Сияние Мглы - Азиз Вагифович Кулиев

Темнота была повсюду. Она пожирала все, что входило в этот проклятый дом.

Мрак всюду.

Но тут до Эмми дошло.

«Мрак внутри меня» – подумала она и ее мысли снова умолкли.

***

Прошло две недели. Две недели во мраке и почти полном безмолвии. Лишь иногда тишина нарушалась скрежетом за стеной и речами Дилана.

Спасение. Спасение. Темнота. Жизнь. Смерть. Рождение. Спасение.

Эти слова опечатались в сознании Эмми.

Иногда она начинала истерически биться о стену головой, чтобы выбросить эти мысли из своего разума, но безуспешно.

Однажды она не выдержала томительных лекций Дилана и прокричала обезумевшим голосом:

– Да заткнись ты уже, наконец, порождение Сатаны!

Но тут же из глубокой темноты по ее лицу и телу посыпались удары ногами. Дилан забрался на грязный матрас и залег поверх Эмми. Он прижал ее своим весом и принялся душить ее своими могучими руками, от которых пахло дерьмом. Он успокоился лишь когда Эмми поникла и ее тело перестало содрогаться в конвульсиях. На мгновение Дилан решил, что прикончил послушницу, но пара мощных пощечин вернули несчастную к ужасной реальности.

– Ты, кажется, совсем ослабла, – произнес он, сползая с матраса, – Почему ты ничего не ешь? Думаешь, легко отделаться, умерев от голода? Думаешь, путь к спасению так прост? Глупая дура!

Он поднял с пола железную миску с отвратительной густой жидкостью, в которой плавали ошметки чего-то похожего на слизь.

– Ешь! – он преподнес миску к ее лицу и паршивый запах ударил в нос. – Я говорю, ешь!

Когда Эмми вновь молчаливо отказалась употреблять это дерьмо в пищу, он не шутку обозлился, прижал ее к матрасу и попытался влить жижу ей в рот. Но она не поддавалась. Тогда он надавил коленом под ребра и от боли она вскрикнула. Дилан тут же залил порцию слизистой жидкости ей в рот и, судя по булькающим звукам, она уже заполнила полость и стремительно продвигалась к горлу. Эмми стала сплевываться, и жижа потекла по лицу к матрасу, где мгновенно впиталась в его ткань. И все же, часть дошла до конечной цели и оказалась в желудке, провоцируя приступы рвоты.

Затем Дилан встал с матраса, отняв колено от ребра, и ушел прочь.

Эмми вдохнула порцию воздуха и снова поперхнулась остатками жижи во рту.

***

Прошла еще неделя. Эмми потеряла счет. День или ночь – а не все ли равно? Тем более, что постоянная темень убивает нужду во времени.

Несколько часов подряд все было спокойно и Оливия заговорила за стенкой:

– Эмми, – позвала она, – А у тебя остался кто-нибудь на свободе?

– Да, – ответила Эмми, – Сын и мама.

В памяти Эмми вдруг возник образ Томми. «Мой мальчик» – думала она. Она вдруг осознала, что почти никогда не уделяла родному сыну времени. Ни игр, ни учебы, ни прогулок. Он был предоставлен сам себе, как беспризорник. И это при живой матери! «Как же ты там поживаешь, сыночек?» – подумала она и слезы ручьем полились из ее глаз. Но на сей раз беззвучно. В мрачной тишине лишь изредка звучало всхлипывание. Ее милый мальчик, Томми, он рос без отца. И, по сути, без матери. Чем он занимался днями напролет, ожидая ее с вечной работы? Эмми вдруг вспомнила, как между листами его букваря она вдруг обнаружила листок, выпорхнувший, как перышко, откуда-то из его середины. На нем был нарисован маленький мальчик, сам Томми. Его правую руку держала она, Эмми, а левую – бабушка. Тогда Эмми не придала особенного значения этому рисунку, но теперь, находясь взаперти в этом проклятом доме мрака… Будучи узником собственных страхов и мыслей, бежать от которых уже было просто-напросто некуда… Всплывали образы, события… Но за стенкой вновь послышалось шуршание.

– А тебя, – спросила Эмми, – тебя кто-нибудь ждет? Там, на солнце?

– Нет, – ответила Оливия, – Я выросла в приюте для сирот и никогда…

Тут речь ее прервалась, потому что в доме, на первом этаже, раздался крик. Женский крик. В истошных возгласах и визге, выражающих жертвенное страдание, послышалась речь. Но она была непонятна ни для Эмми, ни для Оливии.

Дверь в соседней комнате с грохотом распахнулась. Что-то тяжелое рухнуло на пол. Судя по вскрику, это была та самая женщина. Теперь она уже стонала, словно в сладком полудреме. Зазвенели цепи. Крик вдруг с былой силой оглушил комнаты. Раздалась речь. Слова звучали четко и раздельно, но на чужом языке. Мощный шлепок прервал крик и цепи прекратили свой звенящий танец по бетонному полу.

Дверь с шумом захлопнулась.

Дом заговорил тишиной. Мрак сгущался.

***

Прошло две недели. За это время Эмми выяснила, что их новой соседкой оказалась девушка по имени Ирина. Она из России и едва говорила по-английски. Две недели подряд Дилан силился объяснить ей свою чокнутую идею спасения, но та, зажавшись в углу, только кричала и рыдала. Она совсем ничего не понимала. Кажется, Дилан устал возиться с ней. На что ему, спасителю рода людского, тратить время на какую-то тварь, которая и слов-то его не понимает.

И когда Дилан вновь отворил дверь в соседскую комнату, то из нее раздался лишь короткий крик, который тут же оборвался глухим стуком.

Эмми и Оливия понимали, что происходит что-то неладное и молча прислушивались к каждому шороху, вздрагивая всякий раз, когда раздавались звуки более громкие.

С тех пор Эмми уже не слышала за стенкой иностранной речи.

Эмми толком и не знала, кто такая эта Ирина и как она вообще попала в этот чертов дом. Но ее скоропостижная смерть подорвала ее веру в настоящее спасение. Я имею ввиду, спасение, как выход из этой мглы на свет. Тем не менее, мысли о сыне и матери тянули ее из бездны, из пучины сомнений и страхов. Шел второй месяц. Она ни разу не соприкоснулась с миром вне этого проклятого дома. И, кто знает, кем бы она стала, если бы не мысли и память о родном Томми.

Быть может, стала бы такой же, как и Оливия – окончательно потерявшей всякую надежду на побег из этого ада.

***

Прошло три месяца. Три месяца темноты. Три месяца духовной борьбы.

Эмми решила, что если свет вокруг нее заглушить возможно, то, по крайней мере, сияние внутри ее души Дилан погасить не сможет. Она будет бороться до конца. За Томми и за себя.

Главное, не забыть, кто ты.

Эмми Браун…Томми…Эмми… Браун… Томми… Эмми.

Она погрузилась в сон.

Сон, который ничем не отличался от реальности, в какой она оказалась.

А может быть это