальше? Как одолеть врага и освободить родную землю? Так думал каждый, видя, как хозяйничают в селе гитлеровцы.

Фашисты облюбовали себе самое красивое здание — школу и разместили там комендатуру. На школьном дворе поставили походную кухню на толстых резиновых колесах.

Ранним утром в село отправлялся наряд из трех вооруженных солдат. Один из них, самый здоровенный детина, нес большой мешок. С громким гиканьем вваливались они в первый же двор и начинали «боевую операцию»: автоматными очередями расстреливали всю дворовую живность, попавшуюся на глаза. Хозяйка причитала, кляла на чем свет стоит непрошеных гостей. А те невозмутимо запихивали в мешок кур и гусей. Довольные удачной охотой, громко хохоча, солдаты уходили, а хозяйка еще долго посылала им вслед проклятья.

Немцы наглели с каждым днем, «реквизировали» и коров, и овец, и свиней…

Алесь рассказывал, как однажды к ним во двор зашел тот самый детина, которого люди прозвали «мешочником». Он был почему-то один, с автоматом и в железной каске. Как-то раз он уже побывал у них, и после этого в хозяйстве осталось только две курицы да голенастый петух, спасшийся от немецкой пули благодаря своим мощным крыльям и петушиному уму. Услышал стрельбу и, отчаянно заголосив на весь двор, перелетел через забор да на огороды. А там скрылся в свекольной ботве и просидел аж до самой ночи.

Сейчас петух важно шествовал впереди несушек, не подозревая, что над его головой опять нависла беда.

Отец Алеся, Прокоп, был в это время в хлеву, укреплял подгнившие бревна. Он первый услышал, как скрипнула калитка. Выглянул наружу: гитлеровец с мешком стоял посреди двора.

Прокоп отложил топор и потихоньку прикрыл дверь. «Забирал бы уж последних курей, — подумал он, — только бы овцу не тронул».

Немец увидел петуха с несушками, кинул под ноги мешок и почему-то остановился в нерешительности. Автомата с плеча не снял. Неужели услышал блеяние овцы?

Тяжелые сапоги застучали по направлению к хлеву. Солдат остановился у самых дверей, прислушайся и потом громко замолотил по ним сапогом.

Прокоп затаился в темном углу. Мелькнула мысль — пристукнуть немца топором. Но немец был осторожен. Он снова ударил сапогом в стенку, потом сунул дуло автомата между створками дверей, открыл их.

— Кто тут есть?! — громко крикнул он и шагнул вперед.

— Ах ты гад, что тебе надо? — прошептал с ненавистью Прокоп, однако отступил и опустил топор.

— Ты хотел делать капут? Э? — спросил немец, щуря глаза. — О, меня нихт обманывать. Вы не любить нас. Натюрлих. Но я есть твой камрад, нихт фашист.

— А кто же ты? Все вы черти из одного болота. Зачем пришли к нам? Что вам у нас нужно? — Прокоп совсем осмелел: — А ну, сказано: поворачивайся и чеши к своим Гансам, пока цел.

— О! Ты грозишься. Некорошо, русский хозяин. Говори руих, а то нас услышат.

— Пускай слышат. Я ничего ни у кого не украл.

— Рихтиг. Ты есть короший русский человек.

— Ты мне зубы не заговаривай. Зачем пришел? Курей похватал, теперь овцу хочешь в мешок затолкать? Думаешь: мы так и будем молчать? Говоришь, потише! Да тут на весь свет надо кричать!

— Ну покричи. А я, как это, садиться около тебя. — Немец по-хозяйски потрогал укрепленный Прокопом столб и прислонился к изгороди, предварительно оглядев овечий закуток.

— Ты что, издеваешься? Бери все, что хочешь, только душу не трогай! — Прокоп со злобой плюнул себе под ноги, заткнул топор за пояс и хотел было выйти из хлева.

— Погоди, камрад! Разве ты не есть коммунист?

— Тьфу! Прилепился как смола!

— Рот фронт! — выкрикнул внезапно немец. — Русский, ты понимайт: Рот фронт!

Прокоп, услышав знакомые слова, которые на время вычеркнула из памяти война, насторожился всерьез и еще раз недоверчиво окинул взглядом стоящего перед ним немца.

— Говоришь «Рот фронт», — проворчал он, — а на грудь нацепил автомат. Вранье все. Вам бы нажраться да погулять. Вот и весь ваш «Рот фронт».

На ломаном русском языке немец шепотом продолжал убеждать Прокопа.

— Ты не веришь, русский камрад? А я пришел к тебе с добром!

— Пришел — так говори!

— Посмотри, никого там нет?

Прокоп приотворил дверь. На дворе тишина, было еще слишком рано.

— Никого. — Прокоп тоже перешел на шепот. Обстоятельства складывались совсем не так, как он мог предположить.

— Я долго искал встречи с вашими люди, — начал немец, с трудом подбирая слова, — не спаль ночей, мучился, думаль, кому рассказать о себе, где найти камрада? Ты меня хотель убить? — Он покачал головой: — Не меня надо убивать, не меня. Фашистов! А я честный немец. Мой камрад — Тельман. Я хочу, чтобы и ты был мой камрад… Понимайт? Понимайт?

— Чего тут не понять! — хмуро отозвался Прокоп. — Ободрал как липку, а теперь друг-камрад. Если ул< ты мой друг, отдай мне вот эту цацку.

— Автомат? О найн, найн…

Прокоп усмехнулся, сказал с издевкой:

— Кончай, браток, свою песню, не городи огород!

Немец наклонился к Прокопу:

— Слушай, камрад, я должен сказать. Некорошее.

— Ну? Что еще?

— К нам в комендатур ходит с деревня Ляховичи один человек. Толстый, голова болшой. Нос такой, как это… — немец приплюснул себе нос, — вот такой. Приносит папир. Там коммунистен, комсомол. Тебе надо зиайт этот человек. Это я должен сказывать тебе. Фашисты — враги, а ваш человек — предатель. Вы ему должны за это, как у вас говорят… по рукам. Ему нужно голову так… — Немец провел рукой по шее. — Ты приходи к нам, к школе. Он будет там восемь, абенд, вечер… это рихтиг, совсем правильно. Абер, — он погрозил указательным пальцем, — надо идти очень тихо и молшать. Тс-с-с…

Солдат поправил каску, остановился около дверей:

— Мы еще встретимся. Рот фронт! — Он поднял кулак и вышел во двор.

Прокоп был в полной растерянности. Верить или не верить этому немцу? В дверную щель он стал наблюдать за ним. Тот не спеша прошелся по двору, поднял с земли свой мешок и, не глянув даже в сторону петуха с несушками, вышел за калитку.

Отец все еще стоял неподвижно. Вот так встреча в собственном хлеву! Ай да немец! Вот тебе и мешочник! Оказывается, у него проснулась совесть. Надоела охота на кур, потянуло в другую сторону, кажется, ищет связи с партизанами?

Не очень-то верилось в это — уж слишком непохож был немец на друга Тельмана. Однако то, что он рассказал, похоже на правду. Нужно было проверить эти сведения.

«Сегодня вечером…» Кто же ходит из Ляховичей в комендатуру? Что это за продажная шкура?

Весь день Прокоп был сам не свой. Жена заметила это, спросила:

— Не заболел ли часом?

Он буркнул что-то, взял лопату и отправился в сад окапывать деревья. Алесь побежал ему помогать. Стоял сентябрь — воздух был настоен на антоновке, на грибной прели. На солнце посверкивали легкие серебристые нити паутины.

Прокоп был озабочен и угрюм: «…Случается же такое, решил было трахнуть немца по башке, рисковал жизнью, а гляди, как оно повернулось!.. Необходимо сегодня же опознать предателя!»

Неожиданно на тихой сельской улице раздался громкий бабий плач. Это билась в горе Марина, сестра Прокопа. Немцы схватили ее сына-комсомольца и увезли в райцентр, в Митковичи. Марина прибежала к Прокопу.

— Ой, братик, ой, родненький, выручай! — голосила она. — Убьют Аркадия фашисты.

Ее утешали: мол, выпустят хлопца, вернется он домой. Видно, по доносу взяли…

Прокоп сжал кулаки. Еще одного погубил предатель. «Ну, держись, бандит! Все силы приложу, а узнаю, чьих рук дело».