Алтарь Барчестерского собора - Монтегю Джеймс

1 янв. Должен признаться, тревога моя возрастает. Прошлой ночью, вернувшись заполночь из дома декана, я зажег свечу и дошел почти до самого верха лестницы, когда кто-то шепнул мне в ухо: «С Новым годом». Слова прозвучали совершенно отчетливо, с характерным произношением. Страшно подумать, что могло бы произойти, урони я с перепугу свечу. Но мне удалось совладать с собой, одолеть последний пролет и благополучно запереться в своей спальне.

15 янв. Случилось так что отправляясь спать прошлой ночью, я забыл на столе в кабинете свои часы, так что мне пришлось за ними спуститься. Едва успев сделать несколько шагов вниз по лестнице, я услышал шепот: «Будь осторожен» и непроизвольно ухватился за перила. Оглядевшись, само собой, по сторонам и, как следовало ожидать, никого не обнаружив, я продолжил путь — не поворачивать же было назад — и в следующий миг чуть не упал. Под ногами у меня проскочила кошка — судя по ощущению, здоровенная, хотя увидеть и на сей раз ничего не удалось. Возможно, то была кошка с нашей кухни, но мне в это почему-то не верится.

27 февр. Прошлым вечером имело место странное происшествие, которое я предпочел бы забыть, но надеюсь, что описывая его на бумаге, смогу получше разобраться в случившемся. Итак, с 9 до 10, пока я работал в своем кабинете, меня постоянно донимало ощущение беспрерывного, причем совершенно бесшумного хождения в коридоре и холле. Откуда бралось это чувство, сказать трудно: во всяком случае, всякий раз, когда я прекращал писать, прислушивался или выглядывал за дверь, в доме воцарялась абсолютная тишина без малейших признаков какого-либо движения. Работая в тот день над важным письмом, которое на следующее утро следовало доставить в резиденцию епископа, я велел Джону не ложиться спать и зайти ко мне за этим посланием, когда он услышит, что я ухожу из кабинета. Велеть-то велел, но сам о том запамятовал. И вот, в тот момент, когда я подводил часы, послышался легкий стук в дверь и слова: «Можно войти?»

— Да, конечно, — ответил я, мигом вспомнив про письмо и взяв его с тумбочки. Никто не откликнулся и не вошел. Тут я, возможно, допустил ошибку — открыл дверь и протянул письмо через порог. Коридор был совершенно пуст, но как раз в этот миг в его дальнем конце отворилась дверь и на пороге появился Джон со свечой в руке. На вопрос, не походил ли он к моей комнате и не стучал ли, слуга, разумеется, ответил отрицательно, и я склонен считать его ответ правдивым. Это происшествие взбудоражило меня так, что долго не давало заснуть, хотя никаких других странных событий в ту ночь не происходило.

С начала весны, когда к доктору Хэйнзу приехала сестра, тон его записок становится несравненно более бодрым: тревога и уныние развеиваются, однако в сентябре он снова остается один, и состояние его ухудшается. Ниже я еще вернусь к этому вопросу, однако сейчас позволю себе отвлечься, дабы привести некий документ, по моему (возможно, ошибочному) предположению, имеющий определенное отношение к описываемой истории В счетных книгах мистера Хэйнза, сохранившихся в полном порядке, начиная с даты, чуть более поздней, чем день его назначения архидиаконом, наличествует ежеквартальная отметка о выплате 25 фунтов лицу, обозначенному инициалами Д. Л. Сама по себе эта запись, возможно, не заслуживала бы внимания, но в сопоставлении с неким, написанным крайне неряшливыми каракулями, совершенно безграмотным письмом (также найденным в кармашке на обложке дневника) наводит на определенные размышления. Содержание письма — насколько мне удалось в нем разобраться — примерно следующее:

Ув. сэр.

Я шибко ждала вашего ответу на прошлой неделе, а как есть не дождамшись, то нынче чаю вы, сэр, видать не получили письмо, где я отписала как мы с мужем нынешней зимой вконец бедствовали потому как на нашенской ферме все пошло напререкосяк и чем ренту платить ума не приложу. Оттого мы сильно печалимся и думаем, а вот бы вы, сэр оказали нам… (Здесь, видимо, должно следовать слово «милость», но это моя догадка. Прочесть его мне не удалось) да послали сорок фунтов, а не то ведь придется мне, с горя, пойти на то, чего самой делать неохота. Разве же не из-за вас, сэр, я лишилась хорошего места у мистера Патени, а коли так, то чего я прошу оно будет только по-справедливости, а то ведь вам лучше знать, чего всякого я могу наговорить, коли нужда заставит. Но мне ничего такого не надо, а только чтобы все сладилось и было по-хорошему.

Ваша покорная служанка Джейн Ли

Как я полагаю, вскоре по получении этого письма в счетной книге появилась запись о выплате Д. Л. двадцати пяти фунтов.

Однако вернемся к дневнику архидиакона:

22 окт. На вечерней службе, во время чтения псалмов со мной приключилось то же, что и в прошлом году. Как и тогда, я положил руку на резную фигурку (правда, не на кошку к которой, признаюсь, с того случая стараюсь не прикасаться) и очень явственно ощутил произошедшую с ней перемену. Разумеется, дело, наверное, не в статуэтке, а во мне самом, в моем состоянии, но, так или иначе, дерево под рукой сделалось мягким и прохладным, словно влажное полотно. Это произошло в тот момент когда хор пел: «И Сатана встанет одесную его».

Шепот в моем доме сделался еще более назойливым: теперь, чего не замечалось раньше, он, кажется, раздается и в самой моей спальне. Я никогда не считал себя слишком уж нервным человеком, но это раздражает до крайности, чтобы не сказать «пугает». Сегодня ночью по лестнице опять шмыгала кошка: кажется, она сидит там все время. А при нашей кухне, как выяснилось, никакой кошки нет.

15 ноября. И снова приходится отмечать явление, совершенно для меня непонятное. Спал я беспокойно, причем тревожили меня не какие-то видения, а отчетливое ощущение того, будто влажные губы торопливо и настойчиво шепчут что-то мне на ухо. Потом мне, кажется, удалось забыться, но вскоре меня вырвало из сна прикосновение к плечу. Встрепенувшись и открыв глаза, я, к величайшему своему испугу, обнаружил себя стоящим на лестнице, на верхней ступеньке самого нижнего пролета. За окном светила луна, и в ее свете была отчетливо видна сидевшая на второй или третьей ступени огромная кошка. Даже не помню, как я снова оказался в своей постели: мне трудно сказать по этому поводу что-либо вразумительное. Да, ноша моя воистину тяжела (далее следует несколько старательно зачеркнутых строк, из которых мне удалось, да и то не наверняка, разобрать лишь следующее)… но я действовал, исходя из лучших побуждений.

Изучение дальнейших записей отчетливо показало, что, несмотря на всю трезвость и уравновешенность его характера, череда необъяснимых явлений выбила архидиакона из колеи. Не стану приводить здесь сетования и молитвы, появляющиеся в дневнике начиная с декабря, а в дальнейшем встречающиеся все чаще и чаще. Бедалаге становилось все хуже и хуже, однако он упорно держался за свой пост. Не знаю, что мешало ему под предлогом нездоровья уйти на покой и переселиться, скажем, в Бат или Брайтон, но мне кажется, для него это не стало бы выходом. Наверное, для такого человека, как Хэйнз, признание своего бессилия перед обстоятельствами было бы равносильно смерти, и он, полагаю, это чувствовал. Боясь оставаться в одиночестве, архидиакон взял за обычай приглашать в дом гостей, о результатах чего могут свидетельствовать следующие записи: