Часовщик - Родриго Кортес

Исаак отдал монету сыну и дождался, когда тот вернет кошель судье.

— Откуда у них эти монеты, Мади?

— Пока не знаю, — покачал головой судья и насторожился. — А в чем дело?

Меняла на мгновенье замешкался и сделал знак рукой, приглашая судью подойти ближе.

— Похоже, что матрицы были сделаны с королевских оригиналов, — в четверть голоса, так, чтобы слышал только Мади, произнес он.

Судья оторопел.

— Ты уверен?

— Более чем…

Оба замерли, глядя друг другу в глаза. И тот и другой превосходно осознавали, насколько опасной может стать такая утечка с королевского монетного двора — особенно теперь, когда возле престола неспокойно. А потом судья опомнился и распрямился.

— Где этот чертов часовщик?!

— Еще не привели, — виновато развел руками стоящий рядом с городским судьей альгуасил.

Судья яростно крякнул, наклонился, ухватил Бруно за окровавленный заскорузлый ворот рубахи и рывком подтянул к себе:

— Откуда у твоего отца эти монеты?! Ну?! Говори!

Мальчишка пошевелил разбитыми губами, но вместо слов у него получалось только невнятное сипение.

Бруно уже не был здесь, и он снова видел Часы.

После первого озарения — там, в бреду — он стал видеть элементы часов повсюду, словно горожане составляли собой огромные невидимые куранты. Как и в часах, рама общественного положения крепко удерживала каждую «шестерню» в ее «пазах» — священника в храме, перевозчика возле стойла, а ремесленника в мастерской.

Как и в часах, давление нужды заставляло горожан безостановочно двигаться и, стирая свои и чужие «зубья», принуждать к движению других. И, как и в часах, каждой шестерне приходил свой срок — как старшине басков Иньиго или, как теперь могло бы показаться со стороны, самому Бруно.

Вот только Бруно не был шестерней. Он был Часовщиком — даже если кое-кто этого еще не понимал.

Когда Олафа наконец привели, судья уже изнемогал.

— Ко мне его! — яростно приказал он альгуасилам, держащим арестованного часовщика с двух сторон, и прищурился: — Откуда у тебя эти монеты?!

Ремесленник растерянно хлопнул рыжими ресницами.

— Заказчик расплатился.

— Не ври, — подался вперед судья. — Ты сам говорил, что сеньор Франсиско заплатил за клепсидру только четыре мараведи, а здесь — двадцать! Откуда ты их взял?

— Эти деньги не за клепсидру, — пояснил мастер, — этими деньгами падре Ансельмо вернул долг за храмовые куранты.

Судья оторопело приоткрыл рот, посмотрел на Исаака, а меняла изменился в лице и оперся на руку сына.

— Священник?..

Исповедник четырех обетов слышал все. И как только старый еврей закачал головой и горестно зацокал языком, Томазо подался назад и растворился в толпе.

«Чертово племя! — бормотал он под нос. — Создал же Господь такое наказание всем остальным!»

Исповедник стремительно прорвался сквозь толпу, пробежал последние два десятка шагов, ворвался в храмовую тишину и столкнулся с Ансельмо — лицом к лицу.

— Что же вы так внезапно исчезли? — изобразил беспокойство святой отец и тут же получил кулаком под ребра. — Боже!..

Томазо ухватил молодого священника за ворот.

— Я тебе что говорил, тварь?!

— О чем… вы?.. Я не понимаю… — вытаращил глаза падре.

Томазо огляделся по сторонам, грозно цыкнул на испуганно перекрестившуюся богомолицу и потащил мальчишку в сторону.

— Сейчас ты у меня все поймешь!

Затащил его за колонну и начал хлестать по щекам — наотмашь, от души.

— Боже! Нет! — охал при каждой пощечине мальчишка. — Не надо!

— Я тебе что про монеты сказал?! — цедил сквозь зубы Томазо. — Не раньше чем через неделю в ход пускать! А ты что наделал?!

— Я же… не знал! Я же… не думал!

Томазо с наслаждением сунул мерзавцу кулаком в печень и за ворот подтянул его к себе — глаза в глаза.

— Слушай меня, болван. Теперь к тебе, рано или поздно, придут альгуасилы городского судьи, и не дай бог, если ты проболтаешься! В самый дальний монастырь сошлю! В самую глушь! На Канарские острова!

Мальчишка лишь хватал ртом воздух, — словно рыба, выброшенная на берег.

Первым делом Мади аль-Мехмед отправил Олафа в пустующую городскую тюрьму, а Бруно передал в руки сына. И как только Амир после краткого осмотра гарантировал, что опасности нет и что подмастерье при должном уходе и медицинской помощи вполне будет способен давать показания, судья приказал горожанам разойтись.

— Все! По домам! — кричали альгуасилы. — Казни сегодня не будет! Нечего здесь торчать! Не будет казни, вам сказали! По домам!

И лишь затем судья через переводчика объяснил старшине басков, что дело скорым не будет. Понятно, что баски заволновались, но судья своей властью приказал им забрать почти проданное часовщикам железо, а фальшивые деньги конфисковал и передал одну монету старому Исааку для детальной экспертизы. Что такое вызвать священника для допроса, Мади знал и хотел подойти к этому этапу хорошо подготовленным.

Собственно, проблемы со святыми отцами возникали всегда. Церковь не признавала над собой арагонской юрисдикции и умудрялась останавливать самые беспроигрышные иски.

Как раз пару недель назад произошел весьма показательный случай. Огромное семейство в полторы сотни душ, обреченное лишиться земли и перейти за долги в рабство, представило судье закладную в пользу бенедиктинского монастыря, и даже судебное собрание ничего не сумело сделать. Все полторы сотни человек вместе с землей перешли к монастырю, хотя никаких сомнений в том, что закладная составлена задним числом, у Мади не было.

Но более всего хлопот причиняли монастырские и епископские монетные дворы. В массовом порядке скупали они полноценные королевские мараведи, переплавляли, добавляли серебра и меди и выпускали свою монету, которой и платили работникам и кредиторам.

Понятно, что менялы тут же отслеживали появление «облегченной» монеты, составляли ее детальное описание и новую вальвационную таблицу и мгновенно рассылали предупреждения по всему королевству. Однако люди уже успевали пострадать, и никакой суд не мог доказать, что их обманули. Ордена и епископаты, как, впрочем, и любые сеньории, имели право чеканить свою монету, но вовсе не были обязаны вечно поддерживать в ней фиксированное количество драгоценного металла.

В такой ситуации единственно надежной, пригодной для сбора налогов монетой было королевское мараведи, но его безжалостно переплавляли, а теперь, судя по всему, еще и подделали.

Томазо понимал, что без проведения «мокрой пробы», когда монета целиком растворяется в кислоте, а затем составляющие ее металлы порознь выделяются и взвешиваются, старый еврей не рискнет вынести окончательный вердикт. А значит, у него еще было время. И первым делом следовало обеспечить охрану из имеющих право использования оружия членов военного ордена.