Убийство в Озерках - Мария Шкатулова

Нина смеялась, потому что на самом деле уже давно научилась жить «для себя». Она не слишком рано вставала, потому что на факультете давно прошли те времена, когда на занятия надо было являться к половине девятого, и для «своих» девочки из деканата составляли вполне гуманное расписание, и не слишком задерживалась на кафедре после занятий. Материально она была вполне обеспечена: правда, ей приходилось давать частные уроки, но двух-трех в неделю ей вполне хватало, а это занимало не слишком много времени. В остальном она жила, что называется, в свое удовольствие: ходила по театрам (иногда с Марго, иногда с кем-нибудь еще), посещала все мало-мальски интересные выставки, часто бывала в консерватории, иногда позволяла себе заглянуть в какой-нибудь бутик и купить понравившуюся шмотку, а на зимние каникулы даже отправиться в какую-нибудь не очень дорогую поездку в Испанию или Италию. Но больше всего, пожалуй (во всяком случае, с тех пор, как в ее жизни появился Вася), любила просто побыть дома.

Квартирка у нее была маленькая, но очень уютная: диван-кровать, довольно старый, но недавно заново перетянутый, кресло, обитое той же тканью, тоже старое, доставшееся ей после смерти матери, когда отец переехал к новой жене под Туапсе; стеллаж с книгами, стоящий углом и вечерами уютно освещенный торшером, и, наконец, ручной работы ковер, небольшой и не новый, но удачно сочетающийся по цвету с мягкой мебелью и шторами. И много цветов.

Год назад ей повезло, и после большого перерыва ей удаюсь на три месяца съездить в Англию, по обмену. Она жила в Лондоне, на Кенсингтон-роуд, и каждый день через Гайд-парк, по зеленым газонам которого свободно расхаживали птицы, бегала в Summer School, где проходила ее стажировка. Выходные проводила в музеях, а вечерами гуляла по Лондону, пешком доходя до зданий парламента, Биг-Бена, спускалась к Темзе, долго стояла, глядя, как по реке проходят суда, и возвращалась через залитую рекламными огнями Пикадилли.

Денег у нее было немного, но перед самым отъездом она все-таки позволила себе купить на Портобелло-роуд синий фаянсовый кувшин, несколько синих же тарелок и несколько вещиц веджвудского фарфора, потратив на это все, что у нее оставалось.

Вернувшись в Москву, Нина устроила себе уголок в английском стиле: переставила кресло ближе к стеллажу, повесила на стену одну из привезенных синих тарелок и несколько гравюр с изображением псовой охоты — всадники, свора собак, охотничьи рожки, трогательный английский пейзаж — и расставила на полке свой «веджвуд». И очень гордилась этим уголком.

В кухне повесила занавески и ламбрекен из настоящей шотландки, поставила на видное место синий кувшин, в котором летом замечательно смотрелись желтые тюльпаны или ромашки, а зимой — бессмертники, и чуть ли не каждый день начищала маленький медный чайник с деревянной ручкой, сделанный «под старину».

До платья и прически по вечерам дело, конечно, не доходило, но хорошенький халатик и уютные тапочки у нее были, и вечерами, задернув шторы, она включала торшер и устраивалась на диване, чтобы почитать или поболтать по телефону.

— Что делаешь? — спрашивала у нее Марго.

— Ничего. Валяюсь с «Мадам Бовари».

— Ну, это уже извращение, — хохотала Марго. — Я хоть, по крайней мере, валяюсь с «Идиотом».

Раз в неделю, получив газету с телевизионной программой, Нина отмечала в ней любимые передачи, которых, правда, было немного, но все же иногда, особенно зимой, ей нравилось устроиться перед «ящиком» с Васей на коленях или, еще лучше, посмотреть по видео хороший фильм на английском языке, принесенный на кафедру кем-нибудь из коллег.

Засыпая, она всегда думала о чем-нибудь приятном: вспоминала лондонские парки, зеленые газоны, всадников в элегантных костюмах или последнюю поездку в Венецию, гондолы, дворцы, отражающиеся в зеленой воде Большого канала — и никогда не позволяла себе поддаваться унынию. Словом, у нее все было хорошо.

2

Третий роман, вернее, не роман, а какая-то совершенно нелепая история, приключившаяся по ее собственной глупости, начался годом позже, когда Нина после маленькой вечеринки, устроенной на кафедре в честь европейского Рождества, возвращалась домой.

Накануне, как всегда, немного поспорили: одни говорили, что не годится отмечать католическое рождество в православной стране, другие, что не надо отделяться от цивилизованного мира и что, в конце концов, Рождество празднуется в стране изучаемого языка и преподавателям не грех его отметить. Вскоре на стенах кафедры появились бумажные гирлянды, на столе у Ирмы Петровны, заведующей кафедрой, — крошечная елка, украшенная мишурой, а в графине на подоконнике — даже веточка остролиста, привезенная Джоном Эштоном, англичанином, работавшим у них по обмену.

Все собрались к двум часам. На столах, аккуратно застеленных бумажными салфетками, стояли тарелки с бутербродами и пирожными и несколько бутылок шампанского. Ирма Петровна, взяв в руки пластиковый стаканчик, произнесла краткий спич по-английски, в котором поздравила коллег с Рождеством и выразила надежду, что предстоящая сессия пройдет, как всегда, успешно, а знание иностранных языков будет и впредь способствовать укреплению связей между народами. Выпили шампанского, поздравили Джона, который, принимая поздравления, все время пытался что-то сказать по-русски, и у него это никак не получалось, и, когда за окном стало совсем темно, Нина заторопилась домой.

Шел снег. Нина решила, что по случаю Рождества может чем-то побаловать себя, и, зайдя в гастроном, купила авокадо, креветки, нарезанную тонкими кусочками семгу и крошечный, круглый тортик, украшенный тертым кокосом и тропическими фруктами. К тому же дома ее ждала бутылка французского вина, купленная еще накануне, и кем-то подаренная коробка английского чая.

Нина вошла в подъезд, стряхнула с себя снег, достала из сумочки ключи, вспомнила, что уже несколько дней не заглядывала в почтовый ящик и что от отца к Новому году вполне могло быть письмо. Она вытащила целый ворох рекламных изданий и газет и принялась внимательно разбирать их, чтобы не пропустить конверт или открытку, как вдруг с площадки первого этажа до нее донесся то ли вздох, то ли стон. Она прислушалась, но в подъезде было тихо. «Показалось», — подумала она и, не обнаружив письма, выбросила всю кипу в картонную коробку. Поднялась на площадку, повернула налево, к своей двери, вставила ключ в замочную скважину, и тут ей снова послышался какой-то посторонний звук. Она резко повернула голову: около лифта никого не было, но часть площадки, расположенная под первым пролетом лестницы, была ей не видна. Она снова прислушалась: было тихо, но ей показалось, что она различает слабый запах винного перегара. «Там кто-то есть», — подумала она и быстро вставила ключ в замочную скважину.

Когда дверь в квартиру была открыта, ей было уже не так страшно, и она решилась заглянуть под лестницу.

Несколько лет назад кто-то из жильцов построил там что-то вроде кладовки для хранения старых автомобильных покрышек, канистр из-под бензина и прочего автомобильного хлама, который жена не разрешала держать в квартире. Год или два назад жилец переехал, и оставшуюся бесхозной кладовку разломали, но не до конца: уцелела часть дощатой перегородки, отделявшей закуток под лестницей от отрытой части площадки. В этом-то закутке, почти в темноте, и сидел, подложив под себя большие листы картона и распространяя запах винного перегара, немолодой мужчина. Увидев его, Нина не испугалась только чуть-чуть вздрогнула, встретившись с ним взглядом, и сразу же отошла, разумеется, не сказав ни слова. «Какое мне дело, пусть себе сидит, где хочет», — подумала она и вернулась в квартиру, где, задрав хвост и недоумевая, куда исчезла хозяйка, мыкался Вася.

Дома было тепло и приятно пахло елкой, мандаринами и ароматическими свечами. Свет за окнами был совершенно синим, и Нина не стала включать торшер, а зажгла елочную гирлянду, переоделась и отправилась в кухню, чтобы что-нибудь приготовить Васе и себе.

Когда лангет поджарился, Нина положила его на тарелку, добавила немного брусники, которую любила в качестве гарнира, и несколько кусочков авокадо; на другую выложила семгу и креветки с майонезом и, поставив все это на поднос вместе с бокалом вина, понесла в комнату.

Васю она всегда кормила первым и на этот раз, решив, что он тоже имеет право на свою долю праздника, угостила его семгой. Когда Вася был сыт, можно было подумать и о себе: Нина, уютно устроившись в кресле и налив себе полный бокал вина, нацепила на вилку маленький кусочек авокадо. И в ту же минуту вспомнила о бомже. «Он, наверное, голодный», — подумала она и положила авокадо на тарелку, так и не попробовав. Настроение было испорчено. «Какого черта его сюда принесло!» — подумала она и включила телевизор, чтобы отвлечься.