Грубиян - Хельга Дюран
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Морозов появился, будто из ниоткуда, как из воздуха, и в этом большом пространстве сразу стало катастрофически мало места. Роман будто заполонил собой каждый сантиметр помещения. Его энергетику можно было руками потрогать. А потом он улыбнулся, и все, я оцепенела! Я уставилась на Морозова, потому что не смотреть на него было невозможно. Застыв у камина, я буквально залипла на мужчине.
Вот это мужик! Мама дорогая, Марина упоминала о том, что Морозов хорош собой, но чтобы настолько! Просто вау!
Росту в нем метра два, кулаки, что кувалды, шея бычья, стрижка короткая, но такая улыбка обаятельная, что закачаешься! Я и закачалась. Глаза у Романа голубые, губы полные, но четкие, а не как вареники с картошкой, нос с горбинкой и ямочка на гладковыбритом подбородке добавляющая ему еще 1000 баллов! Мужчина был одет в спортивные штаны, туго обтягивающие его мощные ноги, и футболку так же ладно сидящую на его сногсшибательном торсе. Плечи Романа были такими огромными, что спинку кресла не было видно из-за его широченной спины.
Я стояла, не моргая, с отвисшей челюстью, настолько потрясенная красотой этого Аполлона, что была даже рада, что он сидит в коляске. Если он встанет на ноги, то за шкаф сойдет. С антресолями.
Когда Роман подкатил ко мне в прямом смысле этого слова, ловко крутя колеса кресла руками, мышцы на его предплечьях взбугрились еще сильнее, и у меня едва по ляжкам не полился кипяток. Я таких мужчин не то, что руками не трогала, в глаза не видела, а так потрогать захотелось, что сил нет! Мужчина взял меня за руку большими, сильными пальцами, изысканно поцеловал, и вскинул снизу вверх на меня свои голубые глаза.
– Добро пожаловать, мадмуазель! – глубоким, красивым голосом произнес он, вызвав во мне толпу мурашек. – Я просто сражен вашей красотой!
Своеобразный характер? Да, согласна! Само совершенство! Мечта, а не мужчина! А как от него пахло! Нотки лайма, морской свежести и пачули – потрясающее сочетание! Роман отпустил мою вспотевшую и разомлевшую руку, а мне хотелось, чтобы он не отпускал ее никогда.
4.Роман
Убежало одеяло,
Улетела простыня.
И вприпрыжку повариха
Ускакала от меня...
Я просто сказал ей, что несолёно! А она, как завизжит! Фартук чуть ли не в харю мне швырнула, и тикать! Психическая! Я а виноват что ли, что она рыбу не досолила?
Досолил. Поел. Почесал репу, позвонил в агентство по набору персонала. Обещали завтра другую повариху прислать. Хе-хе! Делов-то!
А эта дура пусть валит и кому другому недосаливает! Соли она мне пожалела? Соли, блять!
Послонялся по пустому дому, точнее, покатался. Екатерина Ивановна домработница моя и я – вот и все обитатели. Пока она шуршала в доме, еще ничего, а потом и она уехала. Так тоскливо мне стало. Даже страшновато одному оставаться в огромном доме.
Вспомнил о жене. Для кого я этот дом покупал? Для нее же? Тут, говорит, Ромочка, будет сад, тут мангал для гостей, тут дети будут бегать. И где все эти люди? Бросили меня все. Катаюсь теперь, как хуйло, туда-сюда. Углов много, а в какой приткнуться не знаю.
Развестись с Юлькой? Чтобы знала, что так не делается? Так люблю же я ее. Или нет? Не знаю.
Поначалу переживал, как я без нее буду, а теперь привык уже. О! Надо карточку Юльке арестовать! Нехер деньги мои тратить! Не так уж и много у меня их осталось. Лечение нынче не дешевое, а мне еще лечиться и лечиться. Позвонил в банк, велел карту жены заблокировать. Хе-хе! Делов-то!
Даже настроение немного приподнялось. Пакостить так приятно, оказывается!
Доел рыбу на обед. А на ужин что? В холодильнике все есть, и готовить я умею. Не охота, да и на коляске неудобно у плиты стоять. Нашел в морозилке вареники. Нельзя мне такое, но никто же не увидит, не узнает и не скажет мне ничего, а уж тем более, не запретит. Я дома. Надзирателей нет.
Наварил целую кастрюлю. Щас как наверну их со сметанкой! Слюни текут. Когда я вообще вареники в последний раз ел? С картошкой и грибами! Да и похер, что магазинные!
Взял тарелку, потом шумовку, в предвкушении вкуснейшего бомбического ужина, подкатил к плите. Начал накладывать вареники, один, сука, плюхнулся обратно в кастрюлю, руку мне обварил. Я дернулся, зацепил кастрюлю, и она полетела на пол. Как я себе яйца не ошпарил – загадка века!
Сижу смотрю на ужин, разлетевшийся по полу, едва не плача. Пар от горячего бульона валит! Красота! Завтра еще и от Екатерины Ивановны по шее получу за этот свинарник.
Да, бэ-ля-ять! Что ж я, сука, такой рукожопый стал? Или беспомощный?
Наелся! Уехал из кухни, от греха подальше, размазывая колесами вареники по всему дому. Заказал доставку.
Пока ждал, чуть от голода не помер. Пять раз позвонил курьеру, как будто от этого он быстрее доберется до меня. Все мозги парню вытрахал, пока он ужин мне вез. Мне этого показалось мало, поэтому я наорал еще на него потом. Пацан так на меня обиделся, что чаевые брать не стал. Ну, и ладно! Да и пошел он на хер! Я что ли виноват, что он как черепаха престарелая корячился?
Поужинал, пошел спать. Вот и день прошел. Доехал на коляске до лестницы, дальше пешком. Тридцать ступенек надо пройти. Я уже выучил. Ходить больно и шатает меня немного, а так ничего.
Мыться я не стал. Лень мне. Не воняю, и ладно. Нюхать все равно меня некому. Надо было еще упражнения сделать, врачом рекомендованные и таблетки выпить, но я такое лечение вертел! Чё толку от него, если я инвалид теперь? Это, как мертвому припарка!
Проворочался полночи, думая свои мысли невеселые. Как же трудно мне досталось все, что у меня было, и как же легко и быстро я все это потерял!
Так и умру я больной и несчастный в одиночестве? Придут ко мне на могилку Борисовы, а больше и некому. А может, и они не придут.
Кем я был? И кем я стал?
Поплакал бы, если бы мог. Но не могу. Че я телка какая-то плакать? Злости только прибавилось от беспомощности, больше ничего. Разглядывал медали свои, на стене в