Это нужно живым. Психология и педагогика военно-поисковой работы - Олег Всеволодович Лишин

слушать на уроках мужества рассказы ветеранов и писать поздравительные открыточки по поручению совета школьного музея боевой славы. Это можно, а поиск... Лучше пусть армия. Правда, там те же наши мальчишки, которых мы или на манной каше держали, или на полууголовщине... Ждать, пока армия проведет захоронение всех павших, значит оставить все, как было. И вовсе не потому, что армия этого не хочет делать. Просто она не может. Для поиска останков погибших нужен профессионализм, произрастающий из осознанного желания выполнить эту задачу как свой долг. Нужна ясность цели. У армейцев нет ни того, ни другого, ни третьего, ибо солдат работает в рамках приказа, не всегда становящегося личным мотивом, импульсом к действию. Попросту говоря, нельзя это святое дело выполнять как любую работу, по приказу начальства, а не своей совести.

А что же происходит "в бою"? А "в бою", уйдя из школьного более или менее розового с голубым детства, вчерашние мальчишки попадают в звериный мир "дедовщины" и мафии, в мир, требующий умения выбирать свой путь и бороться за поставленные цели. Они выходят в мир, где существуют "команды", делящие между собою сферы влияния и источники доходов: кафе, бары, парки, кинотеатры, торговые центры — места, где собирается молодежь. Они выходят в мир, где нередко правит "зона", где прав только сильный и не стесняющийся в средствах или тот, у кого больше прав. И это вовсе не "отдельные нетипичные случаи". Еще совсем недавно страшным погромным огнем пылали Фергана, Андижан, Коканд. Стоит перелистать подшивки газет: "В 1987 г. в Узбекистане не смогли поступить на работу и продолжить учебу более восьми тысяч юношей и девушек. Все чаще случаи, когда девушка, приехавшая из села поступать в городское училище, в итоге поступает в подпольный бордель, а парень, оказавшийся в такой же безвыходной ситуации (не возвращаться же в село, где заведомо нет работы!), запускает пальцы в чужой карман... Каждый день кто-то делает шаг к преступлению: становится игроком, подручным у дельца, кем угодно — но профессионалом. Осмотрится — примкнет к группе. Повезет — поднимется выше..." (ЛГ. 1989. 17 авг.).

Но помимо Узбекистана есть еще и Казань, и Набережные Челны, и Дзержинск, и Ульяновск, и Воркута, и Йошкар-Ола, и Джезказган, и Комсомольск-на-Амуре, и Ленинск-Кузнецкий... Вот что такое "бой". В сущности, наше общество оставляет подростка и юношу не подготовленными к разрешению важнейших жизненных проблем нашего времени. Назовем только одну из них: человек—общество.

Мы до сих пор не разобрались, а в последнее время и окончательно запутались в понятии "коллективизм". В массовом сознании прочно запечатлелось, что основная черта коллективизма – это подавление интересов личности. Такое убеждение дает моральное право, например, критику Ю. Богомолову рассматривать перестройку прежде всего как попытку "освободиться от коллективного диктата... не от коллективизма вообще, а от тиранической власти коллективизма, не от власти "мы" над "я" в какой бы то ни было форме, а от диктатуры "мы" над "я" в каком бы то ни было облике" (ЛГ. 1989. 14 июня). Выяснилось к тому же, что мы не умеем быть индивидуалистами: "...индивидуализм, который всегда был проклятием, скверной и проказой по меркам еще недавнего нашего общежития, сегодня оказался непосильным крестом".

Яснее о понимании проблемы "человек—общество" современным советским интеллигентом не скажешь. И понятно почему. Когда в общественном сознании утвердилось представление о том, что сталинская идеологическая обработка умов была построена на лжи и провокации, оно, это сознание, поспешно отбросило все, что могло быть так или иначе связано с этим временем и этим именем. Коллективизм — прежде всего, ибо он провозглашался едва ли не стержнем всей нашей общественной жизни (хотя на деле, особенно в воспитании, он так и остался вывеской, прикрывающей реальную жизнь и политику, которая проводилась в стране). К тому же само слово "коллективизм" слишком живо ассоциируется с насильственной "коллективизацией" и "принципом коллективности" в "период борьбы пашей партии и народа за победу и упрочение социализма" в 30-е гг. Освобождаясь от гнета идеологического абсолютизма, общественное сознание оказалось в высшей степени благосклонно к тезису о "духовной автономии", "духовной деколлективизации" и обнаружило готовность списать на "коллективное подсознание" не только националистические выходки, но даже и корпоративизм и бандократию. "Коллективное подсознание" в глазах многих людей оказывается равнозначным массовому сознанию и противостоит духовной автономии личности. Все это логично, если верна исходная позиция. Однако она-то и сомнительна.

В советской социальной психологии утвердилось понимание коллектива как группы, сплоченной прежде всего общественно ценным и личностно значимым содержанием совместной деятельности. Опыт русских дореволюционных и советских педагогов позволяет развернуть это сухое определение в реальный жизненный образ. И тогда окажется, что коллектив, во-первых, добр к каждому из своих членов и, во-вторых, доброжелателен к людям за его пределами. Отношения в нем построены прежде всего на принципах диалога, а совсем не на команде. Любимое изречение школьных учителей (и не только их) "коллектив всегда прав" никакого отношения к коллективу и к отношениям в нем не имеет: всякий человек в коллективе обладает реальным правом на развитие своей личности и на полное раскрытие своей индивидуальности, потому что как раз здесь и возникают все возможности и условия для этого. Другими словами, коллектив человечен, ибо человечны его цели и честны средства их достижения. Там, где эти условия нарушены, коллектива нет и быть не может. Поэтому, например, выражение "коллектив сотрудников Карлага" полностью лишено смысла, равно как и выражение "коллектив сотрудников Освенцима". Палачи и их сподручные не могут стремиться к созданию атмосферы человечности и к достижению человечных целей.

Однако на протяжении долгих 30-х, 40-х, 50-х и более поздних трудных годов термин "коллектив" применялся к делу и не к делу. Чаще не к делу. Так как в нашей социальной реальности вполне сформированный коллектив — явление достаточно редкое. Можно даже сказать, что миллионы людей рождаются, живут и умирают, не увидев в глаза ничего подобного. И все же коллективы есть. Авторам ближе область, связанная с педагогикой, и они берут на себя смелость заявить, что с конца 50-х гг. в стране начали появляться "коммунарские коллективы", преимущественно среди подростков и молодежи, которые создавались и жили чаще всего по принципам, предложенным ленинградским педагогом Игорем Петровичем Ивановым. Не случайно их бурное распространение совпало с политической "оттепелью": психологически коллективность, коллективизм меньше всего способны произрастать в атмосфере чьей бы то ни было диктатуры; это две вещи несовместимые. Возникли такого рода социальные явления и во взрослой среде 60-х: вспомните замечательный опыт Калужского турбинного завода, описанный А.И.